Всеволод Иванов - Бронепоезд No 14,69

-- Советска республика!

Американец протянул руки к мужикам, щеки у него запрыгали и он возбужденно закричал:

-- That is pretty in deed!

Мужики радостно захохотали.

-- Понимат, стерва!

-- Вот, сволочь, а?

-- А Пентя-то, Пентя-то по-американски кроет!

-- Ты ихних-то буржуев по матушке, Пентя!

Знобов торопливо раскинул учебник закона божия и тыча пальцем в картинку, где Авраам приносил в жертву Исаака, а вверху на облаках висел бог, стал разъяснять:

-- Этот с ножом-то -- буржуй. Ишь, брюхо-то распустил, часы с цапочкой только. А здесь, на бревнах-то, пролетариат лежит, -- понял? Про-ле-та ри ат.

Американец указал себе рукой на грудь и, протяжно и радостно заикаясь, гордо проговорил:

-- Про ле та ри-ат... We!

Мужики обнимали американца, щупали его одежду и изо всей силы жали его руки, плечи.

Васька Окорок, схватив его за голову и заглядывая в глаза, восторженно орал:

-- Парень, ты скажи та-ам. За морями-то!..

-- Будет тебе, ветрень, -- говорил любовно Вершинин.

Знобов продолжал:

-- Лежит он -- пролетариат, на бревнах, а буржуй его режет. А на облаках-то -- японец, американка, англичанка -- вся эта сволочь, империализма самая сидит.

Американец сорвал с головы фуражку и завопил:

-- Империализм, awy!

Знобов с ожесточением швырнул книжку о земь.

-- Империализму с буржуями к чертям!

Син-Бин-У подскочил к американцу и, подтягивая спадающие штаны, торопливо проговорил:

-- Русики ресыпубылика-а. Кытайси ресыпубылика-а. Мериканысы ресыпубылика-а пухао. Нипонсы, пухао, надо, надо ресыпубылика-а. Кыра-а-сна ресыпубылика-а нада-нада*1.

И, оглядевшись кругом, встал на цыпочки, и, медленно подымая большой палец руки кверху, проговорил:

-- Шанго.

Вершинин приказал:

-- Накормить его надо. А потом вывести на дорогу и пусти.

Старик конвоир спросил:

-- Глаза-то завязать, как поведем. Не приведет сюда?

Мужики решили:

-- Не надо. Не выдаст!

V.

Партизаны с хохотом, свистом, вскинули ружья на плечи.

Окорок закрутил курчавой рыжей головой, вдруг тонким, как паутинка, голоском затянул:

Я рассею грусть-тоску по зеленому лужку.

Уродись моя тоска мелкой травкой-муравой,

Ты не сохни, ты не блекни, цветами расцвети...

И какой-то быстрый и веселый голос ударил вслед за Васькой:

Я рассеявши пошел, во зеленый сад вошел -

Много в саду вишенья, винограду, грушенья.

И тут сотня хриплых, порывистых, похожих на морской ветер, мужицких голосов рванула, подняла и понесла в тропы, в лес, в горы:

Я рассеявши пошел.

Во зеленый сад вошел.

-- Э-э-эх...

-- Сью-ю-ю!..

Партизаны, как на свадьбе, шли с ревом, гиканьем, свистом в сопки.

Шестой день увядал.

Томительно и радостно пахли вечерние деревья.

* ГЛАВА ТРЕТЬЯ *

I.

Эта история длинная, как Син-Бин-У возненавидел японцев. У Син-Бин-У была жена из фамилии Е, крепкая манза*2, в манзе крашеный теплый кан*3 и за манзой желтые поля гаоляна и чумизы*4.

А в один день, когда гуси улетели на юг, все исчезло.

Только щека оказалась проколота штыком.

Син-Бин-У читал Ши-цзинь*5, плел цыновки в город, но бросил Ши-цзинь в колодец, забыл цыновки и ушел с русскими по дороге Хуан-ци-цзе*6.

*1 Россия -- республика, Китай -- республика, Америка -плохая республика, Японец -- совсем плох, надо красную республику.

*2 Хижина.

*3 Деревянные нары, заменяющие кровать.

*4 Род китайского проса, употребляемого в пищу.

*5 Книга стихов, чтение которой указывает на хорошую грамотность.

*6 Дорога Красного Знамени, восстаний.

Син-Бин-У отдыхал на песке, у моря. Снизу тепло, сверху тепло, словно сквозь тело прожигает и калит песок солнце.

Ноги плещутся в море и когда теплая, как парное молоко, волна лезет под рубаху и штаны, Син-Бин-У задирает ноги и ругается.

-- Цхау-неа!..

Син-Бин-У не слушал, что говорит густоусый и высоконосый русский. Син-Бин-У убил трех японцев и пока китайцу ничего не надо, он доволен.

От солнца, от влажного ветра бороды мужиков желтовато-зеленые, спутанные, как болотная тина, и пахнут мужики скотом и травами.

У телег пулеметы со щитами, похожими на зеленые тарелки; пулеметные ленты, винтовки.

На телеге с низким передком, прикрытый рваным брезентом, метался раненый. Авдотья Сещенкова поила его из деревянной чашки и уговаривала:

-- А ты не стони, пройдет!

Потная толпа плотно набилась между телег. И телеги, казалось, тоже вспотели, стиснутые бушующим человечьим мясом. Выросшие из бород мутно-красными полосками губы блестели на солнце слюной.

-- О-о-о-у-у-у!..

Вершинин с болью во всем теле, точно его подкидывал на штыки этот бессловный рев, оглушая себя нутряным криком, орал:

-- Не давай землю японсу-у!.. Все отымем! Не давай!..

И никак не мог закрыть глотку. Все ему казалось мало. Иные слова не приходили:

-- Не да-ва-й!..

Толпа тянула за ним:

-- А-а-а!..

И вот, на мгновенье, стихла. Вздохнула.

Ветер отнес кислый запах пота.

Партизаны митинговали.

Лицо Васьки Окорока рыжее, как подсолнечник, буйно металось в толпе и потрескавшиеся от жары губы шептали:

-- На-ароду-то... Народу-то, милены товарищи!..

Высокий, мясистый, похожий на вздыбленную лошадь, Никита Вершинин орал с пня:

-- Главна: не давай-й!.. Придет суда скора армия... советска, а ты не давай... старик!..

Как рыба, попавшая в невод, туго бросается в мотню, так кинулись все на одно слово:

-- Не-е-да-а-авай!!.

И казалось, вот-вот обрушится слово, переломится и появится что-то непонятное, злобное, как тайфун.

В это время корявый мужичонко в шелковой малиновой рубахе, прижимая руки к животу, пронзительным голоском подтвердил:

-- А верю, ведь, верна!..

-- Потому за нас Питер... ници... пал!.. и все чужие земли! Бояться нечего... Японец -- что, японец -- легок... Кисея!..

-- Верна, парень, верна! -- визжал мужичонко.

Густая потная тысячная толпа топтала его визг:

-- Верна-а...

-- Не да-а-ай!..

-- На-а!..

-- О-о-о-у-у-у!!.

-- О-о!!!

...............

II.

После митинга Никита Вершинин выпил ковш самогонки и пошел к морю. Он сел на камень подле китайца, сказал:

-- Подбери ноги, штаны измочишь. Пошто на митингу не шел, Сенька?

-- Нисиво, -- проговорил китаец, -- мне ни нада... Мне так зынаю -- зынаю псе... шанго.

-- Ноги-то подбери!

-- Нисиво. Солнышко тепылу еси. Нисиво -- а!..

Вершинин насупился и строго, глядя куда-то подле китайца, с расстановкой сказал:

-- Беспорядку много. Народу сколь тратится, а все в туман... У меня, Сенька, душа пищит, как котенка на морозе бросили... да-а... Мост вот взорвем, строить придется.

Вершинин подобрал живот, так что ребра натянулись под рубахой, как ивняк под засохшим илом и, наклонившись к китайцу, с потемневшим лицом выпытывающе спросил:

-- А ты... как думашь. А?.. Пошто эта, а?..

Син-Бин-У, торопливо натягивая петли на деревянные пуговицы кофты, оробело отполз.

-- Ни зынаю, Кита. Гори-гори!.. Ни зынаю!..

Вершинин, склонившись над отползающим китайцем, глубоко оседая в песке тяжелыми сапогами, как у идола, тоскливо и не надеясь на ответ, спрашивал:

-- Зря, что ль, молчишь-то?.. Ну?..

Китайцу показалось, что вставать никак нельзя, он залепетал:

-- Нисиво!.. нисиво ни зынаю!..

Вершинин почувствовал ослабление тела, сел на камень.

-- Ну вас к чорту!.. Никто не знат, не понимат... Разбудили, побежали, а дале что?..

И осев плотно на камне, как леший, устало сказал подходившему Окороку:

-- Не то народ умом оскудел, не то я...

-- Чего? -- спросил тот.

-- На смерть лезет народ.

-- Куда?

-- Броневик-то брать. Миру побьют много. И то в смерть, как снег в полынью, несет людей.

Окорок, свистнув, оттопырил нижнюю губу.

-- Жалко тебе?

Подошел Знобов; под мышкой у него была прижата шапка с бумагами.

-- Подписать приказы!

Вершинин густо начертал на бумаге букву В, а подле нее длинную жирную черту.

-- Ране то пыхтел-потел, еле-еле фамилию напишешь, спасибо, догать взяла, поставил одну букву с палкой и ладно... знают.

Окорок повторил:

-- Жалко тебе?

-- Чего? -- спросил Знобов.

-- Люди мрут.

Знобов сунул бумажки в папку и сказал:

-- Пустяковину все мелешь. Чего народу жалеть? Новой вырастет.

Вершинин сипло ответил:

-- Кабы настоящи ключи были. А вдруг, паре, не теми ключьми двери-то открыть надо.

-- Зачем идешь?

-- Землю жалко. Японец отымет.

Окорок беспутно захохотал:

-- Эх, вы, землехранители, ядрена-зелена!

-- Чего ржешь? -- с тугой злостью проговорил Вершинин: -кому море, а кому земля. Земля-то, парень, тверже. Я сам рыбацкого роду...

-- Ну, пророк!

-- Рыбалку брошу теперь.

-- Пошто?

-- Зря я мучился, чтоб опять в море итти. Пахотой займусь. Город-от только омманыват, пузырь мыльнай, в карман не сунешь.

Знобов вспомнил город, председателя ревкома, яркие пятна на пристани -- людей, трамвай, дома, -- и сказал с неудовольствием: