Ольга Лаврова - Отдельное требование
— Вон что... Присаживайтесь.. Вон оно что... Сейчас вызову.
Куравлева явилась минут через пятнадцать.
«Ясно, почему ты облизывался, старый пират! Не разделяю твоих восторгов, но понять могу».
Куравлева вошла плавно, медленно протянула мягкую руку, села — нога на ногу. В ней было что-то вкрадчивое и вместе с тем беззастенчивое.
— Давайте познакомимся. Моя фамилия Стрепетов. Я веду дело вашей сестры. Нам надо побеседовать.
Лицо Куравлевой пошло красными пятнами, и теперь она уже будто забыла, что ее назначение — пленять.
— Какое еще «дело»?
— Разве не знаете?
— Не-е-е-т. Да вы не тяните! Что за «дело», что с Тосей?
— Ваша сестра арестована.
— Ар... За что?
Стрепетов, немало удивленный такой неосведомленностью в судьбе родной сестры, объяснил.
— Достукалась, дурища! — всплеснула руками Куравлева. — До чего докатилась, а? И всю жизнь она такая — себе портит и другим. Никогда с ней добром не кончалось, никогда! — Ее вдруг «понесло»: — Думаете, Тоська ради одной корысти чужое хапала? Нет, злобы в ней много. Как увидит, кто хорошо живет или характером веселый, так ее словно бес разжигает. Так сначала подластится к человеку, так обойдет его... А потом, чуть что не по ней, взбесится, как кошка, и обязательно подлость сделает!
«Бывшая подружка Антипиной говорила нечто похожее. Но насколько в родной сестре больше враждебности!»
— Она и с родственниками поступала так же?
Куравлева уловила скрытый смысл вопроса.
— Между нами никаких счетов нет. И делить нам нечего! Тося — сама по себе, я — сама по себе.
«Тут ты чего-то недоговариваешь. Но пора о главном».
— Девочка по-прежнему живет у вас? Я имею в виду дочку Антонины Ивановны.
Куравлева подняла ладони к щекам и блестящими суженными глазками уставилась на Стрепетова.
— Не понимаю... При чем тут девочка?
— Несколько месяцев назад Антипина оставила у вас ребенка. Я спрашиваю, по-прежнему ли он находится у вас?
— Оставила у меня? У меня?! Да как ее бесстыжий язык повернулся! — В голосе Куравлевой звенели злые слезы. — Змея проклятая!
— Я повторяю свой вопрос и предупреждаю об ответственности за дачу ложных показаний. Приезжала ли к вам восьмого марта сего года ваша сестра Антипина Антонина Ивановна и привозила ли свою дочь?
— Не верите? — От удивления Куравлева даже немного успокоилась. — Не-ет, уж кому-кому, а мне бы она ее не повезла.
— Почему так?
Казалось, разговор о ребенке поднял в Куравлевой какую-то очень личную обиду, причин которой она не хотела выдавать.
— Не повезла бы — и все... А сама Тоська заходила на Восьмое марта, верно. Поздравила. — Куравлева покривилась.
— Значит, одна... Как она была одета?
— Помню только, пальто новое показывала. Модное, с кожей. Корове седло! — Она повела презрительно плечами и стала прежней Куравлевой — сдобной красавицей, уверенной в своем превосходстве над другими женщинами и над невзрачной Тоськой в особенности.
«Из дома ушла с ребенком, вернулась одна. Все думают, что он у сестры, — у сестры его нет. Это еще что за штука!»
— Есть у Антипиной родственники или близкие друзья в Москве?
— Родных наших война разметала, даже не знаю, живы ли. А друзья у нее известно какие: с вечера до утра.
«Ядовитая бабенка... Может быть, ребенок у отца?»
— Скажите мне, Вера Ивановна, кто отец девочки?
Куравлева легла грудью на стол и заговорила напряженным, вздрагивающим голосом, обдавая Стрепетова «Белой сиренью» и еще чем-то паленым, принесенным из цехов:
— Что она вам далась, девочка эта? Чего вы все хотите допытаться? Она самой Тоське-то не нужна. Ведь она дочке даже имени не дала, даже не зарегистрировала в загсе по-человечески!
— Как так?.. — оторопел Стрепетов. — Ей уже больше года!
— Это вы Тоське скажите! Если хотите знать, мы с мужем предлагали девочку у нее взять. Зачем ребенок при такой жизни? Так она говорит: «Лучше своими руками утоплю, чем вам отдам!» Разве не сволочь? — Куравлева приостановилась. — Вы все допрашиваете меня, ровно я в чем виновата. Что вам надо, хочу я понять.
— Мне надо... Во-первых, чтобы вы перестали сердиться, это вам не идет. Во-вторых, чтобы помогли мне советом... А история вот какая. Восьмого марта Антипина увезла девочку из дома, якобы к сестре, то есть к вам. С тех пор о ребенке ни слуху ни духу. Давайте вместе подумаем, куда она могла его деть. До суда это надо непременно выяснить.
Стрепетов ждал какой угодно реакции, но только не той, которая последовала.
Скрипнув стулом, Куравлева выпрямилась, и Стрепетов почти физически ощутил, как по телу ее волной прошло облегчение. Потом посидела, помолчала в раздумье, вскинула глаза и, как на библию для присяги, положила руки на стол.
— А — кинула! — с какой-то удивительной простотой сказала она. — Кинула где-нибудь под забором, гадина! С нее станется...
— Похоже... — ответил Стрепетов, заканчивая разговор, хотя не был уверен ни в чем. — Если мне понадобится кое-что уточнить...
— Пожалуйста, милости просим.
...Завтра. Нет, завтра воскресенье. Значит, только в понедельник можно будет приняться за этого подкидыша. «Настойчиво шел молодой сыщик по следам безымянного младенца, брошенного жестокой матерью на произвол судьбы! Н-да... Ладно, хватит... Конечно, всякому хочется, чтобы первое дело потребовало от него применения всех тайн и ухищрений современной криминалистики. Зря, зря я злюсь. Конечно, все это затягивает дело. Но почему не считать это нормальной следственной задачей? Розыск ребенка.
Что ж, в понедельник ринусь в гости к подкидышам. К найденышам. К подкидышам-найденышам, к найденышам-подкидышам. Эх, выдалось бы завтра солнышко, закатился бы я пешим маршрутом километров на двадцать пять!»
В понедельник Стрепетов поднялся, размышляя о том, что пора дебютировать в милицейской форме.
С вешалки вытаращился всеми своими пуговицами новенький милицейский китель. Не раздумывая, Стрепетов стал влезать в форму.
— Вот и все, — сказал он, пристукнув последний раз сапогом. — А то, подумаешь, ходит тут неизвестно кто...
Он терпеливо застегнулся до горла, глянул в зеркало и сам остался доволен.
В троллейбусе Стрепетова подстерегала неожиданность: кондукторша вздумала вовлечь его в свою перепалку с безбилетным пацаном. Ругаясь про себя последними словами, Стрепетов сгреб пацана в охапку и выпрыгнул вместе с ним. Тут, держа нарушителя за шиворот, подвел его к кондитерскому киоску, купил ему пару «Мишек». С тем и отпустил. А потом целую остановку шагал пешком до райотдела. «Книги регистрации прихода и ухода сотрудников» в дежурке уже не было. Теперь в ней против фамилии Стрепетова появится красный вопросительный знак. Хорошо еще, что поставит его не Головкин, а Вознесенский, иначе пришлось бы писать объяснение. Ссылаться на безбилетного пацана? Курам на смех.
— Мамочки мои! — ахнул Кока. — Стрепетуша-то каков, хоть на выставку!
Но больше никто, кажется, и не заметил перемены. Тимохин с обычной приветливостью протянул свое «доброе утро», Раиса кивнула головой и сказала:
— Тебя Вознесенский вызывал. Имей в виду, они не в духе.
Стрепетов слыхал, что у Вознесенского бывали изредка дни, когда он ходил туча тучей и становился невыносим. Тогда во избежание желчных нападок рекомендовалось держаться от него подальше. Но сейчас он замещал Головкина, и миновать его было трудно.
— Идите в угрозыск, — сказал Вознесенский, не поднимая даже глаз. — Ознакомьтесь с материалами вчерашнего ограбления квартиры и включайтесь в допросы.
— А дело Антипиной? — спросил Стрепетов, уязвленный его отчужденным «вы».
— Обвинительное заключение по Антипиной напишете вечером.
Так как пауза слишком затянулась, Вознесенский поднял глаза. Они были ледяные и как бы обращенные внутрь. И весь он был разительно не похож на себя — невыносимо официальный, с застывшим, как на фотографии, лицом. Осмотрел Стрепетова по частям — от сапог до стянутой воротничком шеи, потом взгляд скачком поднялся вверх и уперся куда-то выше бровей.
— Что еще произошло... кроме того, что вы опоздали?
— Олег Константинович, — сказал Стрепетов, мысленно взывая к прежней дружбе, — я не нашел ребенка. Пока еще нет.
Теперь замолк Вознесенский.
— Рассказывайте, — выдавил он наконец, морщась от отвращения.
Стрепетов начал рассказывать.
Но что-то трудно уловимое происходит с человеческими мыслями, впечатлениями и чувствами, когда о них начинают говорить вслух. Едва слово с его конкретностью и нетерпеливым стремлением присоединить к себе другие слова коснется внутреннего потока образов и представлений, как этот поток, подхлестнутый, набирает быстроту и сам в себе порождает некие заслоны, которые пропускают одно, и задерживают другое, и выдают на поверхность, как сырье для нашей речи, мгновенно отобранный и сгущенный материал. Происходит процесс спешного доосмысливания, додумывания и уточнения, факты и подробности группируются по-новому и меняются местами, о чем мы узнаем, лишь увидя, что в нашем изложении вещи второстепенные выдвинулись на первый план, оттеснив казавшиеся главными моменты. И нередко ясные и логичные доселе мысленные построения обнаруживают вдруг зияющие провалы. Рассказ течет внешне последовательно и гладко, но уже знаешь, что изменившаяся на ходу редакция фразы прикрыла внезапно увиденную пустоту, а какое-нибудь «короче говоря» перекинуто шатким мостиком над неизвестностью. Еще не кончив своего рассказа, Стрепетов понял, что в истории Антипиной что-то, быть может очень важное, прошло мимо него, стороной.
