Ольга Лаврова - Отдельное требование

Отдельное требование

ЗЕЛЕНОЕ ОДЕЯЛЬЦЕ

Ничем не примечательный московский адрес: Малые Каменщики, дом 16.

Тюрьма.

Таганка.

За месяц Стрепетов едва успел осмотреться в своем новом качестве, и еще каждый день ему приходилось делать что-то впервые в жизни. Вот сейчас он впервые в жизни переступает порог тюрьмы.

Напутствуя его, Вознесенский сказал: «Конечно, тюрьма не Мацеста. Но лично я арестантские дела люблю. Сидишь, беседуешь с заключенным хоть три, хоть четыре часа. Тишина. Благолепие. Сосредоточенность полная. Ни одна душа тебе не мешает. А выдастся «окно», идешь в «предбанник» — тут тебе и клуб, и курилка... — Вознесенский улыбнулся своей долгой сложной улыбкой, медленно растекавшейся по лицу. — Словом, райское местечко!» Он это любил — вдруг оборвать и высмеять себя самого. А может, он метил в собеседника, не сразу разберешь...

Железная, дверь в глухой стене. Вход в дом № 16. Стрепетов, поднимая руку к звонку, испытал мальчишеское желание обернуться и поймать выражение лиц прохожих, что думают они, глядя на вполне приличного парня, топающего зачем-то в тюрьму? Но дверь уже открылась. Старшина в форме МВД досконально обследовал документы Стрепетова, отобрал пистолет и спрятал его в сейф, отпер следующую, тоже окованную дверь в глубине тамбура и выпустил Стрепетова в пустой казенный коридор. Он вел во внутренний двор, и здесь еще один старшина опять прочел удостоверение Стрепетова вплоть до слов «действительно по 31 декабря 1958 года», а затем махнул рукой в направлении облезлого желтого корпуса в глубине двора.

— Следственные кабинеты там, третий этаж. Идите прямо, в стороны не отвлекайтесь. Мало ли что...

Стрепетов пошел, с любопытством думая об этом «мало ли что...». Бывает ли оно, и если бывает, то какое? Что способно опрокинуть здешнюю тяжелую тишину и привести в действие неумолимый механизм, частью которого были старшина у дверей и старшина в конце коридора? Он подумал еще, что это лишняя предосторожность — отбирать у следователей оружие при входе, и стал подниматься на третий этаж.

Здесь, как и во всех других помещениях тюрьмы, где ему доводилось бывать потом, держался специфический запах. Душный и кисловатый, он почему-то вызывал представление о капусте, и от него было трудно отделаться и перестать его замечать. Лестница с пролетами, затянутыми металлической сеткой, была исхожена так, что каменные ступени в центре истерлись чуть не наполовину.

В большой комнате — «предбаннике» — группами сидели следователи и адвокаты, курили, переговаривались, чему-то смеялись. Несколько человек толклись у окошечка. За неимением знакомых Стрепетов направился прямо туда и стал ждать своей очереди, прислушиваясь к разговорам. Вот кого-то окликнули в комнате, из окошка просунулась телефонная трубка; человек в прокурорской форме взял ее и пошел, а шнур все тянулся следом, и трубка задушенно бормотала, пока он не сел на прежнее место и не сказал сердито:

— Да, да, я!

Из окошка доносился бойкий женский голосок. Лысеющий мужчина — судя по ласковым манерам, адвокат — заглядывал внутрь и просил полузаискивающе-полуигриво:

— Ниночка, золотко, устройте поскорее! Очень спешу, пожалейте старика!

Невидимая Ниночка привычно раздражалась:

— Я же вам отвечаю: заключенный в бане! Голым человека вести, что ли?

— И сколько времени он будет... мыться?

— А вы сколько моетесь?

— Минут двадцать, — покривил душой адвокат.

— Ну, ему спешить некуда, он будет час мыться.

Через плечо адвоката совались следующие.

— Ниночка, уже минут тридцать сижу, кончился у них обед, пошлите...

— Ниночка, как там насчет девяносто третьей камеры на очную ставку?..

— Пойдет разводящий в пятый корпус — на обратном пути захватит. Панин! Панин, вам привели, идите!.. Из тридцать восьмой? Невезучий ты, Саликов, тридцать восьмая гулять уходит. Как это «задержи»? Без прогулки человека оставлять, что ли?.. Санаев, на минуточку. Ваш куражится, отказывается на допрос идти. Да нет, приведут как миленького, подумаешь, цаца какая! Я вас просто предупреждаю, чтоб вы знали...

Стрепетов стоял и слушал. Про баню, обеды, прогулки, про то, что недопустимы вызовы на допросы после восьми вечера, потому что с этого времени заключенный должен отдыхать, про какие-то спевки, на которые ушла какая-то камера по случаю приближающегося концерта.

Ниночкин голосок звучал безапелляционно, и никто не вступал с ней в споры — Ниночка была здесь хозяйкой. «Откуда она тут?» — с недоумением думал Стрепетов. Ему почему-то казалось, что в тюрьмах должны были работать только мужчины. Он не переставал изумляться ее голосу, ее отношению к заключенным, соединявшем в себе начальственное пренебрежение с сочувствием к их человеческим потребностям. На Стрепетова пахнуло совсем неожиданным бытом, главная странность которого заключалась, пожалуй, в его привычности и естественности с точки зрения находящихся в этой комнате людей.

Пережидая очередь, Стрепетов отошел к окну и стал смотреть во двор, по которому только что шел. «Значит, и здесь живут? Поют, отдыхают, ходят в баню; возможно, даже радуются?..»

Ему была видна часть какого-то сооружения. Глухие бетонные стенки разделяли на секторы правильный многоугольник, и все вместе напоминало сверху грубый ученический чертеж. Внутри одного из секторов вереницей двигались по кругу десятка полтора заключенных, в другом шагал только один с закинутым вверх лицом. Стрепетов был далек от желания прикидываться бывалым пинкертоном и, когда кто-то приостановился рядом, спросил:

— Прогулочный двор? А почему этот — один и так странно голову держит?

— Вокруг бетон, под ногами бетон — вот и глядит в небо. А глядеть ему осталось недолго. Ждет, не придет ли помилование. Нет — так «вышка».

«Вышка» — это расстрел. Разговоры и смешки за спиной, зевки скучающего адвоката, Ниночкин сердитый щебет и уже показавшаяся ему по-своему обыденной тюремная жизнь, — все это отодвинулось назад перед возникшим ощущением особой исключительности и ответственности того дела, которому теперь посвящена, вся его жизнь — жизнь следователя.

Молча сунул Стрепетов в окошечко свой вызов. Ниночка пробежала бумажку и с неожиданной благосклонностью произнесла:

— Это мы вам быстро устроим — для первого раза. Занимайте девятый кабинет.

Он остановился в коридоре, отыскивая дверь с нужным номером, когда из-за поворота до него донесся странный стук, сопровождаемый звоном; навстречу вышел конвоируемый разводящим парень с бритой головой. Может быть, всего секунду или две смотрел он на Стрепетова, идя мимо, и вот он уже удаляется с заложенными за спину руками впереди флегматичного разводящего, который мерно бряцает по стене связкой больших ключей, а Стрепетов все стоит в растерянности, не в силах стряхнуть с себя давящей тяжести и запоздалого побуждения отвернуться. Так на него не смотрели еще никогда.

Чего он хотел, этот парень?

Стрепетов попробовал восстановить в памяти мелькнувшее мимо лицо, но видел только глаза. В них не было ни любопытства, ни просьбы, ни ненависти, нет, что-то совсем другое... Внезапно Стрепетов подумал с уверенностью, что парень теперь узнает его хоть через десять лет. Может быть, здесь и крылась цель — во что бы то ни стало запомнить?!

Потом, позже, он привык к таким мгновенным пронизывающим взглядам. Почти всякий уголовник старался накрепко запомнить любого «легавого», которого встречал в тюрьме. Рассчитывал ли он, что это поможет ему когда-нибудь избежать опасности, или, напротив, тешил себя надеждой однажды при случайном столкновении на улице сказать: «А ну, мусор, погоди, поговорить надо!»?

Потом, позже, Стрепетов перестал над этим задумываться. Но в тот, первый раз он долго не мог отделаться от неприятного чувства и от бряцания ключей, которое было просто сигналом для встречных: веду арестованного, будьте начеку. В следственной тюрьме надо следить, чтобы ненароком не сошлись «однодельцы». Даже короткий выкрик может помешать ходу следствия.

Ниночкино «быстро» оказалось весьма относительным, и Стрепетов успел обтерпеться, потом соскучиться, потом затосковать в голой тишине девятого кабинета. Наконец в дверь постучали.

— Можно заводить?

Она вошла. Сумрачная, бесцветная. Неспокойные руки, уклончивый взгляд. Села и притихла, притворилась безобидной.

— Я следователь Стрепетов. Мне поручено вести ваше дело.

Первое дело. Конечно, опытным юристам оно показалось бы простейшим. Под разными предлогами эта женщина брала деньги и вещи у соседей, знакомых, сослуживцев и не возвращала их назад. Продолжалось так года полтора, пока потерявшие терпение кредиторы не начали один за другим приходить в милицию. Пришли бы и раньше, да жалели: «Как-никак мать-одиночка, ребенок грудной».