Кукла Коломбины - Елена Дорош
– Еще как! Прям одно лицо! Если бы такое могло случиться, я бы сказала, что эта красавица – ее кровиночка. А что? Ты почему интересуешься?
Нюрка пожала плечами и сделала скучное лицо.
– Просто интересно, как в жизни бывает. Вот мы с вами, к примеру, случайно разговорились. Вы фото увидели. Тоже случайно. А на нем как будто ваша землячка.
– Дальняя родственница даже. Только с тех пор мы не встречались. Матушка в семью устроилась на этой стороне. На Васильевский бегать было не с руки. Да нас и не звали. Видать, не до гостей Глебовым было. Афанасий уж помер, поди. А что с детками их стало, вообще неизвестно. Вот судьба какая.
Нюрка взглянула на Танино погрустневшее лицо и вдруг подумала, что, возможно, Рудницкий прав и причина всех преступлений вовсе не там, где они ее ищут.
Что, если корни кроются не в той жизни, которой Ольга Судейкина живет сегодня, а в том времени, когда она еще была Глебовой?
– Ой, Аннушка, гляди-ка! Вот и Феофания Елисеевна! – воскликнула вдруг глазастая Таня.
Вдалеке действительно показалась Фефа с кошелками. Нюрка, торопливо попрощавшись с Таней, двинулась навстречу и вдруг, повернувшись, спросила:
– Вы сказали: детей у Глебовых двое было?
– Ну да. Девочка и мальчик помладше. Дружные детки были. Помню, девочка все на руках мальчонку таскала.
– А имен так и не вспомнили?
– Да какое, Аннушка! Забылись давно!
– Спасибо.
– Да на здоровье, – ответила Таня и недоуменно посмотрела вслед удаляющейся соседке.
И зачем ей имена понадобились? Что с этими глебовскими детьми случилось? Неужто преступниками заделались и их теперь разыскивают? Недаром у Чебневых отец в сыскной служит! Не зря Аннушка с расспросами приставала, ох не зря!
Матерь Божья, сохрани и помилуй!
В заложницах
Бывает так: стоит подумать о чем-то, и все вокруг будто нарочно начинает подсовывать тебе эту самую мысль снова и снова, словно давно копило доказательства, а тут вдруг выложило разом.
Рассуждая об этом, Нюрка не забывала таскать туда-сюда посуду. Маруся попросила помочь перенести тарелки подальше от привезенной утром хлорной извести.
– Постоят и пропахнут. Бывало, и не раз. Посетители жаловались, что хлорка чувствуется на тарелке. Дескать, моете плохо. Рабочим лень было до чулана дотащить, а ты потом отдувайся.
Нюрка сочувственно кивала, продолжая думать о разговоре между Судейкиной и Ахматовой, подслушанном нынче вечером.
Вернее, подслушивать она как раз и не собиралась, но, зацепившись за одно-единственное слово, уже не могла пропустить ни звука, для чего присела на корточки возле их стола, будто бы собирая с пола упавшие салфетки.
– У тебя усталый вид, Оленька.
– Я не устала.
– Что тогда?
– Стоит ли об этом сейчас, здесь?
– Ты же знаешь: если тебя что-то гложет, я всегда готова выслушать.
– Ах, Аня, это совсем не то. Я не могу отделаться от мыслей о брате.
– О брате? – удивилась Ахматова.
Вот тут-то Нюрка и рассыпала салфетки.
– У меня был младший брат, – глубоко вздохнув, продолжала Судейкина.
– Впервые слышу. Ты никогда не говорила о нем.
– Он умер. Давно. Одиннадцать лет назад.
– Бедный. Что с ним случилось?
– Он… учился в училище торгового флота и… утонул во время плавания.
– Ты любила его?
– Да, безумно. Мы были очень одинокими детьми. Наш отец пил. Ужасно, постоянно. Мать болела и рано умерла. Павлик и я… мы были всегда вдвоем. Я мастерила кукол, и мы ставили спектакли. Он был Арлекином, а я Коломбиной. Это были лучшие часы нашей жизни. С тех пор я полюбила кукол. Они напоминали о брате. После того как… он погиб, я старалась… не думать о нем.
– Было больно?
– Очень. Он не хотел уезжать от меня, идти в морское училище. Просил не пускать его. Словно предчувствовал, что это принесет гибель. Но я настояла.
– Понимаю. Ты хотела для него иной жизни.
– Да! Так и есть! Я мечтала, чтобы хоть он вырвался из того болота, в котором мы жили! Казалось, стоит уплыть, и ему откроется другой мир. Лучший. Горькая ирония. Теперь он на самом деле в лучшем мире.
– Так и есть.
– Я никому не рассказывала о Павле. Мне казалось, через молчание… скорей заглушу боль.
– Почему же ты заговорила о нем?
Ольга посмотрела на подругу больными глазами.
– Мне кажется, вчера я видела его.
– Умершего брата?
– Да. Павла. Он стоял на другой стороне дороги и смотрел на меня. Просто стоял и смотрел.
Ахматова погладила Ольгу по безвольно лежащей на столе руке.
– Бедная моя Коломбина. Ты слишком впечатлительна. Эти убийства выбили тебя из колеи.
– Наверное, это просто нервы.
– Конечно. Нам всем время от времени мерещится что-то.
– Ты права, Анна. Права, как всегда. Только знаешь… кое-что не дает мне покоя.
– Что же, милая?
Ответить Ольга не успела.
К ним подошли какие-то люди, громко заговорили, задвигали стульями, позволив Нюрке беспрепятственно выбраться и прошмыгнуть к выходу.
Слово «брат», произнесенное Ольгой, не давало ей покоя весь вечер.
Это было словно продолжение разговора с Таней. Именно после него вдруг подумалось, что истоки происходящего следует искать в прошлом Судейкиной. И вот, пожалуйте: тотчас выяснилось, что Ольге мерещится умерший брат.
Как бы исхитриться выяснить насчет этого брата? Чего это он вдруг стал являться сестре? Не тут ли кроется причина всех убийств?
Пребывая в глубокой задумчивости, Нюрка поравнялась с Таврическим садом.
Она не слышала шагов за спиной.
Сильная рука зажала ей рот, сунув в нос платок.
Она втянула в себя приторный запах и отключилась.
Сначала Нюрка подумала, что ей снова снится сон про карлика. Тот опять мельтешил перед глазами, противно скалился, и от него несло перегаром.
«Разве во сне чувствуешь вонь? Неправильный какой-то сон», – решила Нюрка, и тут ее руку пронзила резкая боль.
Она охнула и очнулась окончательно.
Карлик, заметив это, приблизил рожу к самому ее лицу и спросил:
– Жива покуда?
Нюрка машинально кивнула, и он довольно заржал:
– Ничего, это ненадолго!
– Дуй отсюда! Твое дело подходы стеречь! – крикнул кто-то противным гундосным голосом.
Откуда-то сбоку вышел человек и толкнул карлика к выходу. Злобно оскалившись, тот побежал к двери и уже с безопасного расстояния показал язык.
– А Серый – говноед!
– Ах ты паскуда недоделанная! – обиделся Серый и шагнул было к поганцу, но того уже и след простыл.
Выругавшись, бандит повернулся к Нюрке и, равнодушно оглядев ее, сообщил:
– Будешь здесь сидеть.
И все. И больше ни слова. Сплюнул и ушел, закрыв за собой дверь.
Наверное, целую минуту, а может, две Нюрка унимала собственное сердце, часто бившееся
