Гастон Леру - Призрак Оперы
— К вашим услугам, господин директор. К вашим услугам. А что это за «другое»?
— Сначала я хотел бы задать вам один вопрос, мадам Жири.
— Давайте, сударь. Мадам Жири ответит на любой.
— Вы по-прежнему в хороших отношениях с призраком?
— Лучше не бывает, господин директор, лучше не бывает.
— Ага! Вы нас радуете… Скажите-ка, мадам, — произнес Ришар самым доверительным тоном. — Между нами, вы ведь не дура?
— Позвольте, господин директор! — вскричала билетерша, перестав помахивать черными перьями своей шляпы. — Заверяю вас, что эта мысль никому и в голову никогда не приходила.
— Прекрасно, нам тоже. Ну а теперь признайтесь, что вся эта история с призраком — славная шутка, не так ли? Но она слишком затянулась.
Мадам Жири посмотрела на директоров так, как будто они говорили по-китайски. Потом подошла к столу Ришара и встревоженно заговорила:
— Что вы хотите этим сказать? Я вас не понимаю.
— Неужели? Вы очень хорошо нас понимаете. Или скажем так: вы должны понять нас. И начнем с того, что вы скажете нам, как его зовут.
— Кого?
— Вашего сообщника, мадам Жири. Вашего призрака.
— Я — сообщница призрака? Я?! Сообщница в чем?
— Вы делаете все, что он вам приказывает?
— Ах, это! Ну, он не очень утруждает меня.
— И он всегда дает вам чаевые?
— Не жалуюсь.
— Сколько он вам дает за то, что вы передаете ему конверт?
— Десять франков.
— Фи! Не густо!
— Почему это?
— Я вам объясню, мадам. А пока мы хотели бы знать, по какой такой причине вы верой и правдой служите призраку? Нельзя же, в самом деле, за десять франков завоевать дружбу и преданность самой мадам Жири.
— О, это верно! И я скажу вам причину, господин директор. В этом нет ничего бесчестного… Наоборот.
— Мы в этом не сомневаемся, мадам.
— Ну так вот… хотя призрак не любит, когда я рассказываю о нем.
— Ха! Ха! — развеселился Ришар.
— Но эта история касается только меня, — продолжала билетерша. — Значит, дело было в ложе номер пять. Как-то вечером я нахожу письмо для меня — записку, написанную красными чернилами. Эту записку, господин директор, я помню наизусть и никогда не забуду, даже если проживу сто лет!
И мадам Жири, выпрямившись, с трогательным выражением процитировала письмо призрака:
— «1825 год: мадемуазель Менетрие, скромная статистка, стала маркизой де Гюсси. 1832 год: мадемуазель Мари Тальони, танцовщица, стала графиней Жильберде Вуазен. 1848 год: танцовщица Сота вышла замуж за короля Испании. 1847 год: Лола Монтес, танцовщица, вступила в морганатический брак с королем Людовиком Баварским и получила титул графини де Лансфельд. 1848 год: мадемуазель Мария, танцовщица, становится баронессой Эрмевиль. 1870 год: Тереза Эслер, танцовщица, выходит замуж за Дона Фернандо, брата португальского короля…»
По мере перечисления этих славных браков почтенная дама все оживлялась, выпрямлялась и, наконец, вдохновенно, как пифия перед своим треножником, выкрикнула звенящим от гордости и волнения голосом последнюю фразу пророческого письма:
— «1885 год: Мэг Жири станет императрицей!»
Обессиленная этим последним порывом, билетерша опустилась на стул и через минуту продолжала:
— Господа, письмо было подписано так: «Призрак Оперы»! Я и раньше слышала о нем, но верила только наполовину. А с того дня, когда он объявил, что моя маленькая Мэг, плоть от плоти моей, станет императрицей, я поверила окончательно.
Не было никакой нужды разглядывать восторженную физиономию мадам Жири, чтобы понять, чего можно было добиться от бедной женщины при помощи двух магических слов: «призрак» и «императрица».
Но кто же все-таки дергает за веревочки эту причудливую марионетку? Кто?
— Вы никогда его не видели, он разговаривает с вами, и вы верите тому, что он говорит? — спросил Моншармен.
— Да. Во-первых, именно ему я обязана тем, что моей маленькой Мэг дали первую, хотя и крохотную, роль. Я сказала призраку: «Чтобы моя девочка стала в 1885 году императрицей, придется поторопиться — ей надо немедля дать роль корифеи». Он замолвил только словечко господину Полиньи, и дело было сделано…
— Значит, господин Полиньи его видел?
— Не чаще, чем я, но он его слышал! Призрак шепнул ему только одно словцо в тот вечер, когда господин Полиньи вышел, бледный как смерть, из ложи номер пять.
Моншармен безнадежно вздохнул.
— Да, — снова воодушевилась мадам Жири, — я всегда знала, что между призраком и господином Полиньи есть секреты. Директор делал все, о чем просил его призрак… Полиньи ни в чем ему не отказывал.
— Ты слышал, Ришар? Полиньи ни в чем ему не отказывал!
— Да, да! Слышал! — зарычал Ришар. — Полиньи — друг призрака, а поскольку мадам Жири — подруга Полиньи… — добавил он зловещим тоном. — Однако меня не интересует господин Полиньи. Единственный человек, чьей судьбой я озабочен, — и не скрываю этого! — мадам Жири! Итак, вы не знаете, что в этом конверте?
— Боже мой! Конечно, нет!
— Тогда смотрите!
Мадам Жири испуганно заглянула в конверт и воскликнула:
— Тысячефранковые банкноты!
— Да, мадам Жири! Да! Тысячефранковые банкноты. И вам это хорошо известно.
— Мне, господин директор? Клянусь вам…
— Не клянитесь, мадам! А теперь я вам скажу, зачем вас вызвал. Я собираюсь арестовать вас, мадам.
Два черных пера на шляпе цвета копоти, которые обычно торчали, как два вопросительных знака, тут же качнулись, приняв форму восклицательных знаков; что же касается самой шляпы, она угрожающе дрогнула. Удивление, возмущение, протест и одновременно ужас в движениях самой матушки Жири выразились в экстравагантном пируэте, называемом «жетэ глиссад» — жест оскорбленной добродетели, прыжок, который перенес ее вплотную к креслу директора, заставив того невольно отшатнуться.
— Арестовать меня!
Было просто удивительно, что произнесший эти слова рот не выплюнул в лицо Ришару три оставшихся там зуба.
Но господин Ришар выстоял. Его указательный палец предостерегающе уперся в грудь билетерши ложи № 5.
— Я арестую вас, мадам Жири, как воровку!
— А ну-ка повтори!
И мадам Жири наотмашь ударила директора Ришара по щеке, прежде чем успел вмешаться Моншармен. Правда, директорской щеки коснулась не сухая ладонь старой истерички, а только конверт, виновник скандала. Магический конверт раскрылся от удара, и новенькие банкноты, стайка фантастических гигантских бабочек, закружились по комнате.
Директора вскрикнули в один голос, одна и та же мысль бросила обоих на колени, и они принялись лихорадочно собирать бесценные бумажки.
— Настоящие? — спросил Моншармен.
— Настоящие? — спросил Ришар.
— Настоящие! — закричали оба в один голос.
А над ними скрежетали три зуба мадам Жири, изрыгавшей невнятные ругательства. Отчетливо слышалось только:
— Я — воровка! Ах, какая наглость! Ой, не могу!
Она задыхалась. Она кричала. Потом вдруг внезапно подскочила к Ришару.
— Во всяком случае, вы, господин Ришар, должны знать лучше меня, куда девались двадцать тысяч франков!
— Я? — изумился Ришар. — Откуда?
— Что это значит? — поспешил вмешаться обеспокоенный Моншармен. — Почему вы утверждаете, что господин Ришар знает лучше вас, куда девались двадцать тысяч?
Ришар, чувствуя, что краснеет под пристальным взглядом Моншармена, взял матушку Жири за руку и сильно встряхнул. Голос его загрохотал раскатами грома по кабинету.
— Почему я должен знать, куда делись эти деньги? Почему?!
— Потому что они прошли через ваш карман! — выдохнула старая дама, глядя на него, как глядят на внезапно появившегося черта.
Теперь уже Ришар стоял пораженный. Сначала тяжестью неожиданного обвинения, потом обжигающе подозрительным взглядом Моншармена. И он потерял самообладание, столь необходимое ему в тот момент, чтобы отвергнуть это отвратительное обвинение.
Часто самые невинные люди, застигнутые врасплох внезапным обвинением, которое заставляет их побледнеть, или покраснеть, или пошатнуться, или выпрямиться, или рухнуть в бездну, или протестовать, или вообще молчать, когда надо бы говорить, или хотя бы бормотать что-нибудь, оказываются в одночасье виноватыми.
Моншармен унял воинственный порыв оскорбленного Ришара, готового броситься на мадам Жири, и обратился к ней самым ласковым голосом:
— Как могли вы заподозрить моего коллегу в том, что он положил себе в карман двадцать тысяч франков?
— Я ничего такого не говорила! — заявила с вызовом мадам Жири. — Просто я сама сунула эти двадцать тысяч в карман господина Ришара. — Потом добавила вполголоса: — Раз пошло такое дело, пусть призрак простит меня.
Ришар собирался снова возмутиться, но Моншармен остановил его:
