Четыре крыла - Татьяна Юрьевна Степанова
Бальзаминов умолк. Клавдий слышал – тот пьет, шумно глотает. Тоже похмеляется после вчерашнего своего «А в тюрьме моей темно»?
– Насчет исчезнувшего красавца мое дело пока сторона, не ко мне заявление о пропаже Виноградова поступало, – продолжил утоливший жажду майор Бальзаминов. – Но меня гложет врожденное любопытство. Сгоняйте туда сегодня сами, а? Волонтеры? Ко второй бабенке-фигурантке и ее братцу. Он вроде сейчас не у дел, отставной козы барабанщик, а прежде газы пускал. – Бальзаминов бессердечно заржал.
– Попозже, – лаконично пообещал ему Клавдий Мамонтов.
Над стертыми руками Макара хлопотали гувернантка Вера Павловна и горничная Маша. Макар жевал мятную резинку, заглушая амбре похмелья.
– Вы дрова рубили? – ахала горничная Маша. – Вера Павловна, вы гляньте – мозоль на мозоли! Ладони в пузырях!
– Мы копали грядки на чужом огороде, – пояснял Макар, безропотно подставляя обе кисти для перевязки.
– Физический труд полезен. Но без фанатизма, – Вера Павловна пристально глядела на Макара сквозь очки, бинтуя его правую руку. А горничная Маша – левую.
По лестнице в столовую спускались Лидочка и Августа, которая держала на руках Сашхена. С кухни доносился аромат жареного бекона, свежего молотого кофе и английских булочек «сконс». Горничная Маша быстро научилась их печь, потакая вкусу Макара и девочек. От домашней уютной суеты сердце Клавдия таяло.
В Шишкино Лесничество они отправились после полудня. Макар вспомнил поговорку: гламурные девушки… и пятидесятилетние гламурные «тети Моти» рано не встают. Тем более актрисы рекламы.
– В качестве кого мы к ней заявимся? – без энтузиазма спросил Клавдий. Он снова сел за руль сам. – Я сгоряча Бальзаминову обещал, но Дрынова нас просто пошлет. В отличие от Василисы, она с твоей бывшей никогда не встречалась. Мы для нее незнакомцы.
– Придумаем на ходу, главное, попасть к ней. – Макар рассматривал в мобильном фотографии, неожиданно присланные во время завтрака участковым Бальзаминовым. Его коллега из Шишкина Лесничества скинул ему снимки особняков Панайотовой и Дрыновой. Оба дома окружали высокие заборы, но их построили на берегу каскада прудов, и с воды открывался вид на голубое здание в стиле «чеховской» дачи и на швейцарское шале. Коллега сообщил Бальзаминову: шале строил еще бывший муж Панайотовой, и при разводе дом достался ей. А голубой особняк возвел брат Дрыновой, но переписал его на Анну во время долгого и скандального бракоразводного процесса со второй женой – он пытался спасти свою недвижимость от дележа, передавая сестре.
Шишкино Лесничество – старое дачное подмосковное место – славилось сосновым бором, прудами, лугами и относительным уединением. Его окружали элитные коттеджные поселки, но никаких высотных новостроек в округе не существовало. Друзья миновали местный ресторан «Лакучая ива», дизайн которого специально скопировали с павильона из фильма «Бриллиантовая рука». Даже буква «П» у неоновой вывески то загоралась, то гасла. Клавдий проехал к прудам. Они вышли и сначала осмотрели оба дома с берега. Воздвигнутые позже остальных особняков, они находились на отшибе, каждый имел большой участок, заросший лесом, и внушительную ограду.
– Трупы есть где спрятать дамочкам, – констатировал Клавдий. – Похоронить на участке. К тому же у домов фундаменты высокие, имеются подвалы или винные погреба.
Они совершили круг почета, Клавдий подрулил к воротам голубого особняка и посигналил.
– Я ей для начала просто представлюсь. – Макар за весь путь не придумал ничего лучше. – Ее брат наверняка слыхал фамилию моего отца.
К их удивлению, ворота моментально распахнулись, выскочил садовник или охранник-узбек и замахал руками: проезжайте, проезжайте на участок!
– Кажется, нас за кого-то другого принимают, – решил Макар. А Клавдий дал газ, и они въехали внутрь огороженной территории. Вышли из внедорожника и…
Шум, гам, детский смех, песнопения…
Крики, вопли, ругань, мат…
На садовой дорожке среди клумб играли в бадминтон двое малявок – лет шести, и близнецы-мальчишки постарше. Они махали ракетками, визжали, отбивая воланы. Толкали друг друга и скакали кузнечиками. За ними присматривала няня. Чуть в стороне, в просторной беседке, хор певцов из семи человек – бородатых унылых мужиков и женщин в платочках под руководством регента – тянул нестройными голосами: «Вечерний звон! Бом! Бом!»
Среди зарослей кустов и плакучей ивы – стол и плетеные кресла. На столе кипел настоящий тульский самовар. Дым валил из трубы, пахло горелыми сосновыми шишками и смолой. Над вазочками с вареньем кружили осы. В окнах беседки трепетали от ветра белые кисейные шторы.
– Вы на спевку? Конкуренты? – регент махнул хору: шабаш! И встревоженно обратился к Макару и Клавдию: – У нас полна коробочка. На кастинг к ней в агентство только по предварительной записи.
– Мы по делу, – ответил Макар и не успел продолжить.
– Сколько можно жрать???!!! Я тебя, борова, спрашиваю – когда ты жрать перестанешь? Обожрал уже всех и все!! Мне на твое здоровье плевать, но подохнешь, жир тебя задавит, и мне своих щенков на шею повесишь! Растить-кормить-воспитывать!
Женский злобный вопль донесся с открытой веранды дома – скандаливших мешали увидеть белые кисейные шторы, полоскавшиеся на ветру среди балок, подпиравших крышу. Лишь силуэты мелькали на веранде. И клокотала свара.
– Куском меня попрекаешь? Бесовка ты, Анька! Бесстыжая! Уродилась бесноватой, кретинка!
Шепелявый дребезжащий фальцет в ответ на обвинения в обжорстве. Вроде мужской голос или старческий? Клавдию внезапно вспомнился тоже оравший про бесов папаша Руслана Карасева с его секатором, собиравшийся «купировать» хвост сыну.
– Я бесстыжая?! А чего ж ты тогда ко мне бесстыжей приперся и сопляков своих приволок? Убирайся вон! У тебя свой дом имеется! И детей забирай! Обожрали меня! Денег прорву на вас трачу!
– Гонишь теперь меня? А сколько я на тебя потратил? Сколько вложил в тебя? В твои… проекты? И ни шиша! Ни гроша отдачи! Ты никому не интересна! Зритель тебя не любит! Рекламные ролики с тобой никто не смотрит! А над тобой все потешаются, гогочут! Ты читала комменты о себе в Сети, только честно, Ань?
– Пошел ты! Урод вонючий!
Исполненные ненависти голоса – женский и дряблый мужской, шепелявый фальцет, старающиеся перекричать друг друга. Клавдий оглянулся – дети, игравшие в бадминтон, сбились в кучу, испуганно притихли.
– Вечерний звоооннн! – вновь затянул кастинговый хор в беседке, силясь заглушить ругань и мат. – Где я любил! Где отчий дом! Боммм! Боммм!
Отшвырнув в стороны белые полотнища кисейных штор, на ступенях веранды появился толстый, смахивающий на глыбу, человек в шортах, удерживаемых на необъятном брюхе алыми подтяжками. Плешивая его голова напоминала яйцо, лицо покрывала сеть мелких морщин, возраст угадывался с трудом – лет шестьдесят или чуть больше.
– Николян? Сиворылый? Тебя менты уже отпустили? Анна Ильинична о тебе беспокоилась.
Он обращался к Макару. И сразу стало понятно – Леонид Дрынов, тот самый «Зовите меня просто Ильич» пьян. Макар слегка растерялся. А Клавдий усмехнулся: Дрынов в алкогольном бреду принял его друга за прогремевшего скандалами и дебошами актера сериалов Николая Сиворылого, посаженного за хулиганство в баре на пятнадцать суток.
– Амнистия? – вопрошал «Зовите меня просто Ильич». Его неприятный козлиный фальцет звучал странно для колоритного толстяка весом под двести килограммов.
Напев унывный мой в долине ветер разнесет… Бомммм! – донеслось из беседки.
– Я Макар Псалтырников. Сын Саввы Стальевича, – представился Макар. – А это мой друг Клавдий. Мы к вашей сестре по важному вопросу.
– Он не актер. Он сын покойного Псалтырникова! – громко подхватил Клавдий.
– Стальевича сынок? Саввы, летавшего в Иерусалим за Благодатным огнем? Сынок его в Англии вечно торчал в их поместье. Стальевич успел капитал в Бриташку перевести, сыну оставил богатое наследство. А мы все здесь гадали – кто Стальевича наказал? Кто его отравил? – «Зовите меня просто Ильич» пялился на Макара мутными заплывшими глазками на одутловатом морщинистом лице с тройным подбородком.
– Мы к Анне по важному делу, – не реагируя на вопросы, повторил Макар.
– Аннушка! К тебе! Визитеры! – крикнул «Зовите меня просто Ильич», словно не случилось пять минут назад
