Кровавый апельсин - Гарриет Тайс
Он вздыхает:
– Давай не будем снова возвращаться к этой теме. Прости, что испортил настроение. Давай не будем думать об этом сейчас. С глаз долой – из сердца вон, да?
Тебе легко говорить, думаю я, но не спорю. Я кладу картошку в духовку и отрезаю кончики спаржи.
Вино. Стейк. Снова вино. Пережаренная картошка с краю тарелки. Снова вино. Мы лежим вместе на диване и кормим друг друга шоколадным муссом. Он нежно толкает меня на пол и в этот раз не спешит, пока его губы движутся вниз по моему телу. Я пытаюсь расслабиться, осознавая, какой беспорядок он может устроить на ковре с муссом, который уже начинает размазывать по мне, и как объяснить это Карлу.
– Эй, расслабься. Я думал, тебе это понравится, – говорит он и поднимает голову.
Его лицо испачкано шоколадом, и мне хочется рассмеяться. Я подавляю смех и в результате фыркаю. Он улыбается.
– Именно, – говорит он довольным голосом и потом возвращается к своему занятию.
Я закрываю глаза, желая раствориться в этом моменте. Но ковер врезается в спину, а живот чешется от мусса. Я открываю глаза и осматриваю комнату, замечая красные огоньки на телевизоре и DVD-плейере. Не хочу отталкивать Патрика и понимаю, что это мне нужно, а не ему, но не могу заставить себя хотеть этого. Я отпихиваю его лицо.
– Я не в настроении для этого, – говорю я. – Прости, не могу расслабиться.
Он нависает надо мной, широко улыбаясь:
– Я помогу тебе расслабиться. Тебе просто нужно позволить мне это сделать.
Он хватает меня за руки и, крепко сжав их, пригвождает к полу. Он тянет слишком сильно, и руки болят, как и мои плечи. Я извиваюсь и пытаюсь освободиться, но он опускает тело на мои ноги, и я не могу пошевелиться. Патрик давит на меня головой, зубами и языком, и мне больно. Я пытаюсь двинуть руками и ногами, но не могу, а он не останавливается.
Он поднимает голову.
– Я сделаю так, что тебе понравится, – говорит он.
– Перестань, – кричу я и пытаюсь извернуться, но ничего не выходит.
Он лижет все сильнее и сильнее, прежде чем отпустить мою правую руку и с силой сунуть пальцы в меня. От этого еще больнее.
– Перестань, – кричу я и забываю о диване, ковре и шоколадном муссе, когда мне удается перевернуться и откатиться, врезавшись ногами в кофейник столик. Я пытаюсь встать. Бедро и плечо болят от удара. Патрик тоже встает, и мгновение мне кажется, что он снова схватит меня, но он поднимает руки, словно сдаваясь и отступает.
– Прости, Элисон, прости. Я думал, тебе так нравится, – говорит он.
– Ты ошибся.
На одном из кресел лежит плед, и я заворачиваюсь в него. Включаю свет и оцениваю бардак в комнате. На ковре длинный коричневый след. Я падаю на диван.
– Прости, – говорю я. – Я не хотела так нервничать. Может, просто все дело в доме.
– Тебе не за что извиняться. Надо было остановиться, когда ты попросила. Меня занесло, – говорит Патрик, садится на диван рядом со мной и протягивает руку. Через мгновение я беру ее, но держу некрепко. – Но раньше ты меня не останавливала.
– Раньше мне этого и не хотелось. Однако сейчас что-то было не так.
– Прости, – снова говорит он, и какое-то время мы просто сидим, держась за руки.
Тишину нарушает биканье моего телефона на кухне.
– Лучше мне пойти посмотреть, кто это. Возможно, это… – Я не заканчиваю предложение, но встаю и беру телефон. Это сообщение. С неизвестного номера. Вот только этого нам сегодня еще не хватало.
«Ты гнилая шалава».
Великолепно. Я отдаю Патрику телефон, и он читает сообщение.
– Черт возьми, ты же не станешь серьезно такое воспринимать? – спрашивает он.
– Что ты хочешь сказать? Я никак это не воспринимаю. Меня это уже достало, – говорю я.
Патрик снова смотрит на сообщение и удаляет его, прежде чем выключить телефон и положить его на кофейный столик.
– Пожалуйста, можем мы не думать об этом сегодня вечером? Кто бы это ни был, это не важно. Это ничто. Просто назойливое жужжание.
Я сажусь в кресло напротив него, накрывая ноги пледом. Мне становится холодно.
– Это не ничто. В этом что-то есть. Я не могу просто игнорировать это сообщение.
– Можешь, если сама этого захочешь, – говорит он. – Кто бы это ни был, он ждет твоей реакции. Не предоставляй ему это удовольствие.
– Такое впечатление, что ты говоришь с ребенком о хулиганах на детской площадке, – замечаю я.
– А что, если и так? Не хочу портить сегодняшний вечер.
– Кто сказал, что он уже не испорчен? – Я снова смотрю на запятнанный ковер.
– Опять же, только если ты позволишь ему стать испорченным. Я же сказал, что мне жаль, что меня занесло.
– Это не лучшая отмазка.
– Другой у меня нет, – говорит Патрик и встает.
Он становится на колени рядом со мной и обнимает меня. Наконец я расслабляюсь в его объятиях. Мгновение я колеблюсь, но я так не люблю споры. Он все-таки остановился… и, может, я была слишком скована.
– Давай начнем вечер заново. Я пойду и принесу еще вина.
Он идет на кухню, а я снова включаю телефон. Карл написал мне, пока телефон был выключен, и прислал фотографию Матильды и его мамы, на которой они вместе пекут торт. Матильда выглядит счастливой, ее руки покрыты мукой, а рот испачкан шоколадом. Меня накрывает волна желания увидеть ее, и, когда она чуть ослабевает, я чувствую себя что-то потерявшей, лишенной всего хорошего и чистого. Я сижу почти нагая в гостиной, в комнате, где Тилли играет и смотрит телевизор, и жду, когда мужчина, который не понимает слова «нет», вернется и начнет снова приставать ко мне. Если бы я была другом самой себе, я бы прямо сейчас накричала на себя, приказывая перестать быть такой эгоистичной, глупой стервой. Пачкать что-то шоколадом я должна только со своей дочерью. В груди становится тесно, я сжимаю губы, а из глаз текут слезы.
Патрик возвращается в комнату с двумя бокалами вина и садится рядом со мной на диван. Я встаю и пересаживаюсь на стул.
– Черт возьми, Элисон. Я же сказал, что мне жаль.
Он одним глотком выпивает бокал вина.
– Дело не в этом, – отвечаю я.
– Не говори, что ты снова испытываешь вину.
– Слушай, Патрик, все сложно, – начинаю я, но он выходит из комнаты и возвращается с бутылкой
