Кофе и полынь - Софья Валерьевна Ролдугина
В сторону призрака я старалась не смотреть; ладонь зудела, и на ней проступали… нет, не знаки, а тени, беспрестанно движущиеся. Они то проявлялись, то исчезали, а когда мисс Смит открыла дверь, то от них не осталось и следа.
По крайней мере, на вид.
Остаток вечера прошёл как в забытьи. В памяти совершенно не отложилось, как я вернулась в гостиную к леди Уоррингтон и остальным, как передала записку Эллису, поддерживая нашу игру на публику, как сварила ещё несколько порций кофе на песке. О чём мы разговаривали, когда детектив ушёл — загадка. Однако леди Уоррингтон и её подруги, вероятно, остались довольны, если не сказать больше; кажется, они взяли с меня обещание приходить снова, хоть иногда, а с леди Чиртон — обещание напоминать мне об этом.
Словом, расстались мы приятельницами.
Стоило же отъехать от клуба и свернуть за угол, как на дорогу выскочил человек, суматошно размахивая руками, заставил автомобиль остановиться — и сел рядом со мной.
— Ох, ну и погодка — опять моросит, а у меня, между прочим, с утра во рту ни крошки — если не считать вашего кофе и двух печений, — выдохнул он, и я точно очнулась, возвращаясь в наш бренный мир.
В ладони будто бы пульсировало что-то, но сейчас уже едва ощутимо.
— Эллис, — улыбнулась я.
— Кому ж ещё тут быть? — подмигнул он. И хлопнул по плечу водителя: — Езжайте, езжайте, а то кто-нибудь обратит на нас внимание… Виржиния, я, безусловно, оценил вашу записку. Примите моё восхищение: вы выбили показания у свидетельницы! В чём секрет?
— Личное обаяние, — неуклюже пошутила я. — Только не моё, а ваше: мисс Смит знала о нашей дружбе, но боялась разговаривать напрямую с вами, а потому ей пришлось действовать окольными путями.
— Так или иначе, нам это на пользу, — заключил Эллис. И добавил, с прищуром глянув на меня: — На вас лица нет. Постороннему человеку, пожалуй, и не заметить, но я-то вам не чужой. Это из-за призрака? Как всё прошло?
Я вздрогнула:
— Полагаю, неплохо. Но, Эллис… — Голос у меня сел. — Мы должны найти убийцу. И документы тоже. Если мы не сумеем этого сделать…
Словно почувствовав что-то, Эллис развернулся вдруг ко мне — и взял за руку, ту самую.
Ладонь у него пылала, как огонь.
— Я раскрою это дело, обещаю, — сказал он очень серьёзно; взгляд у него был тёмный. — Я лучший детектив Бромли «по трупам», а труп тут, без сомнений есть. Верьте мне.
Отвечать я не стала, только кивнула и отвернулась к окну. Но призрачная пульсация в ладони наконец исчезла, и тревога отступила.
Я снова ощущала себя живой — целиком.
После нападения на Мэдди все мы приглядывали за ней — по-своему, кто как умел.
Эллис заглядывал в кофейню почти каждый день, обязательно с подарком. Иногда это было какое-то лакомство, вроде печёных каштанов или засахаренных апельсиновых корочек, иногда заколка для волос, украшенная пером сойки, или очаровательная закладка для книги в виде вышитой шёлковой ленты… Однажды он принёс цветок чертополоха, ярко-фиолетовый, такой упрямый и живучий, что при одном взгляде на него прибавлялось сил. Вскоре таких мелочей скопилась целая коробка. По вечерам Мэдди ставила её на колени и долго рассматривала каждое сокровище с мечтательной улыбкой на устах.
Паола приносила книги. Некоторые выбирала в моей домашней библиотеке, но по большей части доставала из личных запасов. Удивительно, сколько книг она перевозила с собой, с места на место! Целый большой саквояж, набитый до отказа. Там были и истории о приключениях, и красочные атласы, и стихи, и даже несколько рыцарских романов с красочными иллюстрациями. В основном книги предназначались, конечно, для детей. Но так было даже лучше: Мэдди читала быстро и с упоением.
Георг с Миреем, кажется, соревновались, кто больше избалует её: пока один варил какао с ванилью и корицей, как Мэдди любила, другой выпекал крошечные печенья в виде птичек, совершенно очаровательные. Мирей без умолку трещал о своих сёстрах и неизменно добавлял, что, верно, давно бы умер от тоски по ним, если бы не обрёл «младшую сестрицу» здесь, в Аксонии, и Мэдди всякий раз смеялась, а на щеках у неё проступал румянец. Георг же, когда выдавалось свободное время, рассказывал о Большом Путешествии леди Милдред, и я, если честно, жалела, что не всегда могла остаться на кухне, чтобы тоже послушать.
Клэр ворчал. Каждый вечер он водил с Мэдди разговор, упрекая её то за цвет лица: «Вам надо больше спать и вовремя ужинать, дорогая моя»; — то за чересчур открытое платье: «И вам, наверное, даже и в голову не приходит, что вы можете простудиться? Возьмите эту шаль. Нет, она мне не нужна, не надо возвращать, право, я не настолько беден».
О Мэдди заботился даже Джул: когда ей вздумалось прогуляться до городского рынка, он вызвался её сопровождать, а потом нёс на ней корзинку спелых красных яблок, из которых повар в особняке испёк пирог…
И никому из нас и в голову не могло прийти, что беда явится с другой стороны.
В то утро — это было, кажется, тринадцатое октября, холодное и дождливое — мы приехали в кофейню очень рано. Мэдди, пользуясь небольшой паузой, ушла в основной зал с большой чашкой какао и томиком рыцарского романа; я не стала препятствовать — мальчики Андервуд-Черри непривычно много капризничали накануне вечером и сегодня за завтраком, и всем нам требовался покой. Пока она сонно листала книгу, мы с Георгом на кухне выпили по чашке кофе, беседуя одновременно обо всём и ни о чём. Он вспомнил вдруг о моей матери: как она пришла раз в «Старое гнездо» не то с горничной, не то с компаньонкой, не дождалась леди Милдред — и ушла… Но перед этим махнула у Георга над плечом, словно муху прогоняя, и сказала: «Как не стыдно, ему же тяжело!»
— А меня тогда мучили боли в спине, как сейчас помню, — добавил он. — Но после этого прошли, точно их и не было… Но вот что значили её слова — не догадываюсь даже. Она порой говорила загадками, хотя никогда не имела в виду ничего дурного; как будто ей не хватало уверенности, чтоб договорить, объяснить. Уж такой она была, нежной, как лесная фиалка, и столь же скромной.
Раньше я бы, пожалуй, согласилась. Но теперь, узнав маму чуть лучше по снам, сомневалась, что её можно назвать хрупкой и слабой. Тихой — да,
