Ольга Лаврова - Отдельное требование
— Проводится опознание. Прошу предъявляемых ничего не говорить без моего предложения. Опознающий, посмотрите внимательно на предъявляемых и скажите, известен ли вам кто-либо из них, и если да, то при каких обстоятельствах вы его видели и по каким приметам узнаете.
Ковров и Савелов смотрели друг на друга, глаза в глаза, сцепились — не растащишь. В комнате стало очень тихо. Бригадмильцы напружинились, опасаясь, как бы чего не произошло.
«Ну, вот и все», — вяло подумал Стрепетов.
Костыль снова стукнул, Ковров отвернулся от Савелова и, скаканув раз-другой, тяжело сел в кожаное кресло перед столом.
— Значит, работаете, товарищ следователь? Ста-ра-аетесь? — спросил он, язвительно заламывая бровь.
— Стара-аюсь.
«Недолго уже тебе говорить «товарищ». Савелова ты утопишь, но и сам «гражданина» запоешь. Недолго! Поймает Нефедов Ваську Хромова, и загремите вы у меня оба, сукины дети!»
И он впервые взглянул на Коврова, ничего не скрывая, не прячась за личиной простачка.
Тот передернул плечами, поиграл завязками халата.
— Плохо работаете, — деланно-лениво протянул он. — Натащили каких-то сопляков. Никого из этой компании в жизни не видел.
Коротко передохнула медсестра. Санитар разочарованно причмокнул. Савелов рванулся, набрал воздуху — и промолчал.
Медленно, преодолевая сопротивление тишины, Стрепетов взял авторучку и с пустой головой начал писать:
«Внимательно осмотрев всех предъявленных в помещении больницы при дневном свете, показал, что никого из предъявленных лиц опознать не может, так как раньше их не видел».
Механически подвинул протокол Коврову, пометил ногтем, где расписаться.
Он не успел еще ни обрадоваться, ни вспомнить о проклятой единице, которая теперь бог знает сколько времени будет торчать в своей графе Ковров поднялся и, размашисто ставя костыль, заскакал к выходу. В дверях обернулся, взгляд его задержался на Савелове.
— До скорого свидания, — обещающе произнес он. — Послезавтра выписываюсь!
И внезапно за внешне нейтральными, лишь в интонации содержащими намек на угрозу словами Стрепетов явственно услышал: «Ну, я тебя, гада! Дай только добраться!» И всплыли не то чтобы забытые, но заслоненные другими фразы: «Каждому овощу...», «Придется искать самому».
«Ах, сволочь!»
Закон ему был не нужен. Он желал расправиться с парнем по-своему.
Удаляясь, звучал в коридоре костыль.
* * *«Я буду в райотделе до девяти», — сказал он Савелову на прощание. И это было все. Последний шанс, который он мог ему дать. Сегодня Савелов еще мог принести пистолет сам. Это была бы явка с повинной. Завтра уже Стрепетов должен будет его изобличать. А как предотвратить то, что может последовать после выписки Коврова?
Четверть девятого. Время то тянется убийственно, то вдруг — стоит о нем забыть — делает резкий скачок.
«Время... В сущности, что оно такое? Плетется, катится, летит», — говорим мы. Приделываем времени то колеса, то крылья... Все субъективно. Минута, что тянется сейчас для меня, незаметно мелькает для другого. А стрелки везде ползут одинаково. Их двигает не время, их двигают хитрые механизмы. Они отсекают от времени условные кусочки. Нет, в самом деле, мы ничего не знаем о времени. Звук слышишь, пространство в какой-то части можешь охватить глазом. А как мы воспринимаем время? Чем? Нет никакого органа в человеческом теле. Единственное известное нам свойство его — никогда не возвращаться. И еще — что оно растягивается при высоких скоростях. Теоретически...»
Половина.
«Если Савелов не придет сегодня, он не придет и завтра. А послезавтра... Ну что я могу сделать? Только сидеть и ждать, пока секундная стрелка пробежит тридцать кругов.
Древние когда-то придумали образ — парки, прядущие нить. Нить человеческой жизни. А эта маленькая стрелочка словно мотает клубок. Еще виток, еще... Потом две большие стрелки сойдутся, как ножницы, и перережут ниточку. И уже не связать...»
Без двадцати шести.
В коридоре шаги, и хлопнула дверь — Нефедов у себя. Может, пойти послушать развлекательную историю?
«Господи, какое бесчисленное множество часов тикает на земле, а время все равно неуловимо!»
Без двадцати.
«Где сейчас Савелов? Что делает, что думает, черт его дери! Буду сидеть на месте. Почему-то кажется, что так надежнее».
Без восемнадцати.
«С чего я взял, что он вообще придет? Еще восемнадцать минут. А послезавтра... или через неделю... Никогда себе не прощу, если...»
Стук!
«Не радуйся, дурак, не обольщайся, это только Нефедов. Пришел звать на чаек».
— Войдите.
Волна глубокого, опустошающего облегчения. Из правого кармана Савелов вынул пистолет, из левого — обойму.
— Садись.
Они сидели друг против друга, на столе лежал пистолет. Стрепетов легонько провел пальцем по стволу. «Вальтер» 38-го года.
— Отцовский?
— Отцовский.
В обойме не хватает одного патрона. Что ему там не лежалось? Пулю найдут ребята, когда стает снег. Или машина со смешными загребущими лапами отправит ее в самосвал. От нее осталась только гильза. Крошечный закопченный стаканчик. И метка на ноге Коврова.
— Я знал, что придешь.
— Мог и не прийти!
— Для меня это много значит.
— Еще бы! Пистолета вы не нашли, тот, в больнице...
— Потерпевший.
— Да, потерпевший, — он отказался. Вам бы меня ни в жизнь не поймать!
— Ты не понял. Но ладно, речь не обо мне... Как же это тебя угораздило?
— Думаете, я их трогал? Думаете, хотел? Они меня били, они мне в лицо плевали, руки выкручивали! У меня и в мыслях ничего не было! Я от девушки шел, настроение ненормальное. Знаете, почему они ко мне привязались? Точно говорю — зло их взяло, что я счастливый... Это у меня, наверно, на лице было написано. Вот и захотелось в душу нагадить! Хотите верьте, хотите нет...
Они стоят покуривают. «Обожди, — говорят, — малый. Есть вопрос».
Я в простоте душевной остановился.
«С милой гулял?»
Заржали.
— А часы не потерял? Ну-ка давай сюда, да поживее. Еще что есть?
И рукой в карманы. Я очумел. «Да вы что, — говорю, — ребята?»
Они мне руки хвать — и за спину. Я вывернулся, одному дал. Тогда они меня били, потом обшарили и взбесились, что больше взять нечего. А под конец ногой... в низ живота... за то, что фашистами обозвал. «Чтобы, — говорят, — к девкам поменьше шлялся...»
Парня сотрясло сухое рыдание.
— Я света не взвидел! «Что же, — думаю, — так они и уйдут? Так и все? Нет, — думаю, — я вам устрою! Я тебе в эту ногу, чтоб ты больше никогда...» Бандиты они! Негодяи!
— Бандиты и есть. Ковров — тот, что раненый, — начинающий, а второй — из тех, что в старых романах называется «беглый каторжник».
У Савелова по-детски округлились губы.
В дверь неслышно вошел Нефедов и, незамеченный, сел за крайний стол.
— Так я и чувствовал, — ошеломленно прошептал Савелов, а подбородок его уже заносчиво полз вверх. — Чего смотрите? Думаете, испугался?
Стрепетову стало смешно.
— Чего же ради тогда пришел? — подковырнул он.
Но Савелов не завелся. Он вдруг стал очень серьезным и будто разом повзрослел.
— Почему пришел... — помолчав, сказал он. — Как бы вам объяснить? Когда он сегодня на меня смотрел... Нет, я не испугался. Но я понял одну вещь. Вот он меня избил, я в него выстрелил. Теперь он меня будет караулить. Мне теперь всегда с пистолетом в кармане надо. И следующий раз в ногу целиться не придется... если жизнь дорога. Какая-то цепь потянулась, и на конце у нее что-то страшное. До чего я дойду! Вы не понимаете?
— Нет, я понятливый.
«Ах ты голова, голова!..»
Тихонько подошел Нефедов, взял пистолет, играя, подкидывая на ладони обойму.
— Аккуратный пистолетик, — сказал он привычно, как о зажигалке или помазке для бритья.
Савелов при появлении постороннего съежился, на лоб легла тень.
— Что же мне теперь? — спросил он Стрепетова.
— Тебе-то? — отозвался Нефедов. — Придется тебе, братец, недельку перебиться, дома не ночевать. Мы пока Ваську Хромова изловим, да и на Коврова кое-что наклевывается. Есть где ночевать?
— А... потом?
— Ну... оружие ты сдал добровольно, значит, незаконное хранение отпадает...
Стрепетов счел нужным вмешаться.
— Суд, конечно, будет. Но, учитывая все обстоятельства... Надеюсь, что твоей девушке передачи носить не придется...
— Считаете, превышение пределов необходимой обороны? — задумчиво спросил Нефедов.
— Конечно, Андрей Егорович.
— С этим пределом путаницы много. Вот был случай: у женщины на улице сумочку вырвали, а рядом гулял ее муж с овчаркой. Ученая была собачка, все честь по чести. Женщина в крик, вор бежать, собака рвется следом. И что вы думаете? Хозяин ее привязал к забору, а сам вместо собаки ударился вора ловить. Ну и не догнал, конечно. Его потом спрашивают: «Что же вы собаку не спустили?» — «Да она, — говорит, — покусать могла сильно, а я потом отвечай!»
