Давид Сурдо - Тайный дневник да Винчи

После едва уловимой паузы последовал ответ:

— Да.

И в этот момент внезапно грянула пронзительная трель мобильного телефона, отдаваясь эхом в маленькой гостиной. Сторож сунул руку в карман, нащупывая аппарат. Каталина указала ему на стеллаж, где лежал телефон, забытый хозяином.

— Вот дырявая голова, — пробормотал сторож, вставая, чтобы взять трубку. Прежде чем нажать клавишу соединения, он взглянул на номер, высветившийся на экране — в точности как его учила Каталина. — Да, слушаю, месье Булен?.. Забыл дома. С непривычки…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

«Вера не желает знать правды».

37

ЦАРСТВО ТЕРРОРА

Со времен Леонардо, на протяжении почти трех веков, орден Сиона охранял потомков святого рода, не встречая на своем пути серьезных препятствий, во многом благодаря мудрости и предусмотрительности Божественного. Но все изменилось в последнее десятилетие восемнадцатого века. Франция восстала против тирании монархов, устраивавших роскошные балы в то время, когда простой народ умирал от голода. Бастилия не устояла перед натиском новой силы — объединившихся революционных низов. Была провозглашена республика, права человека закреплены в декларации.

Но утопия разрушилась. Стрела, пущенная с такой силой, пробила мишень насквозь. Начались позорные процессы и жестокие расправы с невинными людьми, восторжествовало беззаконие… За четыре коротких года, с 1789-го по 1793-й, Франция превратилась в государство, являвшееся полной противоположностью тому, чем она стремилась стать. Европа объявила войну революционному режиму; внутри страны новый порядок строился на политике насилия и устрашения, включая такие суровые меры, как смертная казнь без расследования: практически каждый мог быть заподозрен в предательстве отечества и приговорен к смерти. Франция захлебнулась в крови.

На фоне поражений в войне с иностранными державами и вооруженных мятежей внутри страны в середине 1793 года с одобрения Конвента широкие полномочия и пост председателя Комитета общественного спасения[23] получила партия якобинцев. Страсти накалились. Три дня спустя после фактического захвата власти якобинцами легендарного революционера Жана-Пола Марата убила Шарлотта Кордэ, сторонница оппозиционной партии жирондистов.

Преступление еще больше взбудоражило народ, симпатии к «пострадавшим» якобинцам достигли наивысшей точки. Появление Максимилиана Робеспьера на сцене как члена Комитета общественного спасения стало эффектным. Острый ум, хитрость и ловкость, умение манипулировать людьми способствовали его быстрому взлету. Довольно скоро он захватил лидерство в правящей партии, опираясь на поддержку других видных политиков, таких как Сен-Жюст, Кутон и Карно.

Робеспьер, фанатически преданный идее укрепления завоеваний революции и дальнейшего развития, относился к революции, как к ребенку, который должен расти, набираться сил, дышать. Панический страх перед врагами революции побудил его издать необычайно суровый закон, направленный против тех, кто только казался «подозрительным».[24] Франция превратилась в полицейское государство. Французские войска сражались на многих фронтах против Пруссии, Англии, Испании… Казалось, хуже уже быть не может. Кроме того, произошел раскол в самой партии якобинцев: и умеренные, и радикалы пытались навязать собственную политику.

Монтаньяры уже расправились с другими оппозиционными группировками. Теперь Робеспьер готовился разгромить фракции, образовавшиеся в его собственной партии и способные подорвать его влияние. Но он не осознавал: внешняя опасность и поддержка со стороны тех, кого он задумал уничтожить, подобно двум столпам, являлись его истинной опорой. Робеспьер оставался неуязвим, пока народ видел, как под нож гильотины ложатся те, кого он считал узурпаторами, мятежниками, угнетателями: Мария Антуанетта, монархисты, священнослужители. Но когда покатились головы жирондистов и многих тысяч граждан, лишь заподозренных в контрреволюционных замыслах, ситуация изменилась. Чаша весов общественного признания склонилась не в пользу Робеспьера.

Люди умирали тысячами в Париже и других городах, например, в Нанте или в департаменте Вандея.

Григорианский календарь отменили и ввели вместо него революционный республиканский календарь с новыми названиями месяцев, такими как термидор, флореаль, нивоз или жерминаль.[25] Робеспьер мечтал создать Республику Добродетели, в действительности же, не отдавая себе отчета, утвердил во Франции модель порочного государства, основанного на принуждении и беззаконии. На смену человеколюбию пришла звериная жестокость, общественный идеализм преобразился в мстительную одержимость, патриотизм переродился в безумие и слепой фанатизм.

Робеспьер ненавидел не только католическую церковь, но отвергал саму христианскую религию и духовные ценности, проповедуемые ею. Храмы в Париже закрывались, богослужения запретили. Процесс дехристианизации волной прокатился по всей территории Франции. Философия Руссо нашла выражение в культе Верховного существа, представлявшего собой форму светской религии, признававшей бытие Бога как создателя Вселенной и управителя мира. Новая государственная религия опиралась на этическую концепцию франкмасонства, и Робеспьер ввел ее как альтернативу иудаизму и христианству, а также культу Разума, учрежденного Эбером. Радикал Эбер, вождь народного движения в Париже, и представитель «умеренных» Дантон попытались склонить правительство на свою сторону. Эбер имел сильные позиции в Конвенте и Парижской Коммуне. К счастью, генерал Журдан преподнес Франции первые победы над противником на внешних фронтах. В начале 1794 года республиканские войска перешли в наступление. Со стороны казалось, что власть Робеспьера незыблема как скала, но на деле она висела на волоске…

38

Жизор, 2004 год

Мадам Бонваль жила на северо-восточной окраине города, неподалеку от вокзала. Они отправились к ней на машине сторожа. Альбер ехал по узким улочкам, мастерски лавируя между автомобилями, припаркованными как попало.

На выезде из усадьбы Каталина обратила внимание на явление, в общем-то совершенно банальное. На развилке, где начиналась грунтовая дорога, ведущая от шоссе к шато, на обочине, стояла машина. В окрестностях довольно часто встречались туристы или жители города, выезжавшие на природу, как правило, целыми семьями, останавливаясь в каком-нибудь живописном местечке, чтобы подышать свежим воздухом. Однако водитель той машины не вышел прогуляться и не возился под капотом, что было бы естественно, если у него случилась авария. Он просто сидел в салоне и чего-то ждал. Впрочем, строго говоря, его поведение совсем не выглядело странным: возможно, машина действительно неисправна, и водитель дожидался аварийную службу. Несмотря на логичное объяснение, Каталина подалась вперед, пытаясь посмотреть в зеркало заднего вида и почти не сомневаясь: машина тронется с места, едва они проедут мимо. Разумеется, ничего подобного не произошло: автомобиль спокойно стоял на прежнем месте. А что, собственно, она хотела? Или она тоже заболела манией преследования? И не собиралась даже. Хватит в семье и одного параноика.

И все-таки Каталина не удержалась, оглянувшись еще раз, когда они подъезжали к центру города. Альбер, заметивший, как она жадно следит за дорогой через зеркало заднего вида, теперь спросил, не опасается ли она слежки. Каталина поспешно ответила: «Нет, конечно. Какая чепуха!»

Неожиданно Альбер затормозил и сказал: «Мы приехали». Они остановились у маленького двухэтажного дома с балконом, откуда свисали кашпо с красивыми цветами нарядных оттенков. Каталина задержала дыхание. Они дважды позвонили в дверь, прежде чем на пороге с приветливой улыбкой появилась Мари, вытирая руки о фартук с ярким рисунком.

— Здравствуй, Мари, — поздоровался сторож.

— Здравствуйте! — повторила Каталина.

— Альбер, мадемуазель Пенан! Здравствуйте. Вот так сюрприз! Но входите, входите же. А я только что испекла пирог с ежевикой. Чувствуете, как чудесно пахнет?

Мари, не умолкая ни на минуту, провела их через узкий и темный коридор в гостиную. Комната тоже оказалась не очень большой и не особенно уютной, но мягкий послеполуденный свет, вливавшийся в окна, создавал иллюзию простора.

— Садитесь, садитесь, мадемуазель Пенан. Ради Бога, Альбер, не стой как столб и предложи девушке кресло. Чему тебя только учили родители? — упрекнула она сторожа, поспешившего выполнить ее указание, точно нашкодивший мальчишка. — Пойду принесу пирог и кофе. Я мигом. Но какой приятный сюрприз!

Мари вскоре вернулась, причем, как и следовало ожидать, неукротимый поток слов бежал впереди нее.