Андрей Карапетян - Рыжий Семёнов

Андрей Карапетян

Рыжий Семёнов

Как мы встретились с рыжим Семеновым? Да очень обыкновенно, должен сказать. Подошел мужик, подсел, закурил… как это делается. Собственно говоря, достаточно скучна и его история, но охота мне кому-нибудь ее рассказать, просто — такая охота! Не знаю уж почему… так — из сочувствия, возможно… Нельзя же в самом деле все — молча и молча! Так и до кладбища домолчаться можно! Собеседник нужен, братцы, страшно нужен, катастрофически нужен собеседник, слушатель… Элемент бессмысленности и запустения появляется в жизни, если не найти собеседника. Поэтому я расскажу все-таки.

Живу я в старом тяжеленном доме, коммунальном и замудренном. На фасаде — фальшивые колонны в побелке, сзади же, как водится, темно-кирпичные стены, пристройки, подвалы, входы-выходы, котельные и громадный покатый двор, где усыпанный битым кирпичом, где утоптанный, а где поросший одуванчиками и ромашками.

В тот день я сидел на скамье в дальнем углу двора и, кажется, что-то читал — не помню уж. Было воскресенье, была хорошая нежаркая погода. У одного из парадных прочно и нерушимо сидели старухи на крашеных табуретках, легко шелестели деревья над котельной, а за забором, в новеньком семиэтажном общежитии медсестер звенела, жужжала, пела и выплескивалась через край развеселая выходная жизнь.

В такие дни из углового окна на верхнем этаже нашего дома высовывается обыкновенно звуковая колонка, следом появляется ухмыляющаяся морда Митьки Персика, и колонка начинает издавать звуки. Такие звуки могли бы издавать, например, большая и разболтанная бормашина вкупе с печальными воплями истязуемого на ней. Колонка издает звуки, Митька блаженствует в окне, а мы, все остальные, не обращаем на них внимания.

В тот день ни колонки, ни Митьки в окне не было, и хотя общежитие медсестер как-то восполняло отсутствие этого элемента нашей жизни, все-таки я не очень внимательно читал книгу, а больше глазел по сторонам… Вот я заметил сразу незнакомца, вошедшего через арку во двор и хмуро озирающегося вокруг. Высоченный такой пыльно-рыжий дядя в неприметной рубахе и бесспорно стираных брюках. Видимо, я проявил к нему некоторое внимание, потому что, оглядевшись неторопливо, он направился в конце концов в мою сторону. Это мне не очень-то понравилось, я не люблю случайных знакомств и пустых разговоров, но не бежать же мне было, хотя я и отвел как бы равнодушно глаза. Но это не помогло — рыжий незнакомец приблизился, все так же хмуро оглядел меня и, разочарованно вздохнув, уселся рядом. Лицо его было достаточно ординарно, несмотря даже на мощные, выпирающие из-под носа, усы и отечные складки у глаз. Судя по рукам, большим, в черных трещинах и неотмытых пятнах, незнакомец был работягой.

Я закурил, раз уж такое дело.

— Не угостите папиросой? — Рыжий повернулся ко мне и двинул усами.

— Пожалуйста…

Он долго ковырялся своей лапой в пачке, потом постучал мундштуком папиросы об ладонь.

— Я извиняюсь — Федьку такого вы тут не знаете? По фамилии Бурлак?

— Как же!.. Мой сосед…

— А-а-а!.. Так он дома сейчас?

— Нет. Кажется, умотал куда-то Да, еще с утра умотал…

Рыжий хмыкнул, замолчал, но потом поглядел на меня, откровенно посомневался и спросил:

— Про тот случай на Знаменке слыхали?

Вот оно — начало трепа. Если не слыхал — расскажут, если слыхал — переубедят, и пойдет разговор дотемна, и за жизнь, и за радиацию, и за любовь, и времени не вернуть уже.

— Ну, во время грозы-то… — настаивал рыжий.

— Что-то слыхал вполуха… — вежливо ответил я. — Месяц назад, что ли?

— Ага! — обрадовался он, — Месяц!

— Да, вы знаете, у соседа Федора что-то было в связи с этим…

— Ну? — Рыжий требовательно глядел на меня.

— Там их молнией поразило вроде бы. Мне что-то жена Федора рассказывала, но я, признаться, толком-то ничего не понял…

Мой собеседник побренчал спичечным коробком, прикурил, сунувшись в сложенные ладони.

— Нет. — Он пыхнул в мою сторону из ладоней, попыхал несколько раз и выбросил спичку. — Нет. Там другое было совсем. Ага! А Федька — сволочь! Вот что! Понял?

Я перепугался, честно говоря, но он неожиданно протянул мне руку:

— Семенов, Борис…

И добавил:

— Адамович.

Я осторожно пожал его каменную ладонь и тоже представился, недоумевая. Борис Адамович Семенов насупленно разглядывал мое лицо.

— Вот скажи. — Он презрительно прищурился. — Ты мне поверишь, если я расскажу, чего там было? А?

Я отполз на край скамейки. Но он, довольно громко сопя, придвинулся.

— Подожди! Я тебе расскажу сейчас — так ты мне будешь верить? Вот скажи!

— Э-э-э… Смотря что расскажете…

— Вот именно.

Он откинулся на спинку скамьи и затянулся папиросой.

— Смотря что! Вот именно. Чего мне врать?

— А вы, извините, что — занимались этим случаем, да?

Он хмыкнул.

— Да я сам, ты понял, из тех… которых поразило. Ха-а! — Он выдохнул прямо мне в лицо тошнотворную смесь чайной колбасы и табачного дыма. Затем снова затянулся и, перекинув ногу за ногу, начал покачивать пыльной туфлей.

«Так, — подумал я, — на психа напоролся. Так тебе и надо, интеллигенту! Теперь сиди и слушай, дабы не схлопотать по морде лица!»

— Ну, вот например, — ухмыляясь говорил Семенов, — я тебе скажу, что у пятерых, неважно у кого… ну — неважно, понял, просто у пятерых мужиков появился общий мозг.

Он помолчал, помял перед лицом папиросу.

— То есть, подожди, не появился общий мозг, а просто, ты понял, ихние все мозги как бы объединились — понял? — и начали работать на один. А? — Семенов поглядел на меня вдохновенно.

«Он просто удрал из больницы, вот что! Просто этот псих взял и удрал, и конечно же напоролся на меня». Во всяком случае, я дернул плечом и осторожно ответил:

— Фантастика какая-то…

— Фантастика! — рассвирепел Семенов. — А-а-а! Ну, пускай… Вот читаешь ты такую фантастическую литературу, а там написано, что пятеро мужиков вдруг объединяются мозгами и получается один большой мозг.

— Как объединяются-то? Биотоками какими-нибудь?

— Откуда я знаю, ядрен бугай! — Семенов нехорошо выбранился. — Какая разница! Ты вот скажи, что ты вот про это все думаешь? — Он быстро докуривал, злобно дергал усами и неприязненно взглядывал на меня.

— Я, Борис Адамович, до конца дочитал бы, а затем, понимаете ли, перевел бы эзопов язык фантастики в какую-либо мысль на обычном языке… — Я просто боялся этого Семенова. А что? И вы бы испугались, немудрено совсем!

А Семенов угрюмо скатывал пальцами недокуренную папиросу.

— Ну ты и сказал… Какую-либо!.. — передразнил он. — Чего не сказать по-людски? Какую-либо!

Вдоль дома шла бабка Аринушкиных, таща две авоськи с апельсинами. У входа, где рядком сидели ее товарки, бабка опустила авоськи на землю и начала с ними обстоятельный разговор, кивая и тыча куда-то в сторону корявыми руками.

— Ненавижу старух… — забубнил вдруг Семенов. — Дурные, жадные, без понятия… Какой в них толк?.. А вреда!.. А вреда сколько!.. Эти ж наши старухи… А-а! — Он махнул рукой.

— Эти старухи на свою жизнь наработали!.. — Я обиделся даже не за старух, которых и сам не очень чтобы уважал, а просто шибко умного изображал из себя этот рыжий детина. — Наработали, знаете ли, наворочали, дай бог нам с вами столько!

— Чушь, батенька! — ответил вдруг Семенов и гадко ухмыльнулся. — Именно что — наворочали!..

Я изумился неожиданной интонации, а рыжий мой собеседник полез в брючный карман и вытащил ветхую пачку «Беломора». Некоторое время он огорченно смотрел на нее.

— Тит твою!.. А она — здесь! Во!.. — Он постучал пальцем по голове. — Ты понял, не варит! — Затем выковырял кривую папиросу и вновь закурил, попыхав в сложенные ладони.

Мы молчали некоторое время. Старухи закончили обмен информацией, бабка Аринушкиных подхватила апельсины и скрылась в темноте подъезда. Остальные бабки опять неподвижно уставились перед собой. В угловом окне появился Митька Персик, исчез, а вместо него выпихнулась колонка. Грянула зубоврачебная музыка.

Семенов поглядел туда, потом на старух.

— На хрена ей столько апельсинов? — задумчиво спросил он. — На засолку, разве… Дура бабка!..

— У нее семья большая.

— Семья-то? Ты вот что — послушай, я тебе сейчас расскажу, но ты не перебивай только, ты понял, а просто слушай.

Я покивал ему. И Семенов начал свой рассказ.

— Там на Знаменке, — сказал он, — пивнуха есть, «Муравейник» называется. Ну, мужики ее так зовут. Ну — знаешь. Так тогда и правда гроза начиналась. Темно так стало. И осталось нас, ты понял, пятеро всего мужиков. Я, значит, Федька этот твой, обалдуй, Полуянов из третьего СМУ, да исполкомовский один — Орлов по фамилии, да подлетел еще в последний момент, может знаешь, из областного педа профессор… или кто еще… вислоносый такой… нет?.. научный, в общем, мужик… Курчановский, то ли Кручаковский… Так как-то… Не — Чурпаковский… Ты повял — не помню теперь… Интересно!..