Татьяна Батенёва - У ангелов нелетная погода
– Бонжур! – весело сказал он и улыбнулся во весь рот, полный ярко-белых зубов. Аня непроизвольно улыбнулась в ответ. Она вспомнила – длинные дреды, растаманская пестрая шапка, тонкие пальцы – этот парень сидел на коврике в окружении высоких барабанов тогда, позавчера…
– Меня зовут Дидье Асамуа, но ты можешь называть меня Диди. – Он придвинулся ближе. – Открой, пожалуйста, рот! – Его английский был хуже, чем у Кристины, с сильным французским акцентом, но все равно понятный.
Аня застеснялась открывать рот и отрицательно покачала головой.
– Ну-ну, открывай, я же доктор, – засмеялся Диди. – Ну, почти доктор, к тому же будущий педиатр. И это я тебя лечил, пока ты тут лежала с высокой температурой, – с гордостью добавил он. – У тебя ангина, а это очень неприятно и опасно. Открывай рот!
Аня послушно открыла рот, высунула язык. Дидье сунул ей на язык какую-то пластмассовую дощечку, повертел ее голову, потом брызнул в рот горьким из белого флакончика с длинным носом.
– Ну, горло еще пока красное, но уже лучше. – Он потер длинные ладони. – Я – хороший доктор, дети будут меня любить и слушаться! Я поеду лечить детей домой, в Кот-д’Ивуар. Ты знаешь, где находится Кот-д’Ивуар?
– Знаю, – хрипло прошептала Маша. – В Африке, на юго-западе.
– Вот! – Дидье поднял указательный палец. – Даже в России все знают, где есть Кот-д’Ивуар! Молодец!
Он поднялся, померил длинными ногами комнату. На этот раз он был одет не в яркую хламиду, как на Монмартре, а в серые брюки, белоснежную рубашку и трикотажный джемпер голубого цвета. Длинные дреды были аккуратно завязаны в хвост на затылке.
Кристина хихикала, слушая хвастливые речи приятеля. Аня вдруг подумала, что это же Диди, наверное, сидел с ней ночью, когда она плавилась от температуры и гадкая стена все падала и падала. И он обтирал ее мокрой губкой! Ей запоздало стало стыдно, что она тут валялась голяком перед чужим парнем. Но делать было нечего.
– Так ты говоришь, тебя украли из Турции? – Дидье остановился перед диваном. – И не знаешь, кто и зачем?
Аня отрицательно покачала головой. Кристина начала было рассказывать то, что услышала от нее утром, но потом махнула рукой: лучше сама расскажи. И Ане пришлось еще раз рассказать все с самого начала. Но теперь говорить ей было легче, и она рассказывала подробно, сама удивляясь, как много помнит. Например, она вспомнила, как разбила очки, выходя из здания аэропорта, как орала толстая тетка, тележку которой задел Павел…
И про женщину в черном, которая сидела у ее постели ночью, она тоже припомнила все: ее странную внешность, и как горел камень в ее серьге от света ночника, и как вошедший мужчина быстро увел ее, обхватив за плечи. И про то, как потом сама Аня скиталась по Парижу, не зная, куда идти, а встречные извивались и плыли волнами куда-то вверх…
– А скажи, что именно тебе делали в больнице? – внезапно спросил Диди.
– Ну, я не знаю… – Аня наморщила лоб. – Брали кровь, сначала из пальца, а потом из вены. И еще какие-то анализы, вот отсюда, – она показала на свое бедро, – тут еще наклейка такая была, вроде бумажная. – Аня пощупала бедро сквозь рубашку, там и теперь была нашлепка, только, похоже, из лейкопластыря.
– Да-да, у тебя брали костный мозг, ты знаешь? – Дидье указал пальцем на косточку, торчавшую даже под одеялом, так Аня похудела. – А зачем, врач не сказал?
– Ну, они говорили, что нужен анализ, чтобы понять, чем я и мама отравились, какая это инфекция, вроде так… – неуверенно припомнила Аня. – Чтобы лечить маму, вот!
– Ну да, конечно! – Дидье потер лоб. – Только не совсем понятно. Обычно такие манипуляции делают по другому поводу. Ну, возможно… А чем болела твоя мама?
– Мама? Да ничем она не болела! – Аня даже села в постели. – Мы прилетели в Турцию отдыхать, она была совершенно здорова, и я тоже. Мне плохо стало в машине, когда эти два человека сказали, что маму увезла скорая помощь. А так мы не болели ничем!
– А эти люди, которые тебя увозили, они русские?
– Д-да, русские, главного звали Павел. – Аня кивнула. – И женщина, которая ночью сидела со мной, она тоже, наверное, русская. Когда ее уводил мужчина, он говорил по-русски.
– Мафия! – воскликнула Кристина. – И сюда добралась, везде, везде русские мафиози. Они богатые, да? – спросила она, прищурив глаз.
– Ну, не знаю… – Аня пожала плечами. – Машина была БMВ, но не самая последняя модель… А женщина эта в клинике, да, была дорого одета, золота на ней много было всякого. Да и клиника, наверное, не для бедных – я еще подумала, ну, дают турки, какая у них больница шикарная.
– А твоя семья богатая? – прищурилась Кристина.
– Ну… Не бедная, мне кажется. – Аня задумалась. – У нас есть квартира, у бабушки в Иванове дом… Мама работает редактором в большом издательстве, у нее хорошая зарплата…
– Ну, это не богатство! – Кристина задрала острый подбородок. – Крупный счет в банке, золото, бриллианты, недвижимость, заводы, антиквариат! Этого, как я понимаю, не имеется?
– Не имеется. – Аня развела руками. – А почему ты спрашиваешь?
– Все преступления совершаются либо из-за денег, либо из-за власти! – Кристина встала в позу оратора на митинге. Щеки ее расцветились бледным румянцем. – Вы в России изменили своим идеалам, коммунистическим принципам, поэтому сейчас у вас всем правят деньги и криминал! Советский Союз был примером всему миру в решении социальных вопросов, и криминала у вас было мало, а теперь что?
Аня слегка опешила.
Про коммунизм она знала только из курса новейшей истории, и из него выходило, что коммунизм принес людям много зла, что он стоил России миллионных жертв. Правда, Аня не понимала, как связать эти выводы из учебника с мамиными рассказами о комсомоле.
По ее словам выходило, что время это было очень даже интересное, веселое – все эти комсомольские субботники, КВН, спортивные соревнования и вечера, даже танцы были какие-то другие, на дискотеках мамины ровесники не просто танцевали, там были какие-то конкурсы, самодеятельность. И еще походы, слеты бардовской песни, какие-то невероятные стенгазеты… А самое главное – они были как-то вместе, не отдельные личности, каждая со своими понтами и запросами, а вместе!
Когда мама рассказывала про свои школьные и студенческие годы, Ане казалось, что именно этого ей как раз и не хватает, чтобы было интересно и весело. Но кроме этого все остальное ведь было ужасно: ГУЛАГ, война, голодные годы, карточки на хлеб, запрет на все иностранное и на поездки по миру. Ведь дикость же! А тут эта продвинутая финская девушка утверждает, что СССР – это хорошо, а современная Россия – только криминал и деньги!
– Не пугай девочку! – засмеялся Диди. – Что ты ее своими коммунистическими речами путаешь! Она теперь живет в капиталистической России, с коммунизмом покончено!
– Никогда! – страстно выкрикнула Кристина, снова плюхаясь на пол. – Никогда им не удастся убить идеалы коммунизма, равенства, братства и справедливости! И мы, коммунисты всех стран, это докажем! И ты, презренный буржуа, увидишь торжество коммунизма не только в Африке, но и по всему миру!
– О’кей, увижу, только не кричи! – Дидье сел на пол рядом с Кристиной, обхватил ее плечи длинной рукой. – Баррикады строить еще рано или уже пора?
– Надо будет, мы и баррикады построим! – Кристина независимо вздернула подбородок. – Вот, смотри! Ты не знаешь, как в 1968 году за один день выросли баррикады по всему Парижу? – Девушка вытянула палец в сторону портрета пухлощекого юноши, висевшего над камином. – Конечно, Жан-Поль Кюле погиб совершенно глупо, без пользы. Но тогда были и другие! И сегодня есть люди, которые не испугаются пойти на баррикады и на смерть ради своих идеалов!
– А кто этот Жан-Поль? – тихонько спросила Аня.
– Это сын мадам Кюле, владелицы этого дома. Мадам просто старая буржуа, – пренебрежительно махнула рукой Кристина, – но она воспитывала сына, который жил в этой мансарде один. Он учился в высшей школе изящных искусств, подавал надежды, как художник. А погиб в 1968 году, в драке между двумя хулиганскими группами, случайно попал под нож. А мадам теперь говорит, что он был героем «майской революции», и тут все оставила как было, но мансарду все равно сдает, чтобы не пустовала. Мы ее два года просим сделать ремонт, а она говорит: нет, память о сыне! А на самом деле просто денег жалеет. Я же говорю, буржуа!
– А-а-а, – протянула Аня. – Так это его картина на мольберте, да?
– Ну да, и скрипочка тоже его! – Кристина повернулась к камину. – Только уже сорок лет прошло, можно было бы и отремонтировать эти развалины.
– Ну хорошо! – Диди хлопнул по коленям, поднялся. – Ты еще полежи до завтра, пока на улицу выходить не стоит. А мне пора, завтра опять рано вставать, профессор – сущий монстр, требует, чтобы стажеры были в клинике в шесть утра, представляешь?
– Так ей завтра днем можно будет выйти, док? – с улыбкой спросила Кристина. – Надо же искать, где ее мать и вообще… Она говорит, что дорогу найдет.
