Медуза - Вера Михайловна Белоусова
— Да, я знаю, они проверяли… Да, сказали: несчастный случай. Слушайте, мы никогда про это не… да и вообще… мало виделись… с тех пор, — Лера говорила горячо и сбивчиво, обводя всех странным взглядом. — Но скажите мне — вы что, правда верите, что он мог закрыть эту чертову заслонку? Вы что, не помните?
Как же не помнить…
* * *…Поезд приходил в *** в четыре с чем-то утра. Ночью какие-то безумцы-истопники зачем-то раскалили вагон докрасна, дышать невозможно, поэтому первый момент на перроне показался блаженством, и прошло еще несколько минут, пока они осознали, какой на самом деле стоит зверский холод. Руки-ноги закоченели в два счета, ноздри стали противно слипаться. А до тепла между тем было идти и идти, шесть километров лесом. И главное — совсем ночь. Луна — то есть, то нет, сосны черные, темнее неба, на снегу тени… И холод, холод жуткий. Кате-то как раз было все равно: холодно — не холодно. Ей больше глаза мешали. Жгло, щипало, веки тяжелые, хоть пальцами подымай. От недосыпа, конечно, и не только в поезде. Она вообще в последние дни мало спала. Стас улетал в этот самый день. До самолета оставалось несколько часов. Была задача — на часы не смотреть. Все, переворачиваем страницу. Да, впрочем, смотри не смотри, в этой темноте разве что-нибудь разглядишь. Сосны расплываются, тени расплываются — да что я, сплю, что ли? Или опять плачу?
Она сначала вообще не хотела ехать, не было настроения, но Илья ее уговорил. Уговаривал очень грамотно: ни слова о Катиных проблемах, поедем, там знаешь как здорово! как же — все поедут, а ты нет?! там лес, изба деревенская, настоящая, стены дышат, нас в усадьбу пустят, хранители — родительские друзья, захочешь — можем пожить, как помещики! водочка после морозца знаешь как хорошо идет? Гарик гитару возьмет, погуляем в лесу, водочки примем, песенку споем, стишки почитаем, поехали! И только под самый конец добавил: чего в Москве-то сидеть? Все равно никакого толку не будет.
Тоска тоской, но мороз в конце концов все-таки взял свое. Через полчаса Катя, как и все прочие, уже не чаяла как добраться до места. Когда лес кончился и открылось поле, а за ним показались очертания крыш, раздался единодушный вопль восторга. Однако радоваться, как выяснилось, было рано. Для них, городских жителей, дом автоматически означал защиту от холода. А между тем в нетопленой избе оказалось чуть ли не холоднее, чем на улице, — возможно, от обманутого ожидания.
Там была одна просторная комната, поделенная на три части двумя здоровенными печками, доходившими почти до потолка. «Эта — русская, а эта — просто, — объяснил Илья. — Ничего, щас протопим!» Но «щас» не вышло. Не хотели растапливаться ни та ни другая. Занимались этим делом Илья — как хозяин дома, и Сашка — как большой русофил, любитель русской старины, раз пятнадцать со вкусом повторивший: «сени» и «горница». Почему-то эта картинка так и стояла перед глазами: Илья, тощий, долговязый, согнулся перед печкой в три погибели, рядом — Сашка, человек-шкаф, на корточках. Остальные подносили дрова и разбирали, стуча зубами, сумки. Дрова подтащили, сумки разобрали, а огонь все не разгорался, и так — пока за дело не взялся Гарик. Тут же все и затрещало, и загорелось как надо. «Я не деревенский житель и не печных дел мастер, — сообщил он, кивая и раскланиваясь в ответ на аплодисменты. — Я просто пироман и потому про огонь знаю». А вечером, когда они, перестаравшись, натопили до такой степени, что пришлось раздеваться до нижнего белья, тот же Гарик объяснял им, что это как раз хорошо, тепло продержится до утра, и еще объяснял, почему ни в коем случае нельзя закрывать заслонку, пока не погаснут последние огоньки и все не прогорит до конца. И ворошил угли кочергой, пока наконец не сказал с удовлетворением: все, вот теперь можно. С тех пор, куда бы они ни ездили, он всегда отвечал у них за огонь — будь то костер или печка.
Из той поездки запомнилось кое-что забавное. Например, такое: с утра к их избе потянулись «ходоки» — местные жители с подношениями: солеными огурцами, грибами, мочеными яблоками, капустой. Илья принимал, благодарил, краснел, недоумевал, а они всей компашкой покатывались со смеху и говорили: ну что ж ты хочешь, все правильно — барчук приехал, из самой Москвы. На самом деле, местные так выражали любовь к Илюшиным родителям, милейшим людям, которые сто раз помогали им решать самые разные проблемы. Лучшей закуски под водку, кажется, никто из них никогда не пробовал.
И еще другое, совсем не забавное. Мясо. Какими глазами те же местные смотрели на мясо, которое они, по указанию Илюшиных родителей, привезли из Москвы «на подарки». Такими глазами… Часть кусков протухла в жарком вагоне, и теперь воняла на всю избу, они с Никой зажали носы и побежали на улицу — скорее выбросить, но на пороге их перехватила хранительница усадьбы. «Вы что, девочки? — говорила она, чуть ли не задыхаясь. — Выбрасывать? Господь с вами! Отдайте мне, если вам не нужно, мне внуков кормить нечем!» — «Пожалуйста, конечно… — беспомощно бормотали Катя с Никой. — Только оно же протухло, слышите, запах какой?..» — «А я его в уксусе вымочу, в уксусе…» А сама смотрит на это мясо, смотрит… Вот жизнь собачья!.. Катю до сих пор передергивало от одного воспоминания.
Вообще же все было в точности так, как обещал Илья. Чистейший пьяный воздух, долгие прогулки, треп, снежки с эротическим подтекстом, треп, бесконечный треп, застолье, песни, стихи, треп… Катина беда, разумеется, никуда не делась, но временно свернулась клубочком, дожидаясь возможности выбросить лапу и оцарапать растопыренными когтями. Водочка тут, конечно, немало способствовала, чего греха таить. И в этом Илья не обманул, очень хорошо она шла с морозца под местные соления. Ледяная глыба внутри послушно подтаивала, развязывался язык, и ни с того ни с сего мелькала неожиданная мыслишка: а вдруг все еще ничего — как его там? — жизнь не кончается в девятнадцать лет? Ну вот, и была какая-то пьяноватая, бестолковая ночь с Ильей, за печкой, — уж очень просил, да и вообще — чего там! — от которой, несмотря на весь пьяноватый надрывчик, как ни странно, не осталось неприятного осадка, скорее наоборот.
А еще поездка запомнилась тем, что именно там в одном из полночных разговоров Васька впервые упомянул об отце,
