Ольга Лаврова - Отдельное требование
Это что?! Старый словарь иностранных слов. Все страницы склеены, а в середине от корки до корки вырезано прямоугольное гнездо. Открываешь книгу, а там — вроде коробки. «Вальтер» здесь поместился бы. Здесь он, видно, и помещался. Начитался шпионских книжек, сукин сын!»
— Что это?
— Давно вырезал. Лет десять назад.
— Зачем?
— Держал там то, что никому не надо было видеть.
«Нахал! И какого черта я за него переживаю?»
— Скажите, меткий стрелок... Как может человек, читающий «Про это» и «Корабли в Лиссе», пойти на преступление?
Савелов вскинул голову.
— Может, — сказал он. — Если человек не считает это преступлением... если знает, что прав.
— Понятие преступления сформулировано в законе. Тут нечего считать или не считать.
— В законе — да. Но есть случаи... — Он с трудом подбирал слова. — Бывают такие случаи, когда человек... люди должны разобраться сами. Почему закон становится между людьми, если его не просят?!
— Око за око, кровная месть в третьем колене, есть оскорбления, которые смываются только кровью... из этой серии, да? — Стрепетов старался сдержаться. — Не кажется ли вам, Савелов, что в наше время это несерьезно. Корсиканская мораль в век месткомов и товарищеских судов!
— Ах, несерьезно?..
— А вы отдаете себе отчет в том, ч т о вы спрашиваете?! Человек берет пистолет и разрешает свои отношения с другим человеком при помощи пули. И вы спрашиваете, по какому праву общество вмешивается? Очнитесь!
Савелов нервно потрогал рукой опухшую щеку и промолчал...
— Прошу без моего ведома никуда из города не выезжать, — сухо сказал Стрепетов. — Я вас вызову.
* * *Было утро, среда, и Стрепетов поднимался по лестнице в райотдел. Он думал о том, что предстоит неприятный разговор с Головкиным. Сейчас он постучится в кабинет начальника следственной части, и тот оторвет от бумаг сухое лицо с очень высоким лбом, маленьким острым подбородком и светлыми немигающими глазами, бесстрастно глядящими из-под густых с проседью бровей. «Итак?» — скажет он.
Сверху послышались шаги и голоса. Головкин спускался навстречу с начальником ОБХСС.
«Прямо-таки каменный гость», — мелькнуло у Стрепетова при виде монументальной фигуры, подчеркнуто прямо, почти торжественно нисходившей по ступеням. Не поворачивая головы к пухленькому майору, скакавшему рядом, Головкин размеренно говорил:
— Нужно понимать, что увеличение числа хозяйственных дел доказывает не рост преступности, а увеличение раскрываемости. По угрозыску преступления регистрируются по мере совершения, и там картина ясна. У вас же, пока правонарушение не раскрыто, его как бы не существует. Если вы боитесь, я сам скажу на комиссии, что тянуться по ОБХСС за благополучной цифрой — глупо...
— Здравия желаю! — бодро отчеканил Стрепетов, надеясь проскочить мимо.
— Здравствуйте, Алексей Станиславович. — Головкин остановился. — Поскольку до истечения семидесяти двух часов осталось одиннадцать минут и я не думаю, чтобы они принципиально изменили положение, готов услышать о ваших успехах. Дело раскрыто?
— Пока нет.
— Свидетель происшествия найден?
— Пока нет.
— О чем я вас и предупреждал. Еще побежите через месяц к прокурору за отсрочкой... Как разделаемся с министерской комиссией, жду вас к себе.
— Слушаюсь.
— Дрессированные они у вас, — завистливо вздохнул майор площадкой ниже.
Но Головкин принял комплимент холодно. Пять ступенек отчеканили шаги, прежде чем он ответил.
— Дрессированные собачки бывают, — сказал он. — А для работника органов... — И хлопнула дверь.
«В общем-то, Головкин старик неплохой. Но педант и буквалист высшей марки. Помешан на своей пунктуальности. «Поскольку постольку, если быть точным». На прошлой неделе бедного практиканта заставил восемь раз переписать обвинительное заключение. Хорошо, навернулась какая-то комиссия, быть бы мне с мыленной шеей».
Стрепетов занялся текучкой: всегда находятся бумажки, которые именно сегодня надо оформить, или получить, или сдать. Он обложился папками и работал. Так ему по крайней мере казалось. В действительности он неотступно ждал, не придет ли с новостями Нефедов. Правда, тот взялся за дело только позавчера, но если Нефедов говорит «срочно»...
Нефедов пришел после обеда.
— Настроение? — спросил он Стрепетова.
— Если честно, кошки скребут.
— Как бы тигры не заскребли, — усмехнулся Нефедов и пошел вкруговую пожимать руки.
— Ну, начальники, хотите казус?
— Хотим! — обрадовался Кока, приготовясь пополнить свой репертуар.
Раиса отослала в коридор жирненького старичка, лопотавшего о полной непричастности кого-то к чему-то; Тимохин отложил ручку.
— Казус будет такой, — начал Нефедов.
Стрепетов насторожился. Нефедовские анекдоты не всегда были рассчитаны на чистый смех. Иной раз они оказывались как-то связаны с тем главным, чего ты от него ждал. Наворачивались ли эти истории ему на язык сами, по неосознанной ассоциации извлекаясь из кладовых памяти, или незаметный человечек мужиковатого обличья был совсем не тем, чем казался с первого взгляда, и под всей его лаптежностью и детской жадностью на смешное крылась железная логика, способность к обобщениям и острый, отточенный опытом ум? В последнее время, разглядев, с каким доверием и готовностью подчинялись Нефедову его «ребятки» из угрозыска — готовностью настолько безусловной, что ее не находили даже нужным подчеркивать внешними атрибутами почтительности, — Стрепетов стал склоняться ко второму предположению.
— Так вот, завелся в Москве один прохиндей. Выдавал себя за адвоката. Похаживал он возле приемных высших кассационных органов и ловил простаков, приехавших похлопотать за родственников, которые угодили под суд. «Все равно, — говорит, — правды не добьетесь. А я знаю, кого подмазать». Некоторые дураки и рады, что нашли ходатая. Они ему — деньги, а он деньги в карман. Ну, сколько веревочке не виться — арестовали. Привлекли к ответственности и даятелей. И что же выяснилось? Папаша один, провинциал, явился в столицу за сына просить. Наткнулся на этого мошенника, выложил кровные рубли и так уверовал, что никуда дальше носа не совал и ведать не ведал, что в самый день его приезда надзорные органы отдали распоряжение сына-то освободить! И теперь представьте себе картинку: сын на свободе, отец — в тюрьме. Каково.
— Поучительно... — загрустила Раиса.
— Ирония судьбы, — веско подытожил Тимохин.
— Кстати говоря, начальники, вы ориентировки читаете? — Теперь Нефедов обращался уже к одному Стрепетову.
— Стараемся, — осторожно сказал тот. Нефедов пересел поближе.
— Гляди сюда. В позапрошлом месяце... — он открыл заложенное промокашкой место, — вот: «Во время этапирования к месту заключения бежал опасный преступник Василий Хромов, он же Бекетов, он же Павлов, приметы: выше среднего роста, широк в плечах, на подбородке косой шрам длиной около двух сантиметров, нос вздернутый...» Не узнаешь?
— Кто? — пугаясь, спросил Стрепетов.
— Да Васька же. Коврова дружок.
— Он?!
— Он самый... И как же ты его не срисовал?
«Остолоп! Безмозглый разиня!» Стрепетов мысленно вернулся в ту ночь, посадил на приступочку Коврова, поставил рядом Ваську. Васька зябко передернул плечами и начал постукивать ботинком о ботинок. Ковров зачерпнул ладонями из сугроба. Стрепетов выпрыгнул из машины и побежал к палатке. Снег отрывисто взвизгивал под сапогами, на вывеске был отбит уголок. Васька на мгновение застыл, потом отвернулся к перекрестку, из-за которого вот-вот должна была вырваться «Скорая», и поправил кепку. Стоп! Еще раз, не торопясь. Увидя Стрепетова, плавно, как в кино при замедленной съемке, Васька стал поворачиваться широкой спиной. Поднятый воротник закрывал нижнюю часть лица. Вот он взялся обеими руками за кепку и надвинул ее на лоб. Та-ак!..
Прокрутим ленту дальше. «Подежурь на уголке», — сказал Ковров и добавил что-то. И тогда Васька ушел. Нет, еще раньше было. Какая-то фраза, которая им не понравилась, которая заставила Стрепетова почувствовать, будто он сказал бестактность. Вот! Он сказал: «Мало нам было жуликов...» Тогда-то они и обиделись.
Какое значение приобретали сейчас десятистепенные мелочи, едва подмеченные глазом и лежавшие в памяти обманчиво-бесполезным грузом! Эх, кабы знать!
— Васька Хромов у твоего потерпевшего и скрывался до воскресенья. А познакомились они давненько. Ковров был свидетелем по делу Хромова, когда тот судился за бандитизм. Сомнительным таким свидетелем, на грани соучастия.
— Где он теперь?
— Поищем — найдем...
— Но Савелов? Что могло их свести?!
— Не знаю. На Савелова компры никакой. Пожалуй... я бы на твоем месте не искал ничего сложного.
— Да... — машинально сказал Стрепетов. — Да, спасибо.
* * *Головкин разделался с комиссией к концу недели. Он потребовал к себе Стрепетова; и тот пошел, неся тонкую папочку, на которой Ада Васильевна, энергичная дама из канцелярии, твердо вывела:
