Александр Горохов - Смертельный азарт
С некоторой гордостью за себя он отметил, что не испугался ни во время нападения и подводной схватки, да и сейчас, спустя время, постстрессовой реакции не было. Значит, нервная система достаточно сильная и гибкая и сможет выдержать еще много ударов судьбы. Но лучше — не надо.
Нет, не стоит идти в милицию, потому что вероятность того, что либо ленивый следователь, либо циничный патологоанатом могли навести кого-то на след Ильи — такая вероятность не могла быть исключена. Конечно, может, кто-то самостоятельно, без наводки и давно ждал здесь Илью, незаметно следил за его действиями, paзумно предположив, что он обязательно придет на этот пляж, на место гибели Валентины, но Илья не верил ни словам самоуверенного следователя, ни трепотне циничного патологоанатома. Оба они были фальшивы.
Он натянул на себя еще не окончательно просохшую одежду и побежал вдоль пляжа, чтобы согреться. Не останавливаясь, сиганул через забор и продолжал бежать, не выбирая дороги. И только когда холодными оставались лишь ноги да пальцы рук, он остановился, сориентировался и двинулся к дому Всесвятского.
Он поднялся в гору, в район частных застроек, где и находился дом Михаила Всесвятского, где остановилась Валентина и куда она уже не вернулась с пляжа. Улица, на которой стоял дом, стойко сохранила название старых времен — Коммунистическая. Кампания по переименованию улиц и площадей сметающей волной прокатилась по России и Украине. После нее в Москве, во всяком случае, не осталось почти никаких следов времен советского правления — Крыма же она, похоже, не коснулась и, быть может, полуостров жил не только воспоминаниями о прежних благословенных временах большевиков, но и сейчас продолжал оставаться под их скрытым, но уверенным руководством.
Поблуждав по извилистым улочкам, Илья вышел к воротам дома, где уже с десяток лет жил Михаил Всесвятский. Дом стоял высоко на горе, и отсюда открывалась панорама крыш и садов, а дальше проглядывало море. При доме была специально построена смотровая площадка, на которую ранним утром приятно было вскарабкаться с чашкой кофе в руках, сесть, закурить и долго смотреть на обширный и глубокий вид моря, гор и остатков древней крепости Кафа, где якобы был зарезан сподвижниками хан Мамай после того, как проиграл Куликовскую битву.
Ворота и калитка оказались запертыми, и Илья нажал на кнопку звонка.
Из глубины участка послышался глухой голос: «Иду, иду», стук костылей о бетон дорожки, калитка распахнулась, и могучий, согнутый в дугу радикулитом Михаил Всесвятский глянул на Илью прозрачными глазами.
— А, это ты. Я думал, воду привезли.
Илья уже знал, что воду привозили в цистернах, и две тонны живительной, дефицитной здесь влаги сливали в бетонный объем водохранилища на участке.
Качаясь на костылях, Всесвятский прошел до беседки, стоящей посреди виноградника, тяжело присел, внимательно посмотрел на Илью и спросил:
— Ну, что тебе наврали в милиции?
— Все, — пожал плечами Илья. — И в милиции, и патологоанатом Скороходов подтвердил общие враки.
Старик помолчал, покачал косматой головой и сказал негромко:
— Уезжай, Илюшка. Для своего же благополучия уезжай. Худо тебе здесь будет, если смерть Вали связана с какими-то крымскими делами. Да и с московскими тоже. Здесь сейчас, как говорится, полный беспредел.
— Зачем уж так торопиться? — попытался возразить Илья.
— Хотя бы затем и потому, дорогой мой, — настойчиво загудел старик, — что вскрытие тела производил никакой не Скороходов, а совсем другой патологоанатом! Вот так-то! Тебе подставили клоуна. Не копай истину. Она тебе не нужна. Живи дальше. Ты молод, и у тебя все еще впереди. Так что давай выпьем как следует, по-флотски, похмелимся завтра — и домой! Все, что надо, ты уже здесь сделал, я завершу остальное. Улетай.
Они принялись поначалу за марочный коньяк, которого не хватило, а потому к вечеру достали водки. Вспоминали Валентину, академика Всесвятского-Ладу (да будет земля им пухом!), горевали, что отец и дочь ушли из жизни чуть ли не одновременно, что являлось чудовищной несправедливостью, а значит — Бога на небе нет и не может быть.
К полуночи Илья сделался буен, а потом расплакался навзрыд, повалился на стол и завыл высоким бабьим голосом.
— Ведь я ж ее любил, ой, как любил!.. Ну, за что, за что, скажите, Михаил Сергеевич, ее убили? Никому не мешала, тихая, добрая, за что таких убивать?.. Наследства у нее никакого не было. Ну, что там — паршивенькая дачка во Внукове да квартира в Москве, не убивать же из-за этого?.. Даже машина у отца была только институтская!.. Это чудовищно, когда убивают таких, как она! Как я теперь жить буду без нее, как?!
— Будешь, будешь, — тяжело бубнил Всесвятский и в конце концов кое-как дотащил Илью до маленькой комнатушки и свалил, словно куль, на узкую железную кровать.
— Спи, Илюшка… На ее кровати спи. Вот ведь как получилось.
Продолжая заливаться слезами и стонать, Илья все же разделся, залез под одеяло и постепенно затих. Знакомый запах духов Валентины от подушки и белья со щемящей остротой вновь напомнил ему о ее смерти, и он заплакал тихо, как ребенок, заскулил жалобно, но потом успокоился, включил лампу на столике около кровати и по привычке пошарил рукой, чтобы найти что-нибудь почитать перед сном. Он наткнулся на раскрытую книгу, которую, судя по всему, также на сон грядущий читала Валентина. Оказался Уилки Коллинз, «Лунный камень» — роман, который грамотные любители почитают за первый детектив в истории литературы.
Чтения, как такового, не получилось — строчки мельтешили перед глазами и наплывали одна на другую. Илья пролистнул книгу, надеясь, что в другом ее месте шрифт будет потверже и дело пойдет получше, — и неожиданно нашел закладку, листок из тетради, наполовину исписанный синей шариковой авторучкой.
Илья напрягся и попытался прочесть… Письмо предназначалось ему.
Дорогой Илюшка! Вот я и в Крыму, под крышей дядиного дома. Я много думала над нашим последним судорожным разговором на вокзальном перроне. Наверное, милый, ты прав — мы нужны друг другу. Пусть речь не идет о большой любви, но я боюсь жизни, а ты, на мой взгляд — слишком ее не боишься, что тоже плохо. Быть может, вдвоем мы сумели бы найти правильную дорогу и помогли друг другу дойти до конца счастливыми, насколько это возможно в наше время. Сам понимаешь, что все эти темы не для письма с курортного побережья и мы поговорим, когда увидимся. А здесь — солнечно, ветрено, еще очень холодно. Ни о каких купаниях в море не приходится и мечтать. Кроме того — беспредельно скучно. Дядя Михаил милый, но чужой мне по своей сущности человек, и мы слегка тяготим друг друга, а потому я стараюсь дома не сидеть, а побольше гулять. Правда, вчера у моря встретила лаборанта из нашего института. Ты его должен знать, он работает в отделе размножения и копирова…
Письмо на этом обрывалось. А может — у Ильи не хватало сил его прочесть. Ну вот, тупо подумал он, — еще одно послание с того света. Сперва от отца, потом от дочери. Поразмыслить над ситуацией как следует ему не пришлось, потому что сознание неожиданно отключилось и он провалился в тревожную тьму пьяного тяжелого сна. Его мучили кошмары, и он проснулся под утро с вялой размягченностью во всем теле и при полном отсутствии воспоминаний о вчерашнем вечере. Не мог даже вспомнить, как оказался на узкой кровати, которая пахла Валентиной.
Он натянул спортивный костюм, потихоньку вышел из дому и трусцой побежал к морю, надеясь выветрить из мозгов мутный туман похмелья. Около развалин древней крепости Кафа — стены, остатков боевых башен — он приостановился, припомнил историю зарезанного здесь хана Мамая, события Куликовской битвы, и внезапно вспыхнуло воспоминание о письме Вали, которое он вчера вроде бы читал. Так было письмо или нет?
Он развернулся и побежал обратно. По дороге с предельной четкостью вспомнил — да, письмо было, только у него не хватило сил дочитать его до конца, а сделать это надо обязательно, потому что там имелось явное указание на того, с кем Валя здесь встречалась в последние дни — с кем-то из института! — а следовательно, письмо могло пролить свет на причины ее гибели.
Роман «Лунный камень» лежал на полу, под кроватью. Никакого письма рядом не было. Илья уже подумал, что оно померещилось ему в пьяном бреду, но когда принялся застилать постель, то нашел письмо под подушкой. Все правильно. Полстранички незаконченного текста. Присмотревшись, он понял, почему текст оборван на полуслове — Валя писала старой шариковой ручкой, в которой кончалась синяя паста. С середины текста буквы становились все бледнее, последние слова уже были чуть ли не выцарапаны на бумаге.
Через минуту Илья даже нашел на ночном столике эту старую шариковую ручку, попробовал писать ею — шарик оставил несколько бледных синих штрихов и окончательно иссяк.
