Акиф Пиринчи - Кошачьи
Путь к вполне реальному результату состоял из детализации, уточнений; это была нервная работа. Без Синей Бороды, который брал интервью у некоторых жителей района, разыскивал членов семьи и друзей пропавших, расспрашивал о последних высказываниях их исчезнувших родственников и любимых, поставляя, таким образом, недостающую информацию для компьютера, — без него мы бы не смогли составить список такого объема за такое короткое время.
Но наряду с хлопотами самого расследования Паскаль шаг за шагом посвящал меня в тайны компьютера, он приоткрыл для меня потрясающую вселенную, полную игровой логики и логической игры. Одна только программа по обработке данных, которая отнимала у нас половину времени при ведении статистики, восхитила меня так, что я освоил ее принцип действия в течение одного дня, отказавшись от подсказок любезного Паскаля. Он также научил меня вносить тайные сведения, которые можно было активировать и вывести на экран только с помощью пароля. Таким образом, о существовании этой информации не было известно даже владельцу компьютера.
Но я хотел большего. Наконец-то я нашел способ, каким мог бы поддерживать в тонусе и снабжать интеллектуальным кормом мой больной размышляющий мозг, который большую часть времени был обречен на бездействие. Власть, с помощью которой можно парой ударов по клавишам сотворить имитацию действительности или проникнуть в мир абстракции и знаний, опьяняла меня и очаровала уже после первого сеанса. Поэтому во время работы я снова и снова обращался к Паскалю и молил его загружать меня новым материалом. Тот рассказывал о различных компьютерных языках с такими многообещающими названиями, как бейсик, фортран, коболь, ада и даже — забавно! — паскаль. Одному из таких языков он хотел научить меня, когда охота на убийцу закончится, тогда я смог бы создавать собственные программы.
Но каждое такое обещание, которое он давал с подбадривающей улыбкой и лукаво поблескивающими глазами, наносило мне удар кинжалом — я думал о том коротком времени, которое еще оставалось моему учителю. Сколько отчаянных интеллектуальных выходок мы бы предприняли вместе, сколько раскрыли бы темных тайн, если бы в его внутренностях не поселилась дьявольская опухоль, которая росла, и росла, и росла, пока мы тратили все время напролет в детских мечтах. Боль, которая теперь буравила мое сердце, если я подбивал Паскаля думать о том, чему он еще может меня научить, стала наконец настолько невыносимой, что я избегал любого намека на совместное будущее и тут же переводил разговор на насущные проблемы. В атмосфере неясности и самого дикого полета фантазии мы трудились многие дни перед экраном компьютера, а если Карл Лагерфельд не приходил домой, даже по ночам. Я разрывался на части между удачами, которые мы все праздновали, горланя песни у миски с кормом, и возвращающейся ко мне печалью при мысли, что предстоит моему дорогому другу в скором времени. Итак, тень смерти омрачала любое проявление радости, веселья, самый узенький краешек счастья. Она была еще совсем далеко, и ее очертания смутны. Но уже были видны ее кроваво-красные горящие глаза.
Мы теперь реже устраивали паузы, во время которых Синяя Борода обеспечивал нас новой информацией либо мы обсуждали новейшие сплетни района. В одну из таких переменок мое внимание снова привлек огромный портрет Грегора Иоганна Менделя. Так как я почти не выходил из кабинета, картина превратилась в самый привычный предмет обстановки, и я почти не замечал ее. Но тут, как и в первый раз, она бросилась мне в глаза, и я вспомнил, что этот мрачный образ возникал в одном из моих кошмаров. Итак, я спросил Паскаля, кем был этот, черт его побери, Грегор Иоганн Мендель. Он нелюбезно ответил, что речь при нем заходила о знаменитом священнослужителе прошлого столетия, которым восхищался его хозяин. Из ответа я сделал выводы о набожности хозяина и довольствовался этим.
Наконец работа была завершена. Мы постепенно готовились к собранию, на котором хотели сообщить о наших результатах всему народу. Кроме того, мы хотели предупредить об убийце и рассказать о его странных привычках. С большой долей вероятности он все еще рыскал по району. Что касалось настоящего времени, моему разочарованию не было предела. Хотя мы и нашли многих давно поселившихся в наших краях собратьев, но ни одного из них нельзя было серьезно рассматривать в качестве кандидата на роль убийцы. Это оказались либо старушки, которые посвятили себя порождению целого поколения, либо беспробудно глупые дедушки, которые вообще не поняли, что у них хотят узнать. Иные разделили печальную судьбу Синей Бороды и с самого начала не обладали физической крепостью, энергией и ловкостью — всем, что требовалось для совершения таких преступлений. К моей великой досаде, под конец нам пришлось снова схватиться за Джокера как единственного подозреваемого, что погружало все расследование в область необъяснимого и сумеречных предположений. Синяя Борода еще не раз пробирался в фарфоровую лавку, расспрашивал соседей и даже пытался следить за домом. Джокер как сквозь землю провалился, и надежда, что он когда-нибудь снова появится, день ото дня таяла. Кто знает, иногда думал я, горько усмехаясь, пока мы бьемся над разгадкой его убийственного прошлого, он, возможно, уже давно отправился «зайцем» на Ямайку и развлекается там с туземками-сестрами.
Хотя мы страшно гордились нашим трудом и к тому же убеждали себя, что благодаря научному прогрессу достигли многого, все же в наших умах притаилось сомнение. Потому что, если посмотреть объективно, чего существенного мы добились? По-моему, вообще ничего. У нас не было ни мотива убийств, ни убийцы, ни хотя бы убедительной теории. Мы, как и прежде, блуждали в потемках и, если где-то зажигалась спичка, внушали себе, что этот скудный свет — солнце. Не хватало связующего материала, который склеил бы бесчисленные осколки воедино и предъявил миру истинную форму античной вазы.
Дата собрания всех жителей района пришлась на рождественский сочельник. К этому времени люди будут заняты праздником, и нам легче удастся избавиться от их контроля. Сбор назначили на втором этаже нашего дома Франкенштейна — это место было известно каждому, потому что здесь происходили отвратительные церемонии. За день до этого Синяя Борода обошел дом за домом и сад за садом и распространял приглашение среди собратьев. Моим тайным желанием было, чтобы в кульминационный момент встречи появился Джокер, как в каждом детективе Агаты Кристи обнаруживается злодей, когда собрались все причастные к делу. И мне пришлось улыбнуться при этой мысли, потому что тут же в воображении возникла картина, как на видовой открытке: Джокер с ликованием бродит по карибскому пляжу и вылавливает из волн лакомые морские дары.
Время наконец пролетело, и я проснулся утром 24 декабря после тревожного сна, который был отравлен коктейлем из всех ужасных впечатлений последних недель. Когда я в дурном настроении и разбитом состоянии без всяких эмоций выгнул спину, то не мог предположить, что этому дню суждено стать самым важным в моей нынешней жизни. День, когда я больше узнаю о самом себе, о моем виде и о белом, черном и в итоге все же сером мире, чем в те дни, когда размышлял над серьезными философскими проблемами. Мне следовало бы выучить все невероятно быстро, потому что у меня был отличный учитель — он был убийцей.
Тем утром меня разбудил раскатистый смех из соседней комнаты и звон, который возникает, если чокаются бокалами. Я озадаченно оглянулся; прошлой ночью вернулся домой после заключительного рабочего заседания настолько вымотанный и изнуренный, что просто забыл, где прилег.
Мои глаза различили очертания спальни, но я не был уверен, в своем ли доме нахожусь. Но потом увидел на стене расписанных самураев и догадался, чего я не заметил во время занятий за компьютером. Ремонт нашего «замка с привидениями» был закончен. Место, на котором я прилег поспать, был так называемый футон, то есть нечто подобное матрацу, на котором обычно дрыхнет японец, если японец вообще когда-нибудь отдыхает от бесконечной сборки аудио- и CD-аппаратуры. По-азиатски были оформлены и другие части помещения. Вдоль стен протянулись паравенты из шелковой бумаги, на бамбуковых табуретках расположились китайские лампы в виде драконов, которые задумчиво извергали из своих пастей пламя. Что все это должно значить? Густав окончательно спятил? Нас теперь будет будить гонг? Или заунывное пение сладкоголосой гейши?
Арчибальд! Ну, конечно, этот странствующий дух времени! Этот всепоглощающий вакуум! Этот разряженный петрушка, ниточки которого дергают какие-то хвастуны-художники с невыговариваемыми именами и невыговариваемыми названиями мест жительства, те, которые подняли форму унитаза до жизненной философии. Арчи окончательно испортил Густава, уговорил его поставить в дом всевозможное барахло, которое красуется на глянцевых фото в обезьяньих журналах яппи под высокопарной рубрикой «Стиль жизни». Бедный Густав! Ему наверняка придется написать сто двенадцать тысяч «женских романов» до своего сто двенадцатого года жизни, чтобы выплатить кредит за все эту несчастную ерунду. С другой стороны, Арчи не составило труда справиться с Густавом, так как вкус моего друга невозможно сильно испортить. Иначе разве была альтернатива жуткому декору в ядовитых тонах из каталога? Так и есть! Я сокрушенно покачал головой. Мой товарищ не был большим светилом, с чем я должен окончательно смириться.
