Смерть в прямом эфире - Кирстен Уайт
Гостиница выглядит безупречно. Гостей приветствуют сияющие чистотой кафельные полы, провожая к стойке с позолоченными элементами. За ней ждет улыбающаяся блондинка. Двустворчатые двери сбоку открывают вид на бальный зал, в котором кипит бурная деятельность: сотрудники гостиницы вовсю готовят его к торжеству. Потолок поддерживают высокие колонны. Вэл гадает, являются они частью конструкционной опоры здания или же лишь декоративными элементами, и в итоге решает, что не желает этого знать, однако не может оторвать от них взгляд. В основании каждой колонны выгравированы имена.
– Ты в курсе, что символизируют эти штуки? – спрашивает она у спутника, когда они приближаются к одной из опор.
– Столпы общества, – отвечает он и тут же болезненно морщится.
– Да ладно, шутка не так уж и плоха, – подталкивает его локтем Вэл.
Они подходят к стойке, и Айзек обращается к администратору:
– Дженни зарезервировала нам номера.
Достаточно одного ее имени, даже без фамилии. Видимо, новые посетители появляются здесь нечасто. Блондинка с плохо скрываемым любопытством поглядывает на гостей, пока вбивает что-то в компьютер, после чего достает два ключа.
– Номера двести пять и двести шесть. Смежные, – добавляет она, ловко прокатывая их по стойке. – Можно спросить, что…
– Идеально. Спасибо, – Айзек хватает ключи и направляет спутницу к парадной лестнице.
Покрытые красным ковром ступеньки аккуратно расстилаются под ногами. Сосредоточив внимание на них, Вэл поднимается на второй этаж. Она не жалеет, что покинула ферму, и отказывается сожалеть, что встретилась с матерью и узнала о Китти. Но новая информация и та, что еще только предстоит выяснить, тяжким грузом давят на грудь.
Айзек, вручая один из ключей, комментирует:
– Ты хочешь… – но осекается.
– Я немного вздремну, – с усталой улыбкой откликается Вэл.
– И я, – с облегченным смешком отвечает собеседник.
Когда он исчезает в своем номере, она испытывает секундное сожаление, так как хочет отдохнуть, чтобы перезагрузиться, но не слишком стремится остаться в одиночестве.
Комната выглядит модной в немного аляповатом, показном стиле. Толстый ковер кремового оттенка, наполовину скрытая за узорчатыми подушками постель, тяжелые занавеси того же кроваво-красного цвета, что и дорожка на ступенях. Крепко запертая дверь в смежный номер Айзека и другая – в ванную с черно-белым кафельным полом. На стене висит телевизор, на который Вэл старается не смотреть.
Едва оглядевшись по сторонам, она сбрасывает бесполезные декоративные подушки на пол и падает на кровать. Если удастся отдохнуть хоть немного, то вечером голова будет яснее.
Вэл чешет зудящую, горящую ладонь. Мысли с трудом ворочаются в мозгу, ходят по кругу. Нужно расспросить Маркуса, Хави и Дженни. Надавить на них и узнать всё, что они помнят о последнем выпуске передачи и той ночи, когда вмешался отец и забрал старшую из дочерей. Потом необходимо уточнить у Хави, чего, по его мнению, хочет добиться ведущая подкаста и что она может знать. Неплохо бы позаимствовать телефон Айзека и покопаться в интернете, чтобы почитать теории насчет программы и ее резкого завершения.
Айзек поможет. Он располагает ресурсами и понимает, насколько это важно для Вэл. Она доверяет ему, его глазам, его искренней улыбке, его длинным пальцам…
Доносится легкий шум, похожий на вздох.
Вэл резко распахивает глаза. В номере темно. Единственный источник света – статические помехи на экране телевизора, который она не включала. А еще воздух стал ледяным, хотя кондиционер не работает. Не слышно ничего, кроме настойчивого электрического гула.
Голова будто сама собой поворачивается в сторону. Дверь в коридор открыта. За порогом видна лишь абсолютная темнота – глубокая, мягкая, теплая.
От этого мрака отделяется фигура. Вэл стискивает челюсти, замирая от ужаса – или предвкушения. Это тот самый загадочный человек в плаще и цилиндре? Хочет ли она, чтобы это оказался он? Есть ли у него ответы?
Но когда фигура приближается, то становится меньше, ее очертания прекращают расплываться. Она застывает у края кровати, глядя на неподвижную девушку. Затем наклоняется так, что они оказываются лицом к лицу.
Китти. Это Китти. Единственные цветные пятна в темном номере, который будто выкрашен в черно-белые тона, – это ее большие синие глаза, такие яркие, что больно в них смотреть, но Вэл не отводит взгляд. Она хочет спросить младшую сестру, где та пропадала. Хочет извиниться. Хочет поклясться, что она всегда оставалась во снах, даже когда воспоминания стерлись.
Но Вэл не может пошевелиться. Может только продолжать смотреть.
Китти берет ее за руку и прижимает свои крошечные ледяные пальчики к зудящей ладони, унимая жжение. От внезапного облегчения хочется плакать.
– Ты чего спишь, лентяйка? Нужно еще столько всего сделать.
Голосок Китти такой же, как и темнота в дверном проеме: шелковисто-мягкий, зовущий. И такой же черный. Вэл знает, каков этот цвет на вкус, и скучает по нему, хотя и не помнит, почему. В ее сознании столько зияющих дыр, столько пустых пространств, которые может наполнить гудение и ледяной холод. Горло болит, а глаза горят.
– Только не плачь, – произносит Китти мелодичным тоном. – Помнишь, чему нас учили?
Вэл по-прежнему не может пошевелиться, но слова песни сами собой всплывают в голове, где всегда ждали своего часа. «Улыбайся, не грусти! Беду забудь, обиды отпусти».
Губы Китти разъезжаются в улыбке шире и шире – такой широкой, что неясно, каким образом это возможно. Затем сестра начинает пятиться спиной вперед, словно кто-то нажал на обратную перемотку, пока не воссоединяется с теплой и бесформенной тьмой.
Вэл хочется побежать следом.
Когда она открывает глаза, то в номере уже не темно, а дверь плотно притворена. Однако телевизор включен. На экране горит разноцветная испытательная таблица, окрашивая руку в голубоватый оттенок. Ту руку, которую брала Китти, гладя зудящую ладонь. Которая до сих пор холодная на ощупь после ледяного прикосновения.
* * *
Какой самый дикий миф вы знаете о детских передачах? Вроде того, что мистер Роджерс[6] был на самом деле убийцей на военной службе и носил свитера, чтобы скрыть татуировки?
– Тинки-Винки придумали, чтобы продвинуть идею о приемлемости «гомосексуального образа жизни».
– Везде радугу видят.
– Он просто любил стильные штучки.
– Не могу поверить, что при взгляде на телепузиков люди думают о геях, а не о дури, которую принимали сценаристы.
– Стива перестали показывать в «Подсказках Бульки» [7], потому что он умер от передоза, а не потому, что он просто не хотел до старости участвовать в детской программе.
– А наркоту он получил от голубого щенка или розового динозавра?
