Надломленный мозг - Валерий Александрович Пушной
— Ты готов дополнительно поработать над фотороботом Коршуна?
— Конечно готов! — ответил Исай. — Я его запомнил, словно сфотографировал. Вот так с ним находился, почти нос к носу.
Поднявшись из-за стола, Акламин отошел к окну, мельком глянул в него и оттуда ровным голосом проговорил вставшему со стула Глебу:
— Разумеется, плохо, что Коршун ушел. Но все говорит о том, что стервятник он опытный. На будущее это надо учитывать. Между тем есть другая чрезвычайно полезная информация, добытая Исаем. Это хорошая подвижка. — Шагнул к Корозову, протянул руку для прощания. — Мы не сидим на месте. Не сомневаюсь, что скоро все расставим по своим местам.
Улыбнувшись, Глеб пожал ему руку. Исай вскочил с места и тоже попрощался с оперативником.
После их ухода Акламин какое-то время еще смотрел на дверь, потом вернулся к окну и долго глядел на улицу. Принял решение встретиться со вдовой Ротёмкина. Новая информация требовала этого. Связавшись со вдовой, договорился о встрече и после обеда поехал по адресу. Была надежда, что в домашней обстановке женщина раскроется. Пусть не в полной мере, пусть наполовину, но и это уже что-то. Когда в семье были такие отношения, у вдовы определенно есть какие-то ключики к разгадке убийства ее мужа. Металлическую темно-синюю дверь квартиры Акламину открыла домработница — невысокая женщина средних лет с высокой пышной прической, в цветном фартуке поверх синей блузки и черной юбки, и в цветных тапочках. Аристарх переступил порог. Большая прихожая была светлой. Из-за минимума мебели создавалось ощущение простора. Светлая ковровая дорожка идеально чистая. Из дверей комнаты, что была чуть левее, в прихожей показалась вдова. В темном платье, на плечах черная кружевная косынка, лицо грустное, усталое, волосы пучком на затылке, в руках черный футляр для очков. Не глядя в его удостоверение, пригласила пройти. С того момента, как здесь побывал Корозов, комната изменилась. Тогда вся мебель была накрыта темными тканями. Сейчас они были убраны. Большой стол посередине, стулья, длинный комод и зеркало сверкали чистотой, впитывая солнечный свет, льющийся из окна сквозь красивый тюль. Портрет покойного. Кожаный кремового тона диван с креслами по обеим сторонам добавлял тепла и красок к уюту комнаты. Когда Акламин прошел в нее, хозяйка сказала домработнице:
— Можешь быть свободна, Танюша. Отдыхай. Дальше я как-нибудь без тебя управлюсь. — Затем прошла к столу и села на уже отодвинутый стул, на котором, вероятно, сидела до появления Акламина. По крайней мере, так подумал Аристарх, ибо на столешнице лежал раскрытый журнал. Она положила футляр с очками на журнал и, показав Аристарху на стулья через стол, проговорила: — Ну что же вы? Присаживайтесь, где считаете вам удобнее.
Он сел напротив, чтобы хорошо видеть ее лицо.
— А ведь со мной уже разговаривали ваши сослуживцы, — сказала с некоторым удивлением вдова, отодвинув чуть в сторону журнал и положив перед собой красивые ухоженные руки с длинными пальцами. — Право же, вы не думайте, я отвечу на ваши вопросы. Задавайте, — спокойным тоном предложила она.
Глядя в ее красивое строгое непроницаемое лицо, Аристарх думал, что это лицо женщины, много пережившей и много ударов испытавшей в жизни, но привыкшей стоически выносить их. К сожалению, их беседа тоже не будет для вдовы легкой и простой, но что делать — такова его работа, он должен раскрыть преступление.
— Открылись новые обстоятельства дела, из-за которых возникла необходимость вновь встретиться с вами, — пояснил он и начал задавать вопросы.
По этим вопросам вдова увидала, что ему немало известно об их семейной жизни. У нее не укладывалось в голове, зачем нужны такие подробности, но она ни о чем не спрашивала. Некоторое время раздумывала, как отвечать на вопросы, которые затрагивали не только честь их семьи, но и ее честь. Могла бы отказаться говорить об этом, однако, глядя в неулыбчивое, но открытое и доброжелательное лицо Акламина, решила все рассказать, заметив сначала:
— Может, не стоит теперь копаться в грязном белье? Мужа все равно не вернешь! — Глубоко вздохнула, поправила на плечах черную косынку, хотя поправлять ее было незачем, и продолжила: — Я понимаю, зло должно быть наказуемо, но в жизни так часто бывает, что очень сложно провести грань между злом и добром. Нередко добро оборачивается злом, а зло становится добром. Не зря же пословица говорит: не делай добра — не получишь зла. Глубокий смысл в этом заложен. Но все это философские вопросы, однако из них соткана наша жизнь! — Сделала паузу. Ей трудно было приступить к разговору о том, о чем хотелось никогда не вспоминать. Сказала: — Хорошо. Так и быть. Только пообещайте, что о содержании нашего разговора не узнает мой сын. Все, что происходило в семье, всегда тщательно скрывалось от него. Зачем ребенку знать то, что происходит между родителями? Ребенок должен любить в равной степени и отца, и мать. Тем более что и мать, и отец — оба горячо его любили.
Получив обещание Акламина, она начала рассказывать:
— Да, действительно, мой муж имел любовницу, о которой знала я. Он сам сказал об этом. Предупредил, что обманывать меня и прятаться не может, а потому, как человек порядочный, покинет семью. Что я могла сказать в ответ? Только одно: пусть делает так, как считает правильным. Я не собиралась унижаться перед ним, лишь попросила, чтобы он не забывал сына. Все-таки как бы у родителей ни складывалась жизнь, мальчику нужен отец. — Она говорила спокойно, с печалью и отрешенностью не только в голосе, но и во всем облике. При этом не хотела вызвать жалость к себе. Ни в коем случае. Жалость унижала ее, жалость претила ей. — Так вот, сказать-то он сказал, но уйти от нас так и не решился. И потянулись дни, недели и месяцы его раздвоенной личности. Он не мог обходиться без семьи, потому что сюда приносил и радости, и горести, потому что здесь его всегда понимали. Но не мог обходиться и без Инги — она притягивала его мужскую суть настолько сильно, что даже мне он жаловался на свою слабость. Это может показаться невероятным и смешным, но так было на самом деле. Надо сказать, что Инга была в курсе того, что мне известно о связи мужа с нею. Но ни я, ни она никогда не произнесли между собой ни единого слова на эту тему. Мы вообще никогда не общались. Мы просто игнорировали друг друга. Иначе говоря, каждая в душе ненавидела другую. Я считала ниже своего достоинства находиться рядом с любовницей мужа. Она воспринимала это
