Александр Бушков - Волк насторожился
– Там, между прочим, стоит подозрительная тачка, – сказал Данил. – Синяя «тойота» с двумя жлобами.
– Да? Черт, не лететь мне никак нельзя, и Валька раньше одиннадцати не вернется…
– Я могу подежурить, – сказал Данил.
Глаголев впился в него внимательным взглядом:
– Ты ничего такого не комбинируешь?
– Да брось ты. Думаешь, если у меня нет детей, я не понимаю?
– Ну ладно. Запомни код. Только смотри, я тебя предупредил – если начнешь чего-нибудь крутить, если вильнешь с кладом, из-под земли выкопаю…
«Тойота» стояла на прежнем месте. Данил прошел мимо насколько мог равнодушнее. Если они связались с кем-то по рации, будет хвост…
Через несколько кварталов он установил, что хвоста нет. Загнал машину в тихий дворик, вылез и прошелся вокруг с детектором. Не удовольствовавшись отсутствием красного огонька, облазил «жигуль», чуть ли не обнюхал.
Нет, «маячка» ему не всадили. И хвоста не послали. Значит, не по его душу явились гости, они вообще не знают его в лицо.
Еще сутки назад он преспокойно достал бы рацию и вызвал столько людей и машин, сколько ему заблагорассудится. «Тойоту» и ее владельцев моментально установили бы, взяли под наблюдение при нужде…
Теперь же он прекрасно понял, что ощущают слепые и безногие. Он рискнул довериться Кондрату, доверенному лицу самого Лалетина, поручил ему стеречь Каретникова – но на этом следовало остановиться. Отнюдь не оттого, что он не доверял кому-то – просто надлежало прочно лечь на грунт и обрубить абсолютно все ведущие к нему ниточки. А поутру же сматываться из города. Бортко тоже не волшебник, и всякого начальства над ним полно…
Он приехал в речной порт, оставил машину у вокзала, довольно нелепого серого здания сталинской постройки, чрезвычайно смахивавшего на обком в миниатюре. Вышел на набережную, свернул вправо, прошел мимо белоснежного многопалубного красавца «Федора Достоевского» – на палубе раскованно гомонили иностранцы – мимо парочки кораблей поплоше, но, в общем, столь же презентабельных. В самом конце причала стоял невидный кораблик, маленький речной теплоход с ботаническим названием «Багульник».
Невидным кораблик был только снаружи – внутри его давно и старательно переоборудовали, и из бывшего грузопассажира, лет десять трудившегося на Шантаре, получилось что-то вроде неплохой яхты. На красавице Шантаре, протянувшейся по Сибири на четыре с лишним тысячи километров, такая игрушка просто необходима, если у тебя есть достаточно денег. Зарубежные партнеры, вроде бы привыкшие ко всему земному шарику, после пары суток прогулки по реке приходят в тихий экстаз – очень уж красивые места, сибирская Швейцария, в чем единодушно сходились, несмотря на полное несовпадение в остальном, столь разные люди, как Ленин, Сталин и Пилсудский (отбывавшие здесь ссылку, не одновременно, правда)…
Сходни были убраны. Данил перепрыгнул на борт – и откуда-то сбоку моментально выдвинулся бдительный вахтенный, в безукоризненных черных клешах и тельняшке, чуть оттопыренной на правом бедре кобурой. На голове у него красовалась черная фуражка с эмблемой «Интеркрайта» – у Кузьмича «Багульник» был маленькой слабостью, вполне, думается, простительной, не так уж много слабостей у шефа и насчитывалось. Данил прекрасно знал, откуда это пошло – помнил, как они пацанами сидели на обрыве, смотрели на пароходы и мечтали о своих таких, но он помалкивал, конечно.
Вахтенный приветствовал его со всем уважением, однако без малейшего удивления – сюда просто-напросто новости доходили с большим опозданием, никто не знал ни о смерти Данила, ни о его чудесном воскрешении.
– Кэп на месте? – спросил Данил.
– Так точно, адмирал! – вахтенный приложил к козырьку два пальца.
– Милый, мы не в Польше… – рассеянно сказал Данил и направился знакомой дорогой.
У двери капитанской каюты вежливо постучал.
– Прошу! – послышалось изнутри.
Данил вошел. Капитан Довнар, невысокий, в плечах едва ли не шире двустворчатого шкафа, украшенный великолепной рыжей шкиперской бородкой, сидел за столом и читал пухленький польский детектив, на глянцевой обложке которого красовалось некое шифрованное письмо, истекающее ярко-алой кровью – а к нему тянулась из угла определенно злодейская рука в черной перчатке.
– «Тайна Юлии», – сказал капитан.
– Что? – Данил невольно вздрогнул.
– Название такое, – капитан показал книжку в захлопнутом виде. – Зейдлер-Зборовский, знаменитая серия о майоре Довнаре. Пикантно читать, знаете ли, то и дело о собственную фамилию спотыкаясь. Я вам потом дам. Коньячку хотите?
– Наливайте, – сказал Данил. – Самую малость.
Кабинет был в надлежащей степени эффектен: в углу красовалась модель трехмачтового парусника, одну стену занимал советский военно-морской флаг, на другой мирно соседствовали портреты адмирала Колчака, маршала Пилсудского и самого капитана в старинном кунтуше, с рукой на рукояти позлащенной сабли.
Капитан Ежи Довнар, младше Данила десятью годами, не без некоторых оснований считался личностью исторической. Как и Данил, прапраправнук сосланного сюда за которое-то из восстаний поляка. Поляков отчего-то принято было ссылать главным образом в Шантарскую губернию, где они из-за хронического недостатка грамотных великороссов частенько выходили в чиновники, а один сто тридцать лет назад даже положил в этих краях начало пивоварению, открыв первый в Шантарске пивзавод. Дедушка и отец Довнара (до тридцать одного года писавшегося Георгием) стали речниками, а Жора, пренебрегая пресной водой, поступил в военно-морское училище и к тридцати одному году был уже капитаном второго ранга, имея под своей командой эсминец с классическим именем «Стерегущий».
Блестящую карьеру кавторанга, весельчака, бабника и консерватора, сломал ГКЧП, представления о том не имея. Роковое восемнадцатое августа застало эсминец на рейде одного не самого большого, но и не самого маленького черноморского города, куда Довнар пришел, эскортируя явившийся с дружеским визитом учебный парусный корабль военного флота одной латиноамериканской страны.
В тогдашней неразберихе штаб флота как-то забыл о «Стерегущем» и приказов ему никаких не посылал – а потому кавторанг действовал самостоятельно, опираясь исключительно на официальные сообщения московского радио и позицию военного министра. В девять часов утра он собрал на баке команду, произнес краткую, но образную речь, велел на всякий случай расчехлить орудия, просемафорить флажками латиноамериканцам, что они обязаны держать нейтралитет, а в пять минут десятого к берегу уже пошли мотоботы с десантом. Еще через четверть часа морячки Довнара, вооруженные автоматами и разбитые на мелкие группы, заняли в городе все, что с военной точки зрения стоило занять. В чем их горячо поддержали сотни полторы пенсионеров-ветеранов с красными бантами, а также вдрызг пьяный боцман с «латиноса», загостившийся на берегу еще с вечера (в латиноамериканских странах военные перевороты – дело будничное и житейское, и боцман охотно примкнул к ветеранам, целые сутки искренне принимавшим его за испанского коммуниста). Городские власти с превеликой охотой устранились от руководства, а городские демократы, числом четверо, ушли в подполье и сопротивления не оказывали (первое время они, правда, строили феерические планы потопления реакционного эсминца либо взятия его на абордаж, но потом как-то успокоились).
Три дня молодой кавторанг был полновластным хозяином курортной жемчужины, которая, в общем, жила все это время прежней беззаботной жизнью, а визгом моды стало для отдыхающих – пойти на набережную и сняться на фоне эсминца.
Увы, Бонапарта из Довнара не вышло, ввиду известного финала всей затеи. Был шанс не только сохранить погоны, но и заполучить очередную звездочку – стоило лишь, честно глядя в глаза комиссии, заявить, что город был взят на шпагу как раз под флагом демократии, для защиты его от путчистов (благо противоречащих тому бумажек не было). Иные жуки так и поступили. Но потомок шляхтичей каяться и вилять из гонору отказался и вылетел с флота, что твоя торпеда. Вернувшись в Сибирь, он долго мыкался с клеймом «пособника путчистов», пока не попал к Лалетину, стоявшему выше таких пошлостей. По мнению некоторых, Довнар после пережитого самую чуточку поехал рассудком (что, впрочем, Данилу, помнившему свои собственные переживания, ничуть не казалось удивительным). Заявив, что уходит во внутреннюю эмиграцию, Довнар полонизировал имечко, выбил новый паспорт (не без помощи Лалетина, любившего в людях безобидные странности, если они не мешали делу), стал регулярно ходить на мессы в возвращенный католической общине дореволюционной постройки костел. Ездил даже в Польшу, чтобы присмотреться к исторической родине, но нашел ее скучноватой и тесноватой.
Данил, отставив рюмку, достал из сумки атлас, нашел нужную страницу, провел по карте авторучкой:
