Татьяна Батенёва - У ангелов нелетная погода
Нателка только охала и ахала, задавала детские вопросы, и Маша даже раздражалась, не понимая, почему всегда ироничная и бойкая подружка так раскисла. В конце концов она просто рявкнула на Нателлу, велев ей немедленно прекратить ныть и до их возвращения в Москву найти все возможные контакты в бюро Интерпола в Москве, МВД и МИДе. Нателка сразу успокоилась, стала деловито вспоминать, с кем из правоохранительной системы когда-либо встречалась, вспомнила даже давнего знакомца из пресс-службы Департамента экономической безопасности МВД, который когда-то пытался за ней приударить. В общем, удалось вернуть девушку в сознание, и хотя бы эта проблема пока перешла в разряд решенных.
С Ильей все вышло хуже. Маше показалось, что он был сильно нетрезв, хотя говорил спокойно, разумно и, как всегда, четко. Сказал, что МИД берет на себя, там есть хорошие контакты, но лучше было бы, если б туда они отправились сразу же с Ларисой – у тамошних людей лишнего времени не бывает. Но в голосе его Маша услышала какую-то постороннюю ноту, как у расстроенной скрипки. Вроде и не фальшивит, но звук нечистый. То ли паузы между словами он делал дольше, то ли сжимал челюсти слишком сильно… В общем, все это Маше сильно не понравилось, хотя Ларке она не сказала ни слова.
Утром, собрав вещи и заплатив недовольному хозяину апартаментов всего за сутки, хотя он рассчитывал на долгое пребывание, она приехала в больницу. Долго ждала, пока Ларису еще раз обследуют, сделают какие-то анализы, пока Ларка заплатит за вызов скорой в отель, пока им оформят бумаги с переводом на английский… В аэропорт приехали прямо к регистрации.
…Кажется, подлетаем к Москве, лениво думала Маша. Хотелось спать, поесть нормальной еды и еще очень хотелось в душ. Она посчитала в уме дни, которые оставались до прилета Андреаса. Получалось еще долго. Ну ничего, все равно она будет занята делами Ларисы. Маша не сомневалась, что каждый шаг, который им придется предпринять в Москве, будет связан с проволочками, глупыми отговорками, тягомотиной, бюрократическими пустыми глазами: «Мы, к сожалению, ничем не можем помочь…» Как все и всегда решалось в Москве.
За два года в Германии она уже порядком отвыкла от этих вязких, нелепых болотин административного произвола. Там, если уж чиновник обязан был решить твой вопрос в течение двух суток – будьте любезны, он так его и решал. У нас, когда говорят: «Позвоните на неделе!», это ничего не значит, твой вопрос может решаться и месяц, и полгода… Ну, ничего, дорогая, придется привыкать заново, усмехнулась она сама над собой.
Лариса отвернулась к окну, но если бы ее спросили, что она видит, она бы только вздрогнула от недоумения. Она видела маленькую Аню – в красном комбинезоне, с лопаткой в грязной руке. Полными слез глазами она смотрела снизу вверх на мать и причитала: «Коля сломал мое ведерко, сломал, ведерко сломал!» – «Ну, ничего, солнышко, купим тебе новое, не плачь!» Но никакие обещания не утешали Аню в разгар строительства куличиков, которое теперь становилось невозможным, потому что вредный Коля сломал ведерко.
Лариса сморгнула, но картинки давнего прошлого упрямо всплывали перед глазами. Вот Аня уже побольше, лет пяти, наверное. Светлые тощие косицы, надутые губы. Обиделась и собралась уходить из дома. «Куда же ты пойдешь, девочка?» – ласково спрашивает Лариса. «К бабушке уеду от тебя, насовсем!» – упрямо наклоняет голову дочь.
«Так ведь на поезд нужен билет, как же ты его купишь? Давай уж я тебе денег дам?» Аня отворачивается, лбом упирается в стенку…
Лариса никогда не анализировала свое отношение к дочери – и так было понятно, что в ней сосредоточен основной смысл ее жизни. Точно так же, как смысл жизни ее матери, Аниной бабушки, был сконцентрирован в Ларисе и ее брате Алексее. Это казалось совершенно естественным и правильным в том кругу, в котором проходила жизнь Ларисиных родителей, их близких и знакомых. Мама обожала их с Алешкой, всегда старалась сделать для них все, что возможно. Ласковую мамину руку она всегда чувствовала на своем плече, хотя уже давным-давно жила отдельно.
Мама и называла их с братом не иначе как «ангел мой», не ругала и не наказывала, если они творили что-то озорное… Но на самом-то деле именно она и была их ангелом-хранителем, Лариса стала понимать это, когда у нее самой появилась Аня. Новые материнские чувства наделили и ее этой ролью – она остро чувствовала, что именно от нее зависит благополучие, здоровье и будущее дочери. И это было не в тягость, а в радость.
Она всегда молча изумлялась, когда ее коллеги по издательству жаловались на своих детей, говорили, что устают от них, не могут совладать… Как это можно устать от собственного ребенка, от той радости, что от него исходит, думала она, но никогда не спорила.
Единственное, что всегда огорчало Ларису, – то, что Аня у нее одна. Ей казалось, что она могла бы родить и воспитать еще двух-трех, а то и больше желанных детей… Но вот жизнь сложилась так, а не иначе. И всегда страшно было представить, что с ней было бы без Ани – какое тоскливое, ничем не заполненное существование ждало бы ее…
С самого рождения дочки, а может быть, и еще раньше Лариса чувствовала их неразрывную связь – пуповину ли, провод, невидимый сосуд, который соединял ее с Аней. Он то становился призрачнее и незаметнее, то напрягался и забирал все ее силы, когда девочка болела или с ней что-то случалось, но никогда не пресекался.
Если бы Ларисе сказали, что другие матери его не ощущают, она бы сильно удивилась. Ей казалось естественным, что эта связь не прерывается ни на секунду, что от нее переливаются к Ане энергия, любовь, тепло или беспокойство, тревога, опасения и, самое главное, сумасшедшая, почти звериная вера, что с ней не может, не должно случиться ничего плохого…
И вот теперь она физически ощущала, как этот невидимый провод истончался, вытягивался из последних сил. И оказывалось, что связь была двусторонняя, и она тоже по незримому проводу получала от своей девочки любовь, тепло, наивную веру в ее материнское всемогущество. Именно это давало ей силы и энергию, которой теперь почти не осталось. А никакого ее всемогущества нет и не было… И она так же бессильна перед злой чужой волей, как и сама Аня…
«Я найду ее, найду, или…» Лариса сознательно остановилась, не стала додумывать мысль, которая в последние дни приходила все чаще. Ну, а что же такого – все равно без дочери жизнь потеряет всякий смысл, что бы там ни говорили мудрые психологи. Это ведь не страшно – перестать жить. Страшно думать, что там с ней, не причиняют ли ей вреда, не мучают ли…
Лариса встряхивает головой: нет, нельзя, надо думать о хорошем, надо верить!
– Который час? – поворачивается она к Маше. – Должно быть, скоро на посадку?
В тихую темную квартиру они приехали уже под вечер. Лариса долго стояла в прихожей, не решаясь пройти дальше. Маша терпеливо ждала сзади, потом наконец щелкнула выключателем.
– Знаешь что, ты иди в душ, а я приготовлю что-нибудь на скорую руку! – Она старалась говорить будничным тоном, чтобы Ларка как-то пришла в себя.
– Да-да! Там в холодильнике должны быть яйца, молоко.
Лариса наконец прошла в гостиную и первым делом закрыла дверь в Анину комнатку.
– Только хлеба нет, но ничего, там сухарики должны быть.
И снова надолго застыла посреди гостиной.
* * *Скорую пришлось вызывать в пять утра, когда Маша сквозь сон услышала звон стекла на кухне. Лариса пыталась накапать себе каких-то остро пахнувших капель, но разбила флакон. Прибежав на кухню, Маша нашла ее сидящей на полу с мертвенно-бледным лицом. Врач скорой, обросший щетиной здоровенный мужик, похмыкал, считая пульс, сбегал в машину за портативным электрокардиографом, еще похмыкал…
– Поедемте в больницу, дорогуша, тут дело серь езное. – Он положил лопатообразную ладонь на Ларисино плечо. – Сердечная недостаточность, ЭКГ не очень. В общем, понаблюдать вас надо, да?
Лариса отказывалась, просила оставить дома, но Маша из-за дивана делала страшные глаза доктору и показывала рукой на дверь: увозите, мол, обязательно! Доктор помотал крупной головой, звонил куда-то, рассказывал про «больную». И увез Ларису, как он выразился, «близенько» – в кардиоклинику первого мединститута.
Лариса устала спорить, прикрыла веки, только на прощание подняла узкую ладонь. Маша пообещала прийти сегодня же.
23 августа 2008 года, суббота, вечер
После горячего бульона и удивительно вкусного паштета Аня тихо заснула и проспала до самого вечера. Когда проснулась, в кресле напротив сидел большой темнокожий парень. Кристина устроилась на полу напротив, скрестив ноги по-турецки. Они разговаривали очень тихо и, видно, давно. Аня несколько секунд смотрела на них из-под прикрытых ресниц, но парень все равно догадался, что она проснулась.
– Бонжур! – весело сказал он и улыбнулся во весь рот, полный ярко-белых зубов. Аня непроизвольно улыбнулась в ответ. Она вспомнила – длинные дреды, растаманская пестрая шапка, тонкие пальцы – этот парень сидел на коврике в окружении высоких барабанов тогда, позавчера…
