Опасная игра бабули. Руководство по раскрытию собственного убийства - Кристен Перрин
Возвращаюсь в оранжерею, соединенную с большой кухней. По стеклянной стене карабкается жасмин, а воздух наполнен ароматом апельсиновых деревьев в кадках. Такое впечатление, будто здесь собраны все мыслимые растения и за всеми хорошо ухаживают и поливают.
Интересно, кто поливает растения после смерти тети Фрэнсис? Доступ в дом есть у Бет и Арчи, и я решаю еще раз поговорить с Арчи, посмотрим, что он скажет. Открываю дверь в выбеленной боковой стене оранжереи, думая, что та ведет наружу.
Но я попадаю в темную и, надо сказать, вонючую кладовку. Как и все в доме, она слишком огромная. У одной стены – плащи и резиновые сапоги, у другой – сложенные друг на друга чемоданы и сундуки, хотя в тусклом свете их трудно разглядеть. Здесь нет окна, только мутное витражное стекло другой двери пропускает слабый свет. Я представляю этот вход глазами Фрэнсис – должно быть, это тот самый черный вход, через который Саксон провел ее в первый вечер, когда она пришла в Грейвсдаун-холл.
Через секунду я узнаю один сундук, который сама отправила из подвала дома в Челси. Узнаю его по рисунку мелом на боку – две пальмы, пересекающиеся на фоне синего неба, их зеленые листья почти выцвели и слились с черной кожей старого сундука. Я нарисовала их, когда мне было семь.
Сундук выглядит гораздо хуже, чем в Челси. Может, его испортила грузовая компания, но его почти расплющило, а из трещины в боку торчит старая черная ткань. Сверху прилеплен счет за перевозку. Наверное, тетя Фрэнсис сделала копию и положила ее в мою тощую папку. Я смотрю на свое имя и подпись внизу, и замечаю, что тетя Фрэнсис дописала кое-что своим замысловатым почерком.
В голове у меня что-то щелкает, и учащается сердцебиение.
«Но дочери – ключ к правосудию, найди одну нужную и не отпускай от себя».
Через несколько дней, после того как я отправила сундуки тети Фрэнсис, она решила, что мама – не та дочь. Это из-за моего имени на счете?
Взгляд привлекает блеск золота на черной шерстяной ткани, торчащей из сундука, и я потрясенно понимаю, что передо мной пуговица с прыгающим оленем.
Теперь мне точно нужно знать, что внутри.
Трясущимися руками отстегиваю металлические задвижки и поднимаю крышку.
Сначала я вижу остальные золотые пуговицы, и скачущие олени наполняют меня тревогой, пока я следую за ними вниз по черному пальто, пока взгляд не останавливается на костях человеческой руки, лежащей в складках ткани.
Когда я снова обретаю способность дышать, из груди вырывается крик.
Глава 21
Я еще кричу, когда сзади меня обхватывают чьи-то руки, и я пытаюсь вырваться, потому что уверена – кто-то хочет убить и меня. Но это детектив Крейн, он шепчет что-то мне на ухо, успокаивая. Я зарываюсь лицом в его грудь и стараюсь не думать о том, что сейчас увидела.
Я не слышу его слов, но что-то мне подсказывает – он говорит: «Все хорошо, вы в безопасности». Он гладит меня по спине, пока я задыхаюсь от рыданий и отвращения. Наконец я отстраняюсь и поворачиваюсь, так что сундук оказывается на периферии зрения. Саксон загораживает обзор, в руках у него шариковая ручка, которой он роется в сундуке.
– Женщина, пулевое отверстие в голове, – говорит он в пространство. – Судя по состоянию тела, оно пролежало здесь весьма долго.
– Ну еще бы! – кричу я. – Это же Эмили Спарроу!
– Успокойтесь, Энни, – просит Саксон, окидывая меня взглядом врача. Жутким взглядом.
Я делаю шаг назад и натыкаюсь на детектива Крейна. Внезапно мальчик, о котором писала Фрэнсис, возвращается – тот, что шнырял по округе и собирал информацию о людях, чтобы потом использовать против них. И это в десятилетнем возрасте!
Саксон вытаскивает из кармана латексную перчатку и надевает ее. Он снова наклоняется к сундуку, но Крейн его останавливает.
– Теперь это дело полиции, Саксон.
– Врачи всегда носят с собой латексные перчатки? – спрашиваю я, срываясь на визг.
Это нервный, неуместный вопрос, и я чувствую, что либо задам еще тысячу таких, либо меня стошнит.
– Я постоянно имею дело с трупами, – спокойно отвечает Саксон, и в комнате внезапно становится холоднее.
Я тру руки, чтобы не дрожать, но это не помогает.
Детектив Крейн смотрит на меня, беспокойно наморщив лоб. В прошлый раз, когда он видел меня в таком состоянии, я упала в обморок. Нервное напряжение стирает все чувства – слух, зрение. Внутри все переворачивается.
Я глубоко дышу, уткнувшись Крейну в плечо. Сейчас не время думать о том, что я так близко к нему и вдыхаю запах его лосьона, а сам детектив вроде бы и не возражает. Я поспешно выкинула из головы опасения насчет того письма о судебном запрете. Пусть об этом беспокоится будущая Энни.
Саксон с вызовом смотрит на Крейна и снова наклоняется к сундуку. Он вытаскивает шерстяное пальто, идеально соответствующее описанию тети Фрэнсис. Ее дневник словно ожил, здесь все детали – от наполовину оторванных золотых пуговиц до револьвера, который Саксон вынимает из кармана.
– Немедленно уйдите отсюда, оба! – тут же приказывает Крейн.
Саксон пожимает плечами, медленно кладет револьвер обратно в сундук и выходит из кладовки. Через секунду я отцепляю пальцы от рукава Крейна, но детектив ободряюще смотрит на меня.
– Я приду к вам, как только смогу, но сейчас должен заняться работой.
Киваю и шлепаю к двери, а когда оглядываюсь, Крейн уже что-то быстро говорит по телефону.
Бегу по гравийной дорожке, стараясь оказаться как можно дальше от дома. Некоторое время я брожу кругами, а потом устраиваюсь на лужайке рядом с дорожкой. Подъезжают еще несколько полицейских машин и «Скорая». Видимо, полицейские машины не приспособлены для перевозки трупов, поэтому, чтобы вывезти тело из поместья Грейвсдаун, во второй раз вызвали Магду и Джо.
Я решаю пройтись до розария, чтобы проветриться, но останавливаюсь прямо перед ним, когда слышу ссору на повышенных тонах. В дальней стороне сада из-под перголы, увитой буйными желтыми розами, раздаются хриплые крики Арчи Фойла. Сквозь них прорываются пронзительные вопли Оливера, и я делаю несколько шагов вперед, чтобы лучше их расслышать.
– Черта с два ты это сделаешь! – орет Арчи. – Ты не имеешь права разгуливать по деревне со своими холеными лондонскими клиентами и мерзкими предложениями. Гольф-поле, твою мать! Фермерскому дому больше сотни лет, это же памятник архитектуры! Тебе не позволят его снести, ни за что!
У меня
