Татьяна Коган - Клуб для избранных
— Допустим, я вам верю. — Леся скрестила руки и прищурилась. Было очевидно, что она не верит ни единому слову. — Тогда почему исчезла Марго? Это ведь ее труп увозили? А если не ее, то чей же? Вы сказали, что никто не умирал. А если не умирал, куда же делась Марго? Этот странный кабинет, где вы насильно собирались что-то со мной делать? И подозрительные разговоры… А потом нападение… На меня напал Люцифер! Как он оказался вне стен клиники? Разве пациентам не запрещено выходить наружу до полной ремиссии? Господи! — Она вскинула руки, сжав кулаки. — Такое впечатление, что все это паршивый спектакль или розыгрыш, цель которого — свести меня с ума!
Она умолкла, с вызовом взирая на мужчин. Пепе мягко кивнул:
— Я понимаю, что вы сейчас переживаете. Это очень болезненный опыт, но позвольте вам кое-что объяснить. У вас наметилось определенное улучшение, такое уже бывало за несколько месяцев вашего пребывания здесь, но длилось недолго. Несмотря на то что в данную минуту вы мыслите довольно рационально, даже адекватно, ваша память подсовывает ошибочные воспоминания, полностью искажая картину. Это заставляет вас оперировать фактами, которые на самом деле являются не чем иным, как плодом вашей фантазии. Эти фантазии были спроецированы резким ухудшением состояния, начавшимся неделю назад, — именно поэтому мы начали применять более агрессивную методику лечения, чтобы остановить участившиеся приступы.
Леся потрясенно помотала головой:
— То есть я все выдумала? В этом вы пытаетесь меня убедить? Выдумала себе подружку Марго и психа Люцифера? А синяк на лице у меня тоже вымышленный? И странные порезы сзади на шее и тут, — она закатала рукав и протянула руку, демонстрируя тонкие свежие рубцы на предплечье. — Это я тоже себе нафантазировала?
— Ты вредила себе, Олеся! — Виктор повысил голос, явно утомленный этой беседой. — Ты резала сама себя! Поэтому я так переживал, когда ты сбежала. Ты могла сильно поранить себя. Откуда, думаешь, этот синяк? Ты сама себя ударила, Олеся.
— Выражаясь научным языком, — вмешался Пепе, — вы неоднократно демонстрировали саморазрушающее поведение, аутоагрессию, явившуюся следствием психологического кризи…
— Ладно! — Леся оборвала его на полуслове, чувствуя, что голова вот-вот лопнет от шокирующей информации. Она махнула на залепленную постерами стену:
— А откуда эта долбаная собака?
Двое мужчин одновременно повернули головы на плакаты, и Виктор усмехнулся:
— Это твой пес породы брабансон. Он умер от старости два года назад.
— Ты можешь показать мне фотографии, где я вместе с этим псом?
— Ты очень горевала и злилась после его смерти. И удалила все фотографии, надеясь таким образом избавиться от воспоминаний и уменьшить боль, — по крайней мере, так ты мне сама рассказывала, — Виктор устало повел плечами. — Потом, конечно, жалела. Но если хочешь, я могу заехать к тебе домой и поискать. Может, какие-то сохранились?
— У тебя есть ключ от моего дома?
— Ты сама мне его дала.
Леся кивнула — это она смутно припоминала.
— В те два дня, что вы… — Пепе замешкался, подбирая слово. — Отсутствовали, вы снова видели кирпичный город?
— Что?
— В последние дни, во время наших сеансов, вы упоминали о разного рода персонажах, которые вас окружают. Например, пресловутая Марго. Но особенно часто в ваших… ммм… галлюцинациях фигурировал молодой мужчина, бегающий по «кирпичному городу». Это вас сильно беспокоило, поэтому я спросил — видели ли вы этот кирпичный город опять?
— Нет, — зачем-то соврала Леся. — Не видела.
Ложь сорвалась с языка без особой причины. Если уж она раньше признавалась доктору, то какой смысл утаивать правду теперь? Однако что-то внутри ее воспротивилось этой идее. Похоже, последние месяцы в клинике Леся только и делала, что позволяла выворачивать себя наизнанку. Довольно. Пережитое ею откровение принадлежало только ей одной. Это то немногое личное, что она была обязана — и способна — сохранить в неприкосновенности. Это нечто не подлежало прилюдному вскрытию…
Она прямо посмотрела на Пепе. Ее голос звучал сухо, по-деловому:
— Могу я получить доступ в Интернет? Мне нужны доказательства гибели моего отца.
Она провела в кабинете Пепе почти два часа за его личным компьютером. Все это время Виктор находился рядом, молча сидя на стуле, готовый ответить на любые возникающие вопросы. А Пепе деликатно самоустранился, периодически заглядывая и интересуясь, как продвигается процесс.
Странное дело — читая заметки о трагедии, произошедшей с ее отцом, рассматривая фотографии с места аварии, Леся не испытывала горя. Словно она уже пережила его однажды, отстрадала. Словно известие о смерти родного человека не было для нее новостью, скорее — воспоминанием.
Они действительно говорили правду, все на это указывало. И на договоре стояла ее нервная витиеватая подпись — она бы отличила подделку. Но самое важное — Леся начинала припоминать отдельные моменты и сама удивлялась, как могла о них позабыть.
«У вас наметилось улучшение», — сказал Пепе. И добавил, что длится оно недолго.
Значит ли, что проясняющееся сознание к завтрашнему дню опять помутится и все начнется по новой? Она и сейчас еще не уверена, где истина, а где фантом. Что она выдумывала, а что происходило на самом деле. Все смешалось. Но, по крайней мере, в эту минуту Леся отдавала этому отчет. Неужели болезнь столь глубока и одних антидепрессантов недостаточно, чтобы излечить ее?
Леся всегда знала, что не похожа на большинство людей, но никогда не воспринимала свое отклонение всерьез. Считала его пикантной особенностью, порою здорово мешавшей, но никогда не подвергавшей риску ее жизнь. Получается, она ошибалась? И те, кто казались злодеями, лишь пытались спасти ее?
Леся закрыла окошко браузера и, прежде чем встать из-за стола, долго сидела, задумчиво глядя в одну точку. Потом перевела взгляд на Виктора:
— Еще один вопрос.
— Конечно.
— Мы женаты?
Мужчина нахмурился:
— Прости?
— Мы расписались с тобой в это воскресенье? — уточнила она, не сводя с него изучающих глаз.
Виктор неловко кашлянул и ответил не сразу:
— Ты мне нравишься, Олеся. И думаю, ты знаешь (по крайней мере, раньше знала), как я к тебе отношусь. Я был бы счастлив однажды стать твоим мужем. Но я бы никогда не воспользовался твоим нездоровым состоянием, чтобы получить желаемое. Прежде всего это было бы нечестно и аморально с моей стороны, к тому же незаконно.
Леся испытала облегчение и тут же устыдилась, что слишком явно это продемонстрировала. Виктор не мог не заметить ее реакцию и помрачнел. Он был хорошим малым, безнадежно в нее влюбленным — Леся вспомнила, сколько раз отвергала его, убеждая остаться друзьями. Другой бы на его месте давно отступил и уж наверняка не стал помогать…
Повисшую неловкость развеял появившийся в дверях Пепе. Леся торопливо бросилась ему навстречу, схватила за руки:
— Петр Петрович, простите, пожалуйста, что доставляю вам столько хлопот!
— Ну что вы, дорогая, — смущенно заулыбался тот. — Важно, что вы намерены выздороветь — это уже половина дела.
— Петр Петрович, миленький, можно вас попросить? Могу я сегодня не пить никаких таблеток? Я хочу все хорошо обдумать и просто побыть одна в этот вечер. А с завтрашнего утра — я обещаю — снова стану послушной паинькой и буду выполнять все ваши предписания.
За окном висела плотная чернота южной ночи. Леся сидела на кровати, по-турецки сложив ноги, и неотрывно глядела на желтую орхидею на подоконнике. Она получила ответы, которые требовала. Разложила факты по полочкам. Картинка сложилась точно и с легкостью. И все-таки что-то было не так. Что-то зудело внутри головы, не давало покоя.
Слишком много сумбура — вот что ее беспокоило. Слишком много сумбура. Такого прежде не бывало. Да, порой ее накрывало так, что приходилось прибегать к помощи медиков. Порой ее пугала неспособность контролировать приступы. Но она редко теряла связь с реальностью — даже во время видений Леся всегда понимала, где находится и что с ней происходит.
В последние же дни все было иначе. Ее будто засосало в центрифугу и безостановочно крутило, — а где-то там, вне пределов досягаемости, кто-то решал, когда нажать кнопку и остановить вращение. Разве так должно быть? Разве лечение не улучшает состояние? Она страдала после смерти отца, тосковала, боялась оставаться одна. Но сходить с ума начала, только очутившись в клинике.
Самое паршивое во всей этой ситуации то, что Леся не могла доверять ни врачам, ни Виктору, ни самой себе. И отличить правду от вымысла — тоже не могла. Единственное, что ей оставалось, — прислушиваться к внутреннему голосу, пытаясь разобрать его невнятное бормотание.
