Дик Френсис - Миллионы Стрэттон-парка

Конрад легко узнавал правду, когда она гремела у него в ушах. Более того, он был реалистом, когда дело доходило до угроз, которые, как он понимал, могли быть выполнены. И на этот раз он быстро оценил ситуацию. Он повернулся и в сопровождении жены и Дарта покинул полукруг. Оглянувшись на меня, Дарт широко улыбнулся, сверкнув зубами. На голове у него сверкнула розовая проплешина, чуть прикрытая пушком, о чем ему совсем не хотелось бы знать.

Я повернулся к Киту, который все еще стоял набычившись, выставив вперед голову, и продолжал метать глазами молнии.

Сказать мне было нечего. Я просто стоял, я не бросал ему вызов, а только старался дать ему понять, что мне не нужно ничего: ни еще одного нападения, ни его отступления, ни унижения, его или моего, все равно.

Стоявший за моей спиной Форсайт с ехидством подначивал:

– Давай, Кит, давай, дай ему. Чего ты ждешь? Врежь ему, пока можно.

Подначивание неожиданно имело обратный эффект. Почти автоматически Кит произнес:

– Не раскрывай своего глупого рта, Форсайт. – И от чувства бессилия затрясся, желание наброситься на меня улетучилось, сменившись еще более усилившимся чувством ненависти.

Я вдруг обнаружил, что рядом со мной стоит мой сын Элан, он держался за мой костыль и с опасением поглядывал на Кита. Почти тут же появился Нил, вставший с другой стороны и удивленно глядевший на Кита. Столько лет не привыкший сдерживаться и не стеснявшийся показывать свой дурной нрав, Кит занервничал, увидев перед собой детей.

– Пойдем, папочка, пойдем, – тянул меня за костыль Элан. – Генри зовет тебя.

Я проговорил:

– Ладно, – и решительно двинулся прямо на Ханну с Джеком, стоявших у меня на пути. Они растерянно расступились – нельзя было сказать, чтобы их лица выражали дружелюбие, но безудержной злобы, обуревавшей их в пятницу утром, не было.

– Ты, значит, выпроводил их, – сказал Генри.

– Последнюю точку поставил твой рост.

Он рассмеялся.

– А еще я сказал им, что ты разберешь большой шатер и уедешь восвояси, если это безобразие будет продолжаться, а это для них – нож острый.

Он кивнул:

– Полковник говорил мне об этом. Так какого черта ты взялся выручать их?

– Из упрямства.

Кристофер огорченно промолвил:

– Ведь мы бросили тебя, папа.

– Мы побежали за помощью, – заверил меня Эдуард, искренне в это веря.

Обращаясь к себе столько же, сколько ко мне, Тоби прошептал:

– Мы испугались. Взяли и убежали.

– Вы примчались в контору, чтобы вытащить меня оттуда, – не согласился я, – и это был храбрый поступок.

– Ну, а потом… – не унимался Тоби.

– В настоящей жизни, – мягко произнес я, – никто не бывает героем с утра до вечера. И ни от кого этого не ждут. Это просто невозможно.

– Но, папочка…

– Я обрадовался, что вы побежали за полковником, поэтому выбрось это из головы.

Кристофер с Эдуардом сочли благоразумным поверить мне, но Тоби определенно сомневался. За эти пасхальные каникулы случилось столько вещей, что он никогда их не забудет.

Из большого шатра вышли, мило болтая между собой, Роджер и Оливер. После того как Оливер обошел утром воздвигаемые палатки, осмотрел большой шатер, бушевавший в нем пожар пошел на убыль и затем погас. Ну кому какое дело до Гарольда Квеста, в конце концов, резюмировал он. Генри сотворил чудо – все будет хорошо. Они с Роджером продумали в деталях, как наилучшим образом распространять афишки с программой скачек, чтобы они были у всех, как раздать значки для входа членам клуба. По настоянию Оливера, для стюардов устроили отдельное помещение прямо за финишем внутри скакового круга. Совершенно необходимо, сказал он, чтобы стюарды, поскольку больше нет их комнаты на верхушке трибун, все-таки получили возможность видеть весь ход скачек. Роджер раскопал художника, специалиста по надписям, который согласился променять кресло перед телевизором в пасхальный день на «Только для стюардов», «Помещение клуба», «Посторонним вход запрещен», «Жокейская для женщин» и «Бар для членов клуба».

Роджер с Оливером сели в роджеровский джип и отправились по каким-то своим делам. Они не отъехали и двадцати ярдов, как вдруг резко развернулись назад и остановились рядом с нами.

Роджер высунул голову и руку со сжатым в ней моим мобильным телефоном.

– Эта штука зазвонила, – крикнул он мне, – я ответил. Кто-то, назвавшийся Картеретом, хочет поговорить с вами. Вы дома?

– Картерет! Фантастика!

Роджер передал мне аппарат, и они уехали.

– Картерет? – спросил я в трубку. – Это ты? Ты в России?

– Нет, черт побери, – зазвучал у меня в ухе давно знакомый голос. – Я здесь, в Лондоне. Ты сказал жене, что дело очень срочное. После того как годами ничего, даже открыточки на Рождество, все, конечно, сверхсрочно! Так что тебе приспичило?

– Э… в общем, понимаешь, мне нужна твоя помощь, вернее, не от тебя, а от твоей памяти о довольно далеком прошлом.

– Какой черт мучает тебя? – В его голосе послышалось нетерпение и что-то похожее на досаду.

– Помнишь Бедфорд-сквер?

– Как его можно забыть?

– Я столкнулся со странной ситуацией и подумал… Ты случайно не помнишь студента, которого звали Уилсон Ярроу?

– Кого?

– Уилсона Ярроу.

Пауза. Затем голос Картерета нерешительно произнес:

– Он был года на три старше нас?

– Точно.

– Он еще был замешан в какой-то громкой истории.

– Да. Ты не вспомнишь, что конкретно?

– Черт, это же было тысячу лет назад.

Я вздохнул. Я надеялся, что Картерет со своей цепкой памятью, что было доказано множество раз, даст мне быстрый и подробный ответ.

– Это все? – спросил Картерет. – Послушай, ты меня извини, приятель, но у меня дел по горло.

Уже ни на что не надеясь, я проговорил:

– Ты хранишь свои дневники, которые вел в колледже?

– Наверное, да, конечно, лежат где-то.

– А ты не мог бы заглянуть в них, может быть, ты что-нибудь писал о Уилсоне Ярроу?

– Ли, ты вообще-то представляешь, о чем просишь?

– Я снова встретился с ним, – сказал я. – Вчера. Я знаю, что должен что-то помнить о нем. Честно говорю, это может оказаться очень важным для меня. Я хочу знать, не следует ли мне… возможно… предупредить кое-кого.

После нескольких секунд молчания я услышал:

– Я приехал из Санкт-Петербурга только сегодня утром. Несколько раз я пробовал застать тебя по телефону, который мне назвала жена, и все напрасно. Я почти сдался. Завтра я отправляюсь с семьей в Евро-Дисней на шесть дней. Вернусь, покопаюсь в дневниках. Или вот еще, если тебе нужно очень срочно, можешь сегодня вечером заехать ко мне, быстренько посмотришь их сам. Подходит? Ты, полагаю, в Лондоне?

– Нет. Недалеко от Суиндона.

– Тогда извини.

Я ненадолго задумался и сказал:

– А если я доберусь до Паддингтона поездом? Ты будешь дома?

– Наверняка. Весь вечер. Буду разбирать и собирать вещи. Приедешь? Здорово будет увидеть тебя после стольких лет, – голос у него потеплел, и слова прозвучали искренне.

– Да. Прекрасно. Мне бы тоже хотелось посмотреть на тебя.

– Тогда ладно, договорились. – Он объяснил мне, как добраться до него от станции Паддингтон на автобусе, и отключился. Генри с детьми смотрели на меня с сомнением.

– Я не ослышался? – спросил Генри. – Ты цепляешься за костыль одной рукой, а хочешь успеть на поезд в Лондон?

– Может быть, – рассудительно произнес я, – Роджер сумеет одолжить мне палку.

– А как же мы, папочка? – забеспокоился Тоби.

Я посмотрел на Генри, он безропотно кивнул:

– Не беспокойся, я за ними присмотрю, с ними ничего не случится.

– Я вернусь к тому времени, когда им будет пора отправляться в постель, конечно, если немножко повезет.

Я позвонил на станцию Суиндона и справился о расписании. Если поспешить, то за пять минут я мог успеть на поезд. Если не успею, то, да, смогу добраться до Лондона и даже по сокращенному воскресному расписанию, чтобы успеть обратно к вечеру, когда ребята лягут спать. Если повезет.

К нам присоединился освободившийся от дел Роджер и предложил мне не одну, а две трости, плюс, после моих самых трогательных упрашиваний, изготовленные Ярроу планы трибун («Да меня в конце концов просто расстреляют, вы этого добьетесь!»), плюс место в машине, чтобы добраться до станции, хотя, когда мы отъехали, он сказал, что положительно сомневается, нормальный ли я.

– Вы хотите знать, можно ли доверять Уилсону Ярроу? – спросил я.

– Я был бы рад узнать, что нельзя.

– Тогда в чем же дело?

– Да, но…

– Я уже почти выздоровел, – коротко заверил его я.

– Тогда молчу.

Заплатив за билет по моей кредитной карточке, я вскарабкался в вагон, взял от Паддингтона такси и без всяких приключений добрался до дверей Картерета, где-то в районе Шефердз-Буш.

Он сам открыл дверь, и мы стали рассматривать друг друга, стряхивая с себя годы, когда мы не виделись. Он по-прежнему был невысокого роста, толстенький, в очках и черноволосый, необычная помесь кельта с таи, хотя он родился и вырос в Англии. В первый год учебы в архитектурной школе мы с ним держались друг друга, вместе переносили все трудности новичков, а потом до конца курса продолжали помогать друг другу, когда было необходимо.