Елена Ханга - Третье пророчество
– Мне всегда нравится смотреть, как вы, русские, пьете крепкое спиртное, – честно признался он. – Кстати, знаете, этот талант объединяет наши с вами две нации.
– А еще финны, – напомнил Потоцкий.
– Нет, – уверенно возразил шведский тролль, – финны не в счет. Они всегда копировали либо вас, русских, либо нас, шведов.
* * *«Неплохо ты подготовился к нашей встрече», – думал Потоцкий, с подозрением перелистывая бумаги из большой картонной коробки. Уж в чем в чем, а в архивном деле он понимал толк. Бумаги, нужно признать, были составлены на совесть. Даже если бы большинство этих экспертиз, составленных на разных языках, и были бы фальшивками, все равно, чтобы их подготовить, потребовалась бы огромная работа. Но похоже, что они были не фальшивыми. Нужно еще выпить коньяку, чтобы разобраться в сложившейся ситуации. А сложилась она вот как. Потоцкий искал выход на Международное бюро научно-технических исследований, потому что ему нужно было найти следы Люды Волковой. Густавссон искал любой повод, чтобы выйти на банк «Феникс», и этим вариантом как бы оказался Потоцкий. История третьего секрета Фатимской Девы поначалу здесь и вовсе была ни при чем. Она стала просто удобным поводом, не более того. У тех людей, которые многие годы занимаются проблемой Фатимы, не возникает даже повода помечтать о той ситуации, в которой он только что оказался. Чертовщина какая-то, прости Господи! Но вот они, эти экспертизы, которые очень уж напоминают настоящие. Остается только надеяться, что сам тайный дневник сестры Люсии в конечном итоге окажется подделкой. Хотя что там думать сейчас о каком-то конечном итоге, до него вообще вряд ли дойдет дело. Люда, Люда Волкова, теперь главное, а совсем не секреты Фатимской Девы.
23
С определенного момента личность Людмилы Волковой, известной в московском свете как топ-модель Мелисса, стала интересовать Андрея Потоцкого совершенно искренне. Наверное, все началось с того самого дня, когда он, наивный, прибыв в городок Тутаев под Ярославлем, сам того не подозревая, случайно дернул за тревожный колокольчик, отчего звон вскоре пошел по всей Руси Великой – и звон совсем нешуточный. Правда, колокола били в очень немногих, зато очень высоких и слишком секретных московских кабинетах. Простой народ этот звон не услышал – и слава Богу! Зато эмоции в этих кабинетах были накалены до предела, и вообще скандал разразился нешуточный. Каких только жутких кар – вплоть до публичной казни – не требовали люди в высоких кабинетах, какие только погоны не срывали со своих подчиненных за допущенный провал, граничащий с катастрофой! Какие карьеры в одно это ужасное мгновение рисковали быть пущенными под откос! Страшно себе представить... Начальники самых могущественных и невидимых простому глазу ведомств вели между собой войну не на жизнь, а на смерть, обвиняя друг друга в самом страшном, то есть в измене родине. А она, вне всякого сомнения, заключалась в том, что кто-то мелкий и неведомый, никому, казалось бы, не подконтрольный и потому крайне опасный для интересов национальной безопасности, взял и дернул за сокровенный тревожный звоночек в городе Тутаеве Ярославской области, проник, так сказать, в самое сердце России и нанес ей подлый удар в спину.
Как это обычно бывает в такие судьбоносные для державы моменты, начальники тут же припомнили друг другу все понесенные ими за последние четыре десятилетия личные обиды от конкурентов по общей борьбе, и дело приняло уже совсем принципиальный оборот. Пока священное пламя войны полыхало в высоких кабинетах, а высокие коридоры сотрясали незаметные для обычного глаза взрывы, пока назревали тектонического характера кадровые перестановки и организационные выводы, наиболее активные и наименее полезные бойцы совершенно невидимого фронта готовились использовать внезапно открывшиеся возможности для решения давно стоявших перед ними карьерных задач. Многие аналитики вовсе забросили свою рутинную скучную работу и занимались только тем, что вычисляли тактические и стратегические изменения, которые со дня на день должны были произойти на ключевых постах, вспоминали, кто с кем был дружен и кто когда кого чем обидел. Из чего тут же делались жизненно важные выводы о том, кто теперь займет какое кресло, а кто и вовсе потеряет все, что только можно потерять.
Для резидентур иностранных разведок в Москве настали горячие времена. Резиденты понимали, что у их русских коллег по тайному оружию происходит что-то очень и очень серьезное, но совершенно не понимали, что именно, а потому страшно разволновались и усилили боевое шпионское дежурство в российской столице. Закрытые линии связи перегревались, шефы из-за рубежа требовали немедленных отчетов и внятных данных о происходящем, а рапортовать было совершенно нечего – режим секретности у русских явно в эти дни зашкаливал. Давно завербованные агенты боялись выходить на связь и делали вид, что не помнят, что их вообще когда-то вербовали. Обстановка удручала своей непредсказуемостью.
Только в самый последний момент волна этого грандиозного скандала натолкнулась вдруг на непреодолимое даже для нее препятствие и тут же спала – с той же скоростью, с какой и поднялась. В самый решающий момент самого ответственного разговора в одном из самых важных кабинетов трем самым большим начальникам, имена двух из которых можно будет раскрыть только лет через пятьдесят, а третьего – и вовсе через сто (и это еще в лучшем случае), стало вдруг понятно, что за тревожный колокольчик в Тутаеве дернул совершенно, можно сказать, посторонний человек, не дававший ни одной подписки, не служивший ни в одном из ведомств, которые они здесь представляли. Это было страшное известие. Легче, наверное, было перенести сейчас даже новость о марсианском нашествии на закрома Госрезерва.
– Как же так? – только и выдохнули полушепотом все три генерала и испуганно посмотрели на четвертого – самого главного среди них, имя которого вообще никогда нельзя будет раскрывать – даже через тысячу лет.
– А вот так, – просто ответил им этот четвертый и посмотрел куда-то наверх, под потолок.
Генералы сразу поняли, что в Тутаев ездил человек далеко не случайный, а если уж он тронул за какую там веревочку, то вопрос этот был согласован.
– Прямо вот на таком уровне? – ужаснулся один из генералов.
– Еще выше, – значительно сказал самый старший, и генерал побледнел. Все четверо перевели взгляд на единственный портрет, висевший на стене, и со стороны могло показаться, что в этот момент все они произносят про себя одну и ту же неслышную, но очень важную молитву.
* * *Отголоски этого страшного скандала до самого Потоцкого, который тогда еще был Воронцовым, впрочем, так и не дошли, если не считать того, что при следующей встрече его пожилой знакомый из одного закрытого учреждения угрожающе помахал перед его носом пальцем и насмешливо произнес:
– Больше так не хулигань!
– Не понял! – искренне удивился тот.
– В Тутаев ездил? – строго спросил знакомый.
– Ездил.
– По адресу ходил?
– Ходил.
– Ну вот и не хулигань, – подвел к логической черте собеседник.
– Что-то я не понимаю, – нахохлился тогда Воронцов. – Мне поручили эту девицу искать или нет?
– Поручили, поручили... Тут, Саня, конечно, моя недоработка, – глубоко вздохнул знакомый. – Надо было тебя кое о чем сначала предупредить.
Вот тут-то все потихонечку и начало проясняться. Или, вернее будет сказать, еще больше запутываться.
* * *Девушка, проходящая по всем установочным данным как Людмила Волкова, родившаяся в городе Тутаеве Ярославской области в 1980 году, действительно умерла от неизлечимой болезни, когда ей было шестнадцать лет. И уже потом в одном учреждении решили, что покойная вовсе не обидится, если ее биографические данные после смерти еще послужат родине. Вопрос этот, конечно, с кем надо согласовали, и с некоторых пор семья покойной Люды Волковой стала получать не очень большую, зато постоянную прибавку ко всем положенным пенсиям. И потому, как только неизвестный столичный мужчина через десять лет после смерти Люды вдруг поинтересовался у ее отца тем, как бы ее разыскать, отец покойной немедленно позвонил по давно хранящемуся в заметном местечке телефонному номеру и честно рассказал об этом визите. Зачем и кому это могло бы понадобиться, он не знал, да и, откровенно сказать, было ему это совсем не интересно.
* * *Разница в возрасте у них была совсем небольшая – она была старше тутаевской девочки всего на год. Ее настоящего имени уже никто не знает. Даже если бы кто и захотел, так теперь бы уже все равно не смог узнать, как, впрочем, и она сама. Людмилой Волковой ее стали называть через пару лет после того, как умерла та самая девочка в Тутаеве. До этого – все годы обучения в специальном закрытом интернате, о существовании которого никогда не было сведений во всех органах народного образования Российской Федерации, – ее называли только именем. Совсем теперь не важно, каким именно. Фамилии у нее за все время обучения не было – как не было фамилии ни у кого из тех, с кем вместе она училась. Были только код подразделения и номер войсковой части, под которым скрывался этот интернат. Хотя до этого были у нее и фамилия и имя, конечно, были, только скорее всего тоже ненастоящие. Первые месяцы она жила в Сибири – в больнице, в которой и родилась, а потом уже оказалась в детском доме недалеко от Иркутска.
