Татьяна Шахматова - Унесенные блогосферой
– Нужно, чтобы она просто слова эти свои умные написала «признаки речевой агрессии, язык вражды», весь этот огород, – продолжал Борис, немного сбавляя громкость. – Формальное основание для обыска. Понимаешь? – втолковывал мне следователь, как будто я мог проникнуться его бедой и нажать тайную пружинку, отвечающую за доставку моей эксцентричной тетки под окна следственного комитета.
Я пробормотал о больной родственнице, заменив телеграмму на телефонный звонок, и выразил желание подъехать, чтобы передать синюю папку.
– Сам приеду, – отрезал следователь. – А ты мне напишешь.
– Что? – изумился я.
– Ты ж филолог? – уточнил на всякий случай Борис.
– Да, но подпись…
– На бланке напишешь, без подписи. Это формальность. Вика вернется, подпишет.
– Но я же не занимаюсь экспертизой… Я только учусь, – слабо отбивалась личинка филолога.
– Но филолог же!
Возразить было нечего, оставалось только надеяться на то, что Борис знает что делает.
Страшное озарение пронзило меня, как только я повесил трубку. Я совершенно потерял голову – это было очевидно. Следственный комитет – это другой конец города, даже если Борис выйдет из здания сию секунду, по пробкам он явится только через час. Катастрофа! Я бросился перезванивать, но закон подлости работал без сбоев, видимо следователь был уже в дороге.
Безжалостные гудки на том конце линии прервал входящий. В дверь. Как и было договорено, это пришла Ада Львовна, по выражению лица которой было ясно, что что-то произошло.
– Ничего не понимаю, – с порога заявила дама, сбрасывая мне на руки пальто. – Сегодня на заседание кафедры доставили срочный пакет из министерства образования. Нашего Сандалетина номинировали на премию президента Российской Федерации.
От неожиданности я чуть не сел.
– Премия для молодых ученых. За особый вклад в науку, – добила Миллер.
– И какой у него вклад? – сердце мое учащенно забилось.
Преуменьшать опасность врага – это путь к проигрышу. Врага всегда подсознательно хочется записать в разряд дураков, но дураком Сандалетин, конечно, не был. И тут уж я не уставал звонить в звоночек у своей двери, напоминая себе об этом нерадостном факте. Публиковался наш ученый секретарь чудовищно много, в том числе в толстых журналах. Статьи свои он активно популяризировал, внедряя ссылки на них в собственные методички и цитируя себя любимого на семинарах.
В научной среде давно замечено, что научная тема – это всегда вопрос, на который человек пытается ответить прежде всего себе. Это автопортрет, ключ к человеку. Тема – главный страх ученого и его тайная мечта, то чего он боится и любит больше всего. После того, как у него не сложилось с судебной лингвистикой, Сандалетин немного перепрофилировался и занялся тем, что научно выделял критерии настоящего и мнимого искусства. Его занимали вопросы оригинала и его копий, всевозможных подделок, пародий, графоманства, подражаний и просто воровства и то, что из всего многообразия тем он выбрал именно эту говорило о нем больше любой исповеди и характеристики.
Аргументы Сандалетина-ученого всегда были неопровержимы. Он обладал широчайшей терминологической эрудицией и умением вести научную дискуссию. Писал он примерно так: «фундаментальным мотивом творчества писателя Х является апелляция через фантомную аллюзивность к трансцендентной и даже трансфакультативной идиоме обращения эйдоса в инобытие».
Несмотря на пристрастие к мудреным терминам, заключения его блистали кинжальной остротой истины в последней инстанции: «Итак, с прискорбием приходится признать, что творчество автора Х мы никак не можем назвать самостоятельным и отвечающим высоким законам искусства. Это не писатель, это графоман».
Несмотря на то, что журналы, публиковавшие Сандалетина нередко получали судебные иски с претензиями и требованиями опровержений, далеко не все после этого переставали сотрудничать с ученым мужем. Безжалостные законы рынка СМИ требовали сенсаций даже от толстых литературных изданий, а вместе с этой волной, на которой издания отчаянно старались выплыть, всплыл и Сандалетин, держа вертикально вверх указательный палец, которым он с высоты своей университетской кафедры грозил всему творческому миру.
Названия статей Сандалетина говорили о том, что перед нами новый Белинский, стоящий на страже литературного вкуса современной публики: «Не тот, кем кажется», «Бумага не краснеет», «Уж не пародия ли он?».
На некоторых его разгромы имели воздействие. Одна моя одногруппница, писавшая юношеские романтические сонеты, после замечаний своего преподавателя, которому она трепетной рукой вверила тетрадь, в слезах бросилась наутек и пыталась вскрыть вены, правда, скорее для пущего поэтического шарма.
Одним словом, печатных трудов у Сандалетина было очень много. И чем чёрт не шутит, сейчас мало кто хочет в чем-то разбираться, а вот навешивать ярлыки – это как раз любимое занятие нашего ускоряющегося общества. Может быть, награда нашла своего героя.
Я вглядывался в лицо Миллер, пытаясь понять, не разыгрывает ли она меня? Лицо авантюристки – неоднозначный тестер. Сейчас Миллер была грустна, и это не внушало оптимизма.
– Я, конечно, многого от нашего государства ожидала, но такого… – проговорила она, раздеваясь в прихожей. – Если они так ненавидят образование, назначили бы Сандалетина сразу министром, и дело с концом. Впрочем, к этому все идет. Знаете, куда он помчался, получив бумаги? К проректору по науке! И сразу после заседания нашей заведующей напомнили о предпенсионном возрасте. Так что, думаю, скоро ваш злобный мститель возглавит кафедру.
По моей спине пробежали переменные волны холода и жара. Вика говорила, что соревноваться с Сандалетиным – это как лисице бежать по кругу наперегонки с камнем. Как бы быстро ни бежала лисица, камень уже будет лежать на финише. Единственная надежда оставалась на наш план, который теперь оказался под угрозой двойного срыва. Я продолжил жать на вызов, пытаясь дозвониться до Бориса, но теперь выяснилось, что аппарат абонента вообще вне зоны действия сети.
– Я думаю, что он не придет, – проговорила Миллер, тем не менее осматривая место, куда можно было бы пристроить видео камеру. – Если бы вы, Саша, видели его сегодня. Обычно такой корректный, со всеми вежливый, улыбается и машет. Но сегодня он распушил хвост. Аж здоровается сквозь зубы.
– А вдруг это кому-нибудь нужно? – выдавил наконец я, то, что меня тревожило больше всего. – Вдруг он действительно сделал вклад в науку?
Миллер пожала плечами.
– Это зависит от того, что именно сейчас считается наукой.
– Отправить ему СМС? – спросил я.
– Ни в коем случае! – воскликнула она. – Он обязательно перезвонит. Ваша Вика еще в аспирантуре получала президентскую стипендию. Думаю, он с тех пор зубами скрежещет. И тут такой реванш!
О Викиной награде я услышал впервые.
– Было такое, было. Талантливая девочка! – заверила Миллер. – Только это было три или четыре года назад. Тогда сумма награды была скромной. А теперь Сандалетин готовится принять два миллиона. Уже кое-что.
– Не только доплюнул, но переплюнул Вику олимпийским плевком, – проговорил я, и Миллер впервые улыбнулась.
И все же отступать некуда. Наш с Адой Львовной замысел был достаточно прост и однозначно чрезвычайно жизнеспособен, потому что в сущности, если отбросить всю театральную составляющую, сводился к банальному шантажу. Вика как-то обмолвилась, что в свое время оставляла Сандалетину ключ от квартиры под ковриком, и мы решили напомнить ему об этом факте. Подождав, когда он подойдет к подъезду Вики, мы отправим ему СМС якобы с Викиного телефона: «Ключ где обычно, заходи, я скоро буду». Сандалетин заходит в квартиру, и его пребывание там записывается на видео-камеру.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не «магическое вдруг», по законам которого я кубарем несся в неизвестном мне направлении последние несколько дней. Итак, на сей раз в роли «магического вдруг» выступал следователь Следственного комитета, который сейчас направлялся в квартиру к Вике, ровно к тому же времени, что и Сандалетин, приглашенный мной вчера на шесть вечера.
Установив камеру, Миллер уехала. Хотя бы Борис не застанет нас тут наедине, уже легче. Я схватил под мышку синюю папку, включил камеру, положил под коврик у двери дубликат ключа и, едва натянув куртку, выскочил на мороз с намерением ни за что не пускать Бориса в квартиру.
– Кого ждешь? – спросил Борис вместо приветствия через опущенное стекло.
– Вас.
– Ну-ну, – саркастически усмехнулся следователь. – Почетный караул на противоположной стороне двора. Польщен. Так кого ждешь? – уже без шутки в голосе спросил он, думая про меня, видимо, бог знает что.
– Я все напишу. Все что нужно, приеду в отдел завтра. В восемь утра. Но сейчас я не могу, у меня девушка. В квартире. Ну вы понимаете… – скороговоркой проговорил я.
