Ирина Дроздова - Смерть швейцара
— Скажите, дедушка, — она поднялась с лавки и ткнула пальцем в приглянувшееся полотно, чтобы не было ошибки, — а это что у вас такое? Вроде, на вид из окна не похоже?
— Это? — Матвеич расплылся от улыбки, как именинник, и стряхнул корявым пальцем пепел в выдубленную временем морщинистую ладонь. — Это, милая душа, княжеские проказы. Княжна Наталья, вишь, в последние годы увлеклась странностями всякими и вместо пейзажиков или там клоунов-арлекинов стала такие вот штуки мазюкать. Смешно, да?
— Смешно, — коротко ответила Ольга, хотя в эту минуту ей хотелось не смеяться, а скорее, петь от восторга. — Это что же, тоже вашего отца творчество?
— Нет, — радушно заверил Матвеич, — это княжны Натальи картинка, говорю же. Когда, значит, ее семейство подалось на Юг, до Деникина — в восемнадцатом году это было, папашке моему тогда в аккурат девятнадцать стукнуло — он из мастерской княжеской эту картинку и притащил, — говорил, что, мол, на память взял о княжне, и вообще, о прежнем режиме. Так с тех пор у нас и висит. А что, шибко она тебе приглянулась? Мне эти треугольнички, право слово, ни уму, ни сердцу — ничего не говорят, а вот княжна — любила. Да и что тут скажешь — увлечение, — протянул дед.
Ольга походила по комнате, что-то весьма целеустремленно высматривая.
— У вас, дедушка, случайно метра нет — или рулетки?
— Неужто мерить хочешь? — с интересом посмотрел на нее дед. — Тебе что ж, размер ее понадобился? Я его тебе и так скажу — шестьдесят на пятьдесят — тютелька в тютельку.
Ольга уперлась в полотно только что не носом.
— Рама какая-то странная — и покрашена в один тон с основным фоном.
— Так и картинка тоже, понимаешь ли, милая душа, не совсем обычная. — Знаешь что, — неожиданно сказал Матвеич, — а хочешь я тебе ее подарю? Мне она ни к чему, мне природных видов хватает, а тебе она, вижу, пришлась по сердцу. Бери, чего там...
— Неудобно как-то, — сказала Ольга, то так, то эдак поглядывая на картину. — Ведь это, все- таки, память о вашем отце. Нехорошо, наверное.
— Чего ж тут нехорошего? — удивился дед. — Это ж не отец рисовал, а княжна. Ее-то я и в глаза никогда не видел. А картинка перейдет в хорошие руки — тебе. Может, среди твоих знакомых еще любители треугольничков найдутся. Известное дело, Москва... У москвичей головы по-другому устроены, не как у других. Бери, милая душа, и даже не думай. Давай-ка я тебе ее упакую...
Так Ольга сделалась обладателем этюда в стиле Малевича или Родченко. Правда, о том, какой у него был порядковый номер — 313,314 или 315, ей так и не суждено было узнать — автор этюда, княжна Наталья Усольцева, скорее всего, упокоилась вечным сном на парижском кладбище Пер-Лашез, где были похоронены многие русские эмигранты «первой волны». О том, что это была супрематистская картина, схожая с похищенной из дворянского собрания, она Меняйленко не сказала, сообщив лишь:
— Это мне Матвеич подарил. Его работа.
— А, народное дарование... У директрисы санатория один его шедевр в кабинете висит, — небрежно заметил администратор и больше не упоминал о картине, хотя, как показалось Ольге, несколько раз внимательно оглядывал полотно, словно примеряясь к нему — казалось, Александр Тимофеевич мысленно просчитывал его размеры.
«Боится, что увожу из Первозванска портрет «Молодого человека с молитвенно сложенными руками», — злорадно решила про себя Ольга и не преминула уколоть администратора.
— Александр Тимофеевич, что это вы все время к картине Матвеича приглядываетесь? Разве не видно, что она куда больше, чем сорок восемь на пятьдесят? Или вы уже перестали доверять собственному глазомеру?
Меняйленко дернулся, смешался и не нашелся, что ей ответить, ну а потом их разговор принял другое направление, и о картине, подаренной Матвеичем, было забыто окончательно. Зато теперь, поглядывая в окно купе на пролетавший мимо унылый февральский пейзаж, Ольга представила ее себе во всех деталях.
«А что? — подумала она. — Хорошая картина. Повешу у себя в комнате и всякий раз, глядя на нее, буду вспоминать Усолыдево и мои там приключения. Если... Если меня, конечно, не пристрелят».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Прошло два дня после возвращения из Первозванска, и перспектива смерти от пуль бандитов стала казаться Ольге все менее и менее вероятной.
Впрочем, у нее просто не оказалось времени, чтобы размышлять над всем этим, поскольку ее закрутила жизнь и понесла без остановки по бурным волнам действительности. В редакции ее встретили чуть ли не шампанским и с триумфом водили по коридорам, как некую чудную и прелестную иностранку, пока она не оказалась в кабинете у Арманда Грантовича. Светик, секретарь редакции, только завистливо втянула в себя воздух, увидев ее новый «прикид». Устраивая девушку в кресле и угощая чаем — у Арманда, по обыкновению, кто-то сидел, — Светик за несколько минут выложила ей все редакционные сплетни.
— Тут о тебе только все и говорят, — между прочим сообщила она. — Арманд готов тебя за материал из Первозванска просто на руках носить. Давно, говорит, в газете не было такого забористого материальчика. Ждет продолжения. Еще что-нибудь принесла? Так сказать, с пылу, с жару? — поинтересовалась она не без ревнивого чувства. Она сама пыталась писать, но пока что из-под ее пера не вышло ничего, что могло бы вызвать сенсацию вроде той, что вызвала статья Туманцевой.
— А то как же, — ошарашила Ольга, устанавливая блюдце и чашку с чаем на обшарпанный подлокотник, чтобы продемонстрировать пачку отпечатанных страниц. В дорожной сумке у нее оказались совершенно новая портативная машинка «Оливетти» — подарок Меняйленко.
Светик со всех сторон обошла Ольгу, рассматривая ее английский деловой костюм «Леди Бельфлор» табачного цвета и высокие, без единой морщинки сапоги.
В это время дверь кабинета открылась и выпустила посетителя — одного малоизвестного политического деятеля, которому очень хотелось сделаться известным. Ольга поднялась с кресла и прошла к Главному.
Пробыв там с четверть часа, она снова оказалась в предбаннике, но уже не составителем грошовых «информашек» объемом в три-четыре строки, а корреспондентом с правом на еженедельные обзорные репортажи из светской жизни столицы, а также на собственные стол и стул в помещении редакции.
— Не сильно врала, когда писала? — строго спросил Арманд, похвалив первую часть статьи и одарив девушку пахнущим свежей типографской краской номером «Событий недели», где ее творение было напечатано. — Я это к тому говорю, что в твоих писаниях некоторые важные персоны затронуты. Вроде бы все логично, даже кое-какие факты интересные приводятся, но, сама понимаешь, — тут Главный облокотился о стол и смерил ее внимательным взглядом восточных, с поволокой глаз, — нам судебные процессы сейчас ни к чему. Жарехи и так во, выше крыши.
— Перебьются, — сказала Ольга, небрежно помахав газетой в воздухе, — проглотят, как миленькие. Ну а если начнут возникать, всегда можно объявить, что шапка горит, прежде всего, на воре. Кроме того, — она со значением посмотрела на Арманда, — у меня был хороший консультант. Из местных. Очень информированный.
— Об этом уже все догадались, — проворчал Арманд, останавливая взгляд на безукоризненной экипировке своей сотрудницы, которая даже на него, человека далекого от веяний моды, произвела впечатление. — Костюмчик этот и пальто новенькое, часом, не консультант подарил?
— Консультант подарил мне печатную машинку «Оливетти» с дисплеем, — хладнокровно поставила его в известность Ольга, — а костюмчик — совсем другой человек. Коль скоро я теперь буду вести в нашей газете раздел светской хроники, мне и выглядеть надо соответствующим образом. Или, может быть, мне пальто от «Баленсиага» редакция купит?
— Ладно, ладно, иди, — заторопился Арманд, явно желая переменить тему. — Вторую часть твоего труда просмотрю лично. И не забудь, с тебя еще третья часть, завершающая — и чтобы читателям было ясно, кто зачинщик! В противном случае, лучше сохранить многозначительное молчание — пусть сами додумывают, почему расследование не доведено до победного конца. Все ясно?
— Так точно, — браво отрапортовала Ольга и, повернувшись к редактору красивой, обтянутой юбкой попкой, бодрым шагом промаршировала к выходу из кабинета. Там она едва не столкнулась с секретаршей. Эта особа самым бессовестным образом подслушивала у дверей, желая получить информацию о том, как складывается карьера у незаметной прежде, а ныне высоко взлетевшей птички по фамилии Туманцева. Секретарша помнила, что еще совсем недавно относилась к ней с известной долей пренебрежения и теперь жалела, что не подружилась с Ольгой с самого начала или, наоборот, не выжила ее из редакции посредством интриг, пока это еще было возможно.
— Зря стараешься — уши натрешь, — ухмыльнулась Ольга, догадавшись по недвусмысленной позе, чем занималась секретарша у кабинета Главного. — Если тебе так уж неймется, я все сама скажу. Арманд сделал меня ведущим корреспондентом отдела светской хроники. Ну и конечно, положил соответствующую зарплату. Довольна?
