Анна Малышева - Суфлер
– Бросьте, – перебила женщина, уже захваченная пикировкой. – Я ничего не скрываю. Это у вас тут сплошные тайны. Например, кто приходил к вашей маме и сообщил ей, что Эрдель попал в больницу? Это ведь было при вас?
– А вам какая разница?
Дав этот краткий грубый ответ, мужчина встал и открыл форточку. В кухню полился утренний ледяной воздух. Из переулка слышалось глухое шарканье лопаты, дворник вышел чистить снег. Передернув плечами, Петр, на удивление миролюбиво, добавил:
– Да и вообще, какая разница, правда?
Казалось, его настроение мгновенно сменилось с назойливо-агрессивного на дружелюбное. Он вдруг засмеялся:
– Вот что, давайте меняться, ваш секрет – на мой! Я вам опишу того человека, а вы скажете, что должны были передать матери от Воронова?
– Идет.
– Вы первая! – предупредил он.
– Хорошо, скажу чистую правду. Не хочу больше вас обманывать, – помедлив секунду, ответила Александра. – Воронов меня вообще сюда не посылал. Это я придумала для того, чтобы иметь какой-то предлог напроситься в гости.
Петр молчал, скрестив руки на груди, глядя в пол возле своих ног, будто пытался отыскать взглядом мелкий оброненный предмет. Потом пожал плечами и, повернувшись, закрыл форточку. Вовремя – кухня выстудилась, художница уже прятала озябшие пальцы в растянутые рукава свитера. Впрочем, познабливало ее больше от волнения.
– Ну, откровенность за откровенность, – проговорил наконец мужчина. – Я не разглядел того человека.
– Вы считаете, я вам сейчас вру?!
Александра поднялась со стула. Ее обдала жаркая волна стыда и негодования. Стыдилась она своей прямоты, а негодовала, опять же, на себя. «Можно было соврать какую-нибудь ерунду, и он бы поверил, проверить-то нельзя! Что я наделала!»
– Нет, зачем же врете? – возразил Петр. Он говорил совершенно спокойно, без тени злобы. – Вы просто не хотите со мной откровенничать. Я вас могу понять. Вы меня впервые видите. Ну и я вас тоже, соответственно. Давайте на том и закончим.
Женщина подошла к нему почти вплотную и заговорила со всей доступной ей силой убеждения:
– Я не соврала, поймите, мне куда выгоднее было соврать! Но я сказала правду. Сами подумайте, ведь вы съели бы любую ложь! Я бы сказала, что Воронов послал меня сюда предложить для обмена какую-то картину, и этого было бы достаточно!
– А что ж не сказали? – со спокойной насмешливостью осведомился мужчина.
Замявшись, Александра развела руками:
– Да, сделала глупость. Но я не люблю врать. Потом чувствую себя оплеванной.
– Вы себя считаете порядочным человеком, да? – Петр снова заулыбался, но на этот раз в его улыбке появилось нечто сочувственное. Он смотрел на женщину куда дружелюбнее. – Приятное ощущение, конечно. А мне вот часто привирать приходится. Не врать, а именно привирать. Не обманешь, не продашь. Я маклер. Ну что, придется поверить, раз вы такая честная. А вам очень нужно знать, как выглядела женщина, которая приходила к матери?
– Поверьте, да! – взволнованно произнесла художница. Ее очень обнадежило то, что Петр впервые «подарил» загадочному посетителю пол – прежде он упорно умалчивал даже об этой подробности. – У меня есть предположение, что она самым тесным образом связана с этой историей, конкретно – с болезнью вашей матери. Неужели вам это безразлично? Вы знакомы с ней? Можете хотя бы примерно описать?
Вместо ответа Петр протянул руку. Удивившись, она приняла ее, ощутив в ответ довольно сильное рукопожатие. Ладонь у мужчины оказалась болезненно горячей и сухой, как нагретый на солнце пергамент. Александра вопросительно взглянула ему в лицо, но Петр не выглядел больным. Он снова улыбался ничего не значащей, пустой улыбкой, которая была ей так не по душе.
– Давайте-ка я вам лучше кое-что покажу, – предложил он и, не выпуская руки Александры, двинулся прочь из кухни. Женщине волей-неволей пришлось последовать за ним.
Они миновали комнату Валерия, и Петр открыл следующую дверь. Войдя, Александра оказалась в точно такой же узкой комнате-пенале, как и та, в которой обитал старший брат. У нее мгновенно заколотилось сердце, напрямую получив инъекцию знакомого яда – духа жадного коллекционирования.
Ибо в этой комнате, вне всяких сомнений, обитал коллекционер. Комната Валерия принадлежала книгочею, комната матери братьев ровным счетом ничего не говорила об увлечениях и роде деятельности ее обитательницы. Но здесь каждый предмет, каждая мелочь громко заявляли о том, чем занимается их обладатель.
Мебель в основном состояла из шкафов и сервантов – ничем не примечательных представителей шестидесятых и семидесятых годов прошлого века. Александра едва заметила простую железную койку, приткнувшуюся в дальнем углу, у балконной двери. Ее внимание было целиком занято содержимым сервантов, видневшимся за стеклянными дверцами и витринами. На шкафах громоздились друг на друге картонные коробки – прямоугольные обувные, круглые из-под шляп и посудных сервизов, тут же угрожающе кренились стопки виниловых пластинок, заросшие лохмотьями розовато-бурой паутины. Александра безошибочным чутьем антиквара ощущала: рядом дремлет, дожидаясь капризного взгляда обладателя, огромное собрание редкостных вещиц.
Подойдя к самому дальнему шифоньеру, Петр привстал на цыпочки и снял сверху одну из коробок, стоявшую не в штабеле, а особо. Привычно дунул на картонную крышку, и Александра загодя поморщилась, ожидая, что в воздух взметнется облако пыли. Но крышка оказалась чистой. Отнеся коробку к кровати и отвернув матрац, мужчина поставил ее на панцирную сетку.
– Идите, взгляните! – жестом пригласил он гостью, замершую на пороге. – И закройте за собой дверь.
Она послушно выполнила его указания и приблизилась.
Александра даже не предполагала, что именно может увидеть. В гостях у собирателей старины ей случалось разглядывать самые необычные вещи, и обычно она с первого взгляда хотя бы приблизительно угадывала их предназначение. Но на этот раз художница всерьез озадачилась. Чуть ли не впервые Александра не смогла сразу определить, для чего служили предметы, которые Петр предъявил, развернув черный полотняный сверток, оказавшийся внутри коробки.
С первого взгляда ей показалось, что это какие-то старинные аптекарские принадлежности. Александра увидела узкие стеклянные трубочки разной длины и толщины, прямые и загнутые, несколько стеклянных пипеток с грубо нарисованными делениями и множество мелких стеклянных пузырьков – круглых и грушевидных, размером от фасолины до горошины. Но она тут же отвергла про себя «аптекарскую» версию – пузырьки были уж слишком малы, чтобы содержать лекарства. «И у них у всех круглое дно, нельзя поставить, все сразу выльется!»
Ей вспомнился знакомый коллекционер из Праги, чудак, собиравший только аптекарские курьезы всех времен, со всего света. В его собрании были бандажи «для придания прямизны» носу, ночные «прижиматели к черепу» ушей, увеличители бюстов и корректоры кривых ног. Эти устрашающие изделия, в обилии фабриковавшиеся известной немецкой фирмой, имевшей патент на подобные каучуковые устройства, наводняли его дом наряду с пузырьками и флакончиками всех мастей и размеров, а также весами, ступками, терками и тиглями. Подобных стеклянных изделий в его более чем представительной и полной коллекции не водилось.
Петр не торопился давать объяснения. Он молча ждал, что скажет Александра, именно такое впечатление родилось у женщины.
– Ну и как это относится к предмету нашего разговора? – не выдержала она, нарушив затянувшуюся паузу.
– А у вас нет даже версии, что именно я вам показываю? – вопросом ответил Петр.
– Удивительно, но нет. Что это такое?
– Может, вам станет понятнее, если вы взглянете еще вот на это?
Петр развязал маленький узелок на одном из углов тряпки и предъявил женщине с десяток ртутно-серебристых, жемчужно-металлического оттенка бусин. Бусины были круглые и грушевидные – такой же формы, как прозрачные пузырьки. Александра заинтересованно склонилась:
– Похоже, какие-то украшения?
– Это бусины. Искусственный жемчуг, старинный, изготовленный еще в восемнадцатом веке во Франции. – Петр ласково пересыпал стеклянные шарики из тряпицы себе в ладонь и любовно поднес их к свету. – Это была целая история с его изготовлением. Сперва делался состав, обеспечивающий такой вот эффект ртутного свечения. Его готовили из чешуи рыбы уклейки. Чешую размалывали, растворяли в щелочи и давали смеси перегнить на прохладе. Несколько раз промывали смесь щелочью, выдерживали ее в темноте, в бутылях, как вино, и очень нескоро, спустя год-другой, она приобретала этот ртутный блестящий отлив. Затем созревшую смесь по каплям через трубочки вдували в стеклянные шарики, потом промывали шарики изнутри чистым спиртом, который также вдували через трубочки. Когда масса высыхала, внутрь капали растопленный воск, чтобы бусина приобрела тяжесть. Вот и все.
