Дик Френсис - Миллионы Стрэттон-парка
– Ты ни капельки не изменился, – заметил я.
– И ты тоже, – он оценил мой рост, кучерявые волосы, карие глаза, поднял брови, удивляясь не моему затрапезному одеянию, а трости, на которую я опирался.
– Ничего серьезного, – успокоил я его. – Я тебе расскажу.
– Как Аманда? – задал он вопрос, показывая дорогу в гостиную. – Вы все еще вместе?
– Да.
– Я никогда не думал, что вы уживетесь, – откровенно признался он. – А как мальчишки? Трое, кажется?
– Теперь у нас шестеро.
– Шестеро! Ты никогда ничего не делал наполовину.
Я познакомился с его женой, занятой хлопотами по отъезду и двумя детьми, взбудораженными предстоящей встречей с Микки Маусом. Сидя в его захламленной гостиной, где, по-видимому, проходила основная жизнь семьи, я рассказал ему о настоящем и будущем Стрэттон-Парка. И довольно подробно.
Мы пили пиво. Он признался, что ему так и не удалось ничего такого вспомнить о Ярроу, если не считать того, что он принадлежал к избранной элите, предназначенной для бессмертия.
– А потом… что произошло? – спросил он. – Слухи. Чего-то там заминали. Это нас лично не касалось, нам было не до этого, мы были заняты своей работой. Я помню только его имя. Если бы его звали Том Джонсон или как-нибудь еще, я бы все равно забыл.
Я кивнул. У меня было такое же чувство. Я спросил, могу ли посмотреть его дневники.
– Я все-таки нашел их для тебя, – сказал он. – Они были в ящике в чулане. Ты серьезно думаешь, я записал там что-то о Уилсоне Ярроу?
– Надеюсь, записал, ты записывал почти все.
Он улыбнулся.
– Пустое занятие, я думал, что жизнь будет идти и идти, и я все позабуду, если не буду все записывать.
– Возможно, ты не ошибался. Он покачал головой.
– Запоминается все равно только прекрасное или, наоборот, отвратительное. Остальное не имеет значения.
– Мои дневники – финансовые отчеты, – сказал я. – Я смотрю в старые записи и вспоминаю, что я делал и когда.
– Все продолжаешь лечить развалины?
– Ага.
– Я бы не смог.
– А я не смог бы работать в конторе. Я пробовал.
Мы сокрушенно улыбнулись друг другу, такие разные старые друзья, ни в чем не схожие, если не считать знаний.
– Я захватил с собой конверт, – сказал я. – Пока я читаю дневники, посмотри, как, по мысли Ярроу, следует строить трибуны для ипподрома. Скажешь, что ты думаешь.
– Ладно.
Идея моя была разумной, но осуществить ее было очень трудно. Я с ужасом посмотрел на Картерета, когда он притащил дневники и вывалил передо мной. Там было штук двадцать больших, сшитых металлической спиралью тетрадей, восемь дюймов на десять с половиной, буквально тысячи страниц, заполненных его аккуратным, но неразборчивым почерком. Для того чтобы прочитать их, понадобятся дни, а не жалкие полчаса.
– Я не представлял себе, – промямлил я. – Я не помнил…
– Я же сказал тебе, что ты не знаешь, чего просишь.
– А ты не мог бы… Я хочу сказать, ты бы не дал их мне?
– Ты хочешь сказать, с собой?
– Я верну.
– Клянешься? – с недоверием проговорил он.
– Дипломом.
Он обрадовался.
– Идет.
Открыв конверт, который я передал ему, он просмотрел содержимое. Увидев аксиометрический чертеж, он удивленно поднял брови.
– А это-то еще зачем?
Картерет просмотрел вертикальные разрезы и планы этажей. В отношении количества стекла он ничего не сказал: сложное строительство с применением стекла составляло часть доктрин Архитектурной ассоциации. Нас учили смотреть на стекло как на проявление авангардизма, как на материал, раздвигающий горизонты архитектурной мысли. Когда я вякнул, что ничего нового в стекле нет, что еще в 1851 году Джозеф Пакстон построил Хрустальный дворец в Гайд-Парке, на меня обрушились как на иконоборца и чуть не исключили за ересь. Во всяком случае, стекло воепринималось Картеретом с позиций футуризма, который я находил затейливым ради затейливости, а не ради красоты или практичности. Стекло ради стекла казалось мне бессмыслицей – обычно значение придавалось тому, что сквозь него можно смотреть, и еще тому, что оно, в свою очередь, пропускает свет.
– А где остальные планы? – спросил Карте-рет.
– Это все, что Ярроу показал Стрэттонам.
– А как он думает поднимать зрителей на пять этажей?
Я улыбнулся:
– Наверное, они будут подниматься на своих двоих, как делали это на старых трибунах, которые взлетели в воздух…
– Никаких лифтов. На первом этаже никаких эскалаторов. – Он оторвался от чертежей. – В наш век и в наше время не найти клиента, который согласился бы заплатить за это деньги.
– У меня такое чувство, – промолвил я, – что Конрад Стрэттон уже связал себя и ипподром со всем, что может предложить Ярроу.
– Ты имеешь в виду, подписал контракт?
– Это мне не известно. Если же подписал, то контракт не имеет силы, потому что на это у него нет права.
Он нахмурился.
– Ну и ситуация, скажу я тебе.
– Ничего не было бы сложно, если бы оказалось, что Ярроу как-то замарал себя, дисквалифицировался.
– В буквальном смысле? Ты имеешь в виду, исключение из списков лицензированных архитекторов?
– Нет, я имею в виду, что он совершил бесчестный поступок.
– Ладно, желаю удачи с дневниками. Ничего интересного вспомнить не могу.
– Но… еще что-то?
– Да.
Я посмотрел на часы.
– У тебя есть телефон, по которому я могу вызвать такси?
– Естественно. Он на кухне. Пойду позвоню, а ты сиди.
Он ушел, но почти немедленно возвратился с хозяйственной сумкой в руках, за ним шла жена, остановившаяся в дверях.
– Положи дневники сюда, – сказал он и начал засовывать тетради в сумку, – и жена говорит, чтобы я отвез тебя на станцию. Она говорит, что тебе больно.
Смутившись, я посмотрел на его жену и потер лицо рукой, чтобы выиграть время и найти, что ответить.
– Она медсестра, – пояснил Картерет. – Она думала, у тебя артрит, но я раскрыл тайну и сказал, что просто на тебя упала крыша. Она говорит, что ты заставляешь себя двигаться, а тебе нужно немного покоя.
– Нет времени.
Он весело кивнул:
– Ясно, как это бывает, сегодня у меня сумасшедшая температура, но я не могу поддаться простуде раньше, скажем, вторника.
– Именно так.
– Ладно, я отвезу тебя на станцию Паддингтон.
– Не знаю, как и благодарить тебя.
Он кивнул, удовлетворенный.
– Но вообще-то я думал, что концепция современной медицины: «встань и иди».
Жена Картерета доброжелательно улыбнулась мне и ушла, а он оттащил сумку с дневниками в машину и, подъехав к станции в Паддингтоне, подвез меня к самой платформе, объехав вокруг вокзала по дорожке для такси.
По дороге я сказал Картерету:
– Ипподром Стрэттон-Парк скоро будет объявлять конкурс на новые трибуны, отчего бы тебе не предложить своей фирме принять участие?
– Я ничего не смыслю в трибунах.
– Зато я знаю, – сказал я. – Я мог бы объяснить тебе, что нужно.
– Тогда почему ты не сделаешь этого сам?
Я покачал головой:
– Это не для меня.
– Посмотрим, – неуверенно произнес он, – я поговорю у себя в фирме.
– Скажи, чтобы они написали, что у фирмы есть интерес, и спросили, какое количество посетителей предполагается обслуживать на трибунах. Нечего даже думать о том, чтобы приступить к проектированию трибун, не зная, какие размеры требуются. Кто-то просветил Ярроу, потому с этим он справился.
– По-моему, моя фирма могла бы за это взяться, – проговорил Картерет. – Сейчас в Англии пятнадцать тысяч безработных архитекторов. Люди полагают, что архитекторы им не нужны. Никто не хочет платить гонорары, а потом жалуются, что обвалилась стена или спальня рухнула в подвал.
– А, вся жизнь такая.
– Ты неисправимый циник, каким был, таким и остался.
Он отнес дневники в вагон и водрузил их вместе со мной на место.
– Я позвоню тебе, как только вернусь из Диснея. Ты где будешь?
Я дал ему свой домашний номер.
– Может ответить Аманда. Она запишет.
– Давай не будем пропадать еще на десять лет. О'кей?
Приближаясь к Суиндону, я погрузился в дневники и постепенно потонул в ностальгии. Какими же юными мы были! Какими наивными и доверчивыми! Какими серьезными и уверенными.
Картерет писал:
«Ли и Аманда сегодня поженились в церкви, все, как положено, как им хотелось. Им обоим девятнадцать. Думаю, что он поступил глупо, но должен признаться, что они выглядели очень довольными собой. Она грезит наяву. Полагается на Ли. Ее папаша джентльмен до носков ботинок, он за все заплатил. Свидетельницей у нее была сестра Шелли, вся в прыщах. Пришла мать Ли, Мадлен. Сногсшибательна. Я представлял ее себе совсем другой. Она сказала, что я слишком молод. Потом поехали в дом родителей Аманды, шампанское, торт и тому подобное. Около сорока человек. Родственники Аманды, подружки, старые дядюшки и все такое. Мне поручили поднять тост за невесту. Я же шафер. Ли говорит, что они будут жить на воздухе. Должен сказать, что они и ходят по воздуху. Привыкать быть мистером и миссис они отправились в Париж, на три дня. Свадебный подарок от родителей Аманды».
