Эд Макбейн - Дело принципа
В дверь постучали.
– Входите, – ответил Хэнк. – Открыто.
Дверь немедленно распахнулась, и Джон Дипаче вошел в палату. Он был высок, но движения его были так робки и нерешительны, что создавалось впечатление, будто он стесняется своего роста. У него были темные волосы и карие глаза, и Хэнк отметил про себя, что Дэнни больше похож на мать, чем на отца. Джон Дипаче производил впечатление тихого, добродушного человека, и Хэнк, еще не будучи знакомым со своим посетителем, не слыша его голоса, интуитивно почувствовал, понял, что несказанно рад приходу этого человека.
– Присаживайтесь, мистер Дипаче, – сказал он, протягивая руку.
Джон пожал ее и неуклюже опустился на стул.
– Не знаю… наверное, мне не следовало приходить сюда, – чуть слышно проговорил он. Голос у него был тихий, глуховатый, и Хэнк понял, что, скорее всего, он редко повышает его даже в минуты гнева. – Но я прочитал в газетах о том, что случилось, и я… я подумал, что мне все же следует прийти. Надеюсь, вы не будете возражать.
– Я очень рад видеть вас, – сказал Хэнк.
– Как вы себя чувствуете?
– Уже лучше. Завтра меня отсюда выпишут.
– Ясно. Значит, я вовремя вас застал.
– Да.
Дипаче замялся:
– Неужели это действительно было так ужасно, как описано в газетах?
– Полагаю, что да.
– Восемь на одного! – проговорил Дипаче и покачал головой. – Не понимаю этого. – Он немного помолчал. – А вы?
– Тоже нет. Не совсем.
– А кто это был? Пуэрториканцы? Или, может, приятели Дэнни?
– Не знаю. Было темно.
– Да сейчас, наверное, уже и без разницы, – вздохнул Дипаче и нервно хохотнул, но тут же осекся, и теперь его глаза смотрели на Хэнка с невыразимой, безнадежной тоской. – Я просто не понимаю, – повторил он. – Не знаю, почему люди так поступают. Ну, там на войне или еще где, но… А вы служили в армии?
– Да, – ответил Хэнк.
– Ну конечно же. С моей стороны глупо было спрашивать об этом. Конечно же вы служили… – почти шепотом проговорил он. – А вот мне не довелось. Повреждение барабанной перепонки. Категория 4-Ф. Не годен к прохождению военной службы. – Он снова помолчал, а потом добавил:
– Один мой знакомый регулярно присылал мне «Янки»[26].
– Хороший был журнал, – заметил Хэнк.
– Да. Ну а потом я познакомился с Мэри. Она была необыкновенной девушкой.
– Да, – не мог не согласиться Хэнк.
– И вот теперь мой сын – убийца. – Он покачал головой. – Мистер Белл, пожалуйста, если можете, объясните мне, как такое могло произойти. Потому что это не укладывается у меня в голове. Я уже мозги сломал, пытаясь понять хоть что-нибудь, но у меня ничего не выходит. Господи, я не понимаю! Не понимаю ровным счетом ничего!
Его лицо исказила гримаса отчаяния, и Хэнку показалось, что он вот-вот заплачет.
– Мистер Дипаче, – сказал он, – не свете есть много явлений, которые нам не дано…
– Вы знаете, чем я занимаюсь с тех пор, как это случилось? – продолжал Дипаче, не слушая его. – Я предаюсь воспоминаниям. Размышляю о том, как мы жили, пытаюсь вспомнить буквально каждое слово, когда-либо сказанное мною сыну, каждую его провинность, каждый шлепок, который он получал от меня за это, каждый подарок, наши с ним прогулки. Я пытался восстановить его жизнь. Я проживал с ним его жизнь, проходил по этому пути шаг за шагом, миллиметр за миллиметром, пытаясь понять, почему он решился на такое. Потому что если он действительно совершил это преступление, то это не его вина. Я постоянно спрашиваю себя, что я сделал не так, где допустил ошибку. В чем? На каком этапе я подвел своего сына?
– Вы не должны винить себя за то, что вашей семье приходится жить в трущобах, мистер Дипаче. Возможно, с Дэнни все и обошлось бы, если бы…
– Тогда кого мне винить? Кого я должен винить за то, что у меня больше нет работы на Лонг-Айленде? Кто виноват в том, что я принял решение переехать обратно в Гарлем? Мистер Белл, кого мне винить за то, что сам я по жизни неудачник, а мой сын – убийца?
– Но у вас есть ваш магазин. У вас…
– Мистер Белл, у меня нет ничего, кроме моей никчемной жизни. Приятно познакомиться, Джон Дипаче, ничтожество и хронический неудачник. Даже Дэнни понял это. А Мэри? Мэри меня любит. Не спорит, не перечит, все, что я ни скажу, исполняет беспрекословно. Но ребенок не способен на такую любовь. Любовь ребенка нужно уметь заслужить. А какой пример я мог подать Дэнни? Я помню, как он впервые узнал о том, что я не служил в армии. В один прекрасный день он подошел ко мне и сообщил, что отец его друга был моряком, и спросил у меня, а кем был я. Что я мог ответить? Что меня не призвали, потому что у меня повреждена барабанная перепонка. Тогда он спросил, что это такое – барабанная перепонка. И я объяснил, что у меня в ухе есть дырка, через которую в голову может проникнуть ядовитый газ, а специальных противогазов тогда еще не изобрели. Он же спросил напрямую: «Так ты что, не служил в армии?» Я сказал, что не служил. «И во флоте тоже?» – не унимался он. Нет, и во флоте тоже. «Тогда кем же ты был? Морским пехотинцем?» Нет, и пехотинцем я тоже не был. «Но как же так? – недоумевал он. – Значит, ты был никем?»
Я был никем и ничем, мистер Белл. Другие отцы сидели за штурвалами бомбардировщиков, они бомбили Германию, а я был никем.
– Не говорите ерунды. На войну никто не рвался.
– А я рвался. Как можно объяснить, что такое поврежденная барабанная перепонка, восьмилетнему ребенку, которому очень хочется гордиться своим отцом, считать его героем? Потом как-то раз я услышал его разговор с соседским мальчишкой. Мальчишка рассказывал ему, что во время войны его отец служил на эсминце, который затонул, потому что в него врезался японский самолет-камикадзе. Когда рассказ был закончен, Дэнни сказал: «А зато мой папа собирает марки, и его коллекция самая большая в мире». Какое уж тут сравнение: коллекционер марок и героический матрос с затонувшего в бою эсминца.
– Вряд ли это имело какое-то отношение к…
– Мистер Белл, а у вас есть дети?
– Есть. Дочка. Ей тринадцать.
– С девочками проще. Так что в этом смысле вам повезло.
– Я бы не сказал, что с ними так уж легко.
– А у вас когда-нибудь возникает ощущение, что вы совершенно не знаете своего собственного ребенка?
– Иногда.
– Со мной же такое бывало довольно часто, и даже задолго до того случая, до… до убийства. Я глядел на Дэнни, он рос у меня на глазах, и я думал о том, что скоро он станет совсем взрослым и что я совсем не знаю его. Я часто думал о том, когда это началось, когда мы с ним перестали понимать друг друга, когда он перестал быть просто моим сыном, а превратился в молодого человека по имени Дэнни Дипаче, почти самостоятельную личность, так не похожую на тех двух людей, которые произвели его на свет. Я глядел на него и поражался, откуда он взялся, этот незнакомец, сидевший с нами за обеденным столом и рассказывавший разные истории о своих друзьях, которых я никогда и в глаза не видел? Откуда он пришел в наш дом? Кто он такой? Неужели мой сын? Но как же так? Ведь еще совсем недавно я держал своего сына на руках, кормил его из бутылочки. Так кто он такой, этот… этот человек, с которым я никогда не был знаком прежде? А вы, мистер Белл, разве не чувствуете того же? Разве ваша дочь не вызывает у вас похожих чувств?
– Да, – смущенно признался Хэнк. – Бывает. Иногда.
– Но девочки – это совсем другое дело. С ними легче, – повторил он. – Я где-то читал, что за год мальчиков арестовывают в пять раз чаще, чем девочек. К тому же девочек задерживают в основном за проституцию. Ничего более серьезного… типа обвинения в групповом избиении или… убийстве им не грозит.
– Наверное, вы правы, – согласился Хэнк.
Дипаче кивнул. В палате наступила напряженная тишина.
– Знаете, я тут вспомнил кое-что, – вдруг заговорил он снова. – Это всплыло как-то само собой, когда я сидел и перебирал в памяти события и разговоры из той, нашей прошлой жизни. Это случилось вскоре после того, как я потерял работу. Помнится, я накрывал кустарник в саду. Переезд в Гарлем был делом решенным, дом мы собирались продавать, но мне не хотелось бросать растения на произвол судьбы, а зимой там всегда задували холодные ветры, и если не позаботиться о кустах с осени, то сад пришел бы в упадок, так что я каждый год закрывал их брезентом. Это было поздней осенью, день выдался ясный, погожий, но в воздухе уже чувствовался легкий морозец. Благодатный был денек. Я работал в саду. Помнится, на мне еще был старый коричневый свитер…
* * *(Квартал, где живет семья Дипаче, представляет собой типичный для Лонг-Айленда район, застроенный дешевыми домами. Их дом оценен в 11990 долларов, и при его покупке в качестве начального взноса им пришлось выложить целую тысячу долларов наличными. Прежде ежемесячные выплаты составляли 83 доллара, но теперь эта сумма возросла до 101, так как недвижимость была окончательно оценена для обложения налогом, а также потому, что банк, в котором находится закладная Дипаче, утверждает, что за ними якобы числится какая-то недоимка, и смысл этого термина ему не совсем ясен, Однако он понимает, что платить за дом теперь придется на восемнадцать долларов в месяц больше, чем прежде.
