Екатерина Лесина - Рубиновое сердце богини
– И могу я узнать, что именно он тебе говорил?
– Можешь. Говорил, что ты оказалась совсем не таким ангелом, как ему представлялось, что постоянно устраиваешь истерики, ревнуешь дико, за домом не следишь, мамочку его не уважаешь…
Надо же, а мне казалось, будто у нас с Гошиком идиллия, я люблю его, он меня, а Аделаида Викторовна с ее молчаливым презрением – это временная трудность. Глупо, конечно, но я до последнего продолжала надеяться, что свекровь смирится с моим присутствием, поймет, что я люблю ее сына и не желаю ему зла…
– И как скоро он стал мне изменять?
– Примерно через полгода.
– Ты помогал?
– Помогал. Гера – мой друг, а ты… Ты – хищница, которая обманом втерлась в доверие, воспользовалась его неопытностью, окрутила, и так далее по списку. Разве мог я отказать своему другу в такой мелочи, как алиби?
– Конечно, не мог.
– Не мог. Гера – единственный человек, которому я так и не научился отказывать. А еще… Пойми, Маша, мне не казалось, что я поступаю дурно. Это была игра, увлекательная забава в режиме онлайн.
– Развод – это тоже, по-твоему, забава?
– Нет. – Пыляев обхватил голову руками. – Машка, как же я успел столько всего наворотить, а?
– Тебе лучше знать.
– Лучше. Гера… Короче, он с Эллочкой уже был, она его прочно повязала… Это ведь я привел ее сюда, помнишь?
Я покачала головой. Не помню. Как собеседование проходило, помню, а кто привел Лапочку – нет, тогда это мне казалось несущественным: подходит – ну и ладно. Я ведь верила Гошке и Пыляеву верила, хоть и недолюбливала.
– С другими у него несерьезно было – встретились, переспали и разбежались, а вот Элла захотела большего. Она настаивала на разводе, пилила его каждый день, и Гера решился. Он бы нормально развелся, если бы не фирма, он боялся, что ты будешь настаивать на дележке, развалишь «Скалли» чисто из вредности.
– И попросил тебя о помощи.
– Да.
– И ты согласился.
– Согласился. Видишь, какая я скотина? – Этот выпад я оставила без внимания, а Хромой Дьявол продолжил рассказ: – Все просто – две таблетки снотворного в бокал вина, и ты спишь, как младенец.
– И он знал?
– Знал. Он придумал. Я был против, честно, это подло, но…
– Но он тебя убедил.
– Гера сказал, что, если я откажусь, он найдет другого исполнителя, и тогда дело сном не ограничится, а ты вообще останешься на улице. Мы договорились: ты после развода получаешь отдельное жилье и остаешься на фирме, твоя доля дохода также сохраняется.
– Какое благородство!
– Маш, не трави душу, я ведь хотел как лучше.
– А получилось как всегда. Это все?
– Да.
Что-то мне не понравилось в его голосе. Слишком быстро ответил, слишком уверенно. Что он хочет от меня скрыть? Алмазы? Но я ни слова не говорила про алмазы, он не знает, что я знаю… Значит, не алмазы. Тогда что?
Стоп.
Кажется, я поняла.
Гошик встречался с Лапочкой давно. Очень давно. Еще до развода.
Гошик хотел развестись.
А тут беременность…
Он уговаривал сделать аборт, но я не соглашалась. А потом он нашел мне врача, и я заболела краснухой…
– Дима… – Откуда это ощущение приближающейся катастрофы? – Больница… Это тоже не случайно?
– Машуль… – простонал он.
– Не ври, Пыляев, не случайно ведь, да?
– Да. Я не знал. Клянусь, что не знал! Здоровьем своим клянусь! Хотя и нету его. Матерью своей! Неужели ты думаешь, я бы позволил?
– Не знал, значит. – Странно, а я ему верила, не хотела верить, но все равно верила, и от этого на душе становилось еще муторнее, такое чувство, будто с головой нырнула в болото, вокруг мутная зеленая жижа, и мне приходится в этой жиже барахтаться, не смертельно, но очень противно.
– Не знал. Гера ведь раскололся только тогда, когда тебя в больницу забрали, испугался, что ты умрешь.
– А я не умерла, жалость какая, глядишь, и с разводом возиться не пришлось бы.
– Машка, да что ты такое говоришь!
– То и говорю. Как он это провернул?
– Договорился с врачом, тот прописал тебе лекарство, витамины – не знаю, знаю, что там побочный эффект такой, а как пятна пошли, он тебя и отправил… – Пыляев запнулся.
– На аборт, договаривай уже.
– На аборт, – послушно повторил Димка. – Никто не знал, что так получится, врач перетрусил, позвонил Гере и сказал, что, если ты умрешь, он молчать не станет, а Гера ко мне побежал.
– А ты пришел в больницу и устроил разборки с тем профессором.
– Неужели помнишь?
– Не все. Тебя помню, его тоже, а о чем вы говорили – нет. Пожалуйста, вызови мне такси.
– Я отвезу!
– Нет. Я не хочу больше видеть ни тебя, ни его. Оставьте меня в покое. Оба.
Кровь… Всюду кровь… На земле, на золотом, словно сотканном из легкомысленных солнечных лучей шелке, на мертвых руках, вцепившихся в кусок драгоценной материи. Даже смерть не способна противостоять человеческой жадности… Это война превратила людей в скотов. Или люди всегда были скотами? Просто в мирное время это не так заметно, а теперь, когда вокруг огонь, боль, кровь, когда каждый прожитый день может стать последним, все самое плохое лезет наружу.
Сколько Казимеж себя помнил, вокруг воевали. Шведы с русскими, русские со шведами, а кровь лилась на землях Речи Посполитой. Где был Петр, когда Август Сильный вынужден был подписывать позорный Альтранштедский мир, где были овеянные славой русские полки, когда войска Карла один за одним занимали города Речи Посполитой, когда сотнями, тысячами гибли гордые шляхтичи, цвет и надежда державы?.. Русские сначала бросили своих союзников, а теперь мстили им за предательство.
Перекрестившись, Казимеж закрыл мертвые глаза, в которых отражалось небо, солнце и сам Казимеж. Кто он, этот человек? Русский? Швед? Поляк? И думал ли он о национальности, когда взял в руки саблю? Вряд ли, такие, как этот, думают лишь о наживе, о том, как урвать кусок побольше да послаще и убежать, забиться в нору, выжидая, когда наконец определится победитель.
—Что ты там возишься? – Збышек давным-давно утратил всякое почтение к смерти.
—Похоронить бы…
—Пся крев, хоронить! Да тут нас самих скоро похоронят! Интересно, кто их?
Казимеж огляделся, в принципе все было ясно. Богатый караван, видно, кто-то вывозил награбленное – вон шелк, серебряная утварь валяется, а ежели покопаться, так и золото сыщется – лакомый кусок для всякого, будь то лихие петровские драгуны, молчаливые исполнительные солдаты Карла или свои же… Хотя в этой войне нельзя понять, кто свой, кто чужой, проще убивать всех подряд. И надежнее. Караван ждали, охрана не спасла, а возможно, сама же охрана и помогала добивать хозяев, здесь такое не редкость… А потом сами охотники превратились в добычу, маленький отряд Казимежа легко управился с грабителями.
—Они были слишком беспечны, – подытожил Збышек. – Двигаться надо, пока на выстрелы не сбежались…
—Погодь. – О том, чтобы забрать воз с добром, и речи быть не могло, жизнь важнее шелка, бородач умер, так и не поняв этой последней истины. – Нам нужны деньги.
Збышек кивнул, деньги нужны всем, война – удовольствие дорогое.
—Во втором возке кошель нашли, с золотом.
– Тут только ткани. – Придется бросить, слишком тяжелый груз, да и что с ним делать, лучше бы оружие или порох. Бессильная ярость разрывала душу, столько крови из-за ничего. Чтобы хоть как-то выместить зло, Казимеж пнул тяжелый рулон расшитой серебром материи, тот откатился и…
Еще одно тело. Девушка. Девочка. Почти ребенок.
– Паненка… – вздохнул Збышек и отвернулся. Удивленному взгляду темно-карих, точно переспелая черешня, глаз удалось проникнуть сквозь толстую кору равнодушия, что защищала разум от творившегося вокруг безумия. Драгоценный соболиный мех оттенял удивительную белизну кожи… И ручки… Казимеж сразу обратил внимание на ее ручки. Тоненькие пальчики трогательно прижимали к груди распятие.
—Золото.
—Золото, – согласился Казимеж, он попытался аккуратно вытащить распятие, но мертвые ручки незнакомки держали крепко.
—Да оставь ты его!
—Нет. – Казимеж и сам не мог объяснить, но крест должен принадлежать ему. Это подарок. От нее, недаром девушка так улыбается.
—Отдай, – попросил он, и пальцы разжались. Збышек перекрестился, но Казимеж уже не видел, он ничего не видел, окружающий мир сузился до алого, будто свежепролитая кровь, камня.
– Матка Боска! – Огонь потух, и теперь Казимеж получил возможность рассмотреть добычу. Крест из золота, две ладони в длину, украшен жемчугом и красным рубином, который пульсировал, точно настоящее сердце. Теперь все будет по-другому.
В войне есть смысл!
Пигалица
Утро началось. Просто взяло и началось, и теперь мне придется вставать, умываться, завтракать, в общем, делать вид, будто ничего, собственно говоря, и не произошло. Зеркало в ванной выдало очередную порцию ужасов, красота моя с каждым днем крепчает. Или красота крепчать не может? Впрочем, какая разница, не для кого прихорашиваться.
