Евгений Сухов - Тайга мятежников любит
Он сомневался, что случится «другой раз». Особенно после того, как поредевший отряд Волынцева начал вступать в перестрелки с красными. По фронту строчили пулеметы, враждующие партии обменивались залпами. Даша скулила, зарывшись в солому, а Илья боролся с желанием выхватить из-за пазухи припасенный в Иркутске револьвер и бежать отнимать у красных коллекцию дядюшки. Пошли потери – убитые, раненые. Обморочного солдата с перевязанной головой положили Даше под бочок, спровоцировав новую порцию брюзжания. Первая ошибка капитана Волынцева: пятеро казаков на лошадях пытались с ходу посеять смуту в рядах чекистов – попали в засаду. Потом военная хитрость – трое солдат с пулеметом влезли на скалу, расстреляли красный обоз, потеряв лишь пулеметчика. Двинулись дальше… нарвались на какого-то мстителя, забросавшего колонну гранатами! Ад кромешный. Десяток убитых, две подводы всмятку, от раненых, не сумевших выбраться из этой мясорубки, остались ошметки. Фельдфебеля Брыкало буквально нашпиговало осколками. Даша верещала болотной выпью, он тащил ее из телеги – сам полуживой от страха. Ползали по кустам, дожидаясь, пока отгремят взрывы и ошалевшие солдаты перестанут палить в белый свет. Тронулись на двух подводах, проехали место, где чекисты попали в засаду, с наслаждением давя трупы. Озверевший Малютин за шиворот тащил на обочину смертельно раненного чекиста, который не успел отползти и запихивал в живот осклизло-серый кишечник. Вместо того чтобы пристрелить, награждал его тумаками, потом кормил землей, приговаривая: «Жри от пуза, комиссарское отродье…» Волынцев морщился, солдаты отворачивались, Дашу мутило… Снова стреляли без ощутимого успеха, ночевали в холодном, пронизанном сыростью лесу – без костра, теплых одеял, намеков на удобства. Даша плакала, забравшись к Илье под мышку, а он боялся пошевелиться, растроганный девичьей беззащитностью, проклиная свою мягкотелость и податливость.
И вновь хождения по мукам. Болото, которое решили обойти, поспешный фланговый удар, при котором красные понесли минимальные потери, а белые лишились целого отделения. Роптали уцелевше, Волынцев тряс «наганом», орал на подчиненных, обещая немыслимые кары за ослушание, а Малютин поступил и вовсе радикально: вытащил револьвер и пристрелил самого крикливого – вспыльчивого азиата Хана, после чего смута прошла, и обоз тронулся дальше. Но неприятности сыпались, как из рога изобилия. Переправляясь через ручей, попали под кинжальный огонь, потеряв еще двоих – Панова и Бородулина. Даша не пострадала, зато обзавелась непроходящим тиком. Волынцев мрачнел, а скользкий ротмистр Малютин превращался во вместилище ядовитого сарказма. Солдаты с трудом переставляли ноги. Подстрелили вражеского пулеметчика, но всплыл новый, задержав продвижение отряда. Бросил пулемет, прыжками умчался в тайгу. Пока носились по оврагам, сгустились сумерки. Снова ночевка – комары налетели из низины, уготовив веселую ночку. Илья не спал – всю ночь обмахивал тлеющими ветками скулящую Дашу. Потом подсел к нему ротмистр Малютин, начал выпытывать про шалимовскую коллекцию – уверен ли Илья, что «общепризнанное культурное достояние» находится у красных? Он ожидал подобного поворота, но все равно был расстроен. Какие планы у мелкого беса? Несложно представить, на кого он был похож к утру, когда вновь отправились в путь…
Их оставалось только десять – пара штатских, пара офицеров, горстка измученных солдат. Он чувствовал, что «представление» подходит к концу, совсем немного до финала…
– Дашенька, дорогая… – шептал он, – если что произойдет, никуда не лезь, уж постарайся. Держимся сзади, молимся и верим в свою счастливую звезду…
На выходе из низины, заросшей инвалидными ивами, наткнулись на сломанную подводу и прирезанных лошадей. Прибежали Жилин с Ельцовым, отправленные в разведку.
– Господин капитан, – доложился Ельцов, смешно приложив два пальца к фуражке, – там какие-то развалины…
– Какие еще развалины? – напрягся Волынцев.
– А я… бес их знает, какие, – простодушно признался боец. – Храмовина какая-то была или деревня, нам неведомо…
– Вперед, ребята, – процедил Волынцев. – Чувствую, эта мразь большевистская далеко не ушла, выкурим из храмовины…
Подводы остались в низине, Илья схватил за хрустящую талию расположенную к активным действиям Дарью, повалил в кустарник.
– Послушай, ты, грызоволоска, только не говори, что мы с тобой не договаривались… – он прижал ее, хрипло дышащую, лопатками к земле, сделал больно и оскорбительно. Она хлестнула ему ладошкой по лицу.
– Пусти, поганец…
Он вспыхнул… и угас. Не опустился до ответного рукоприкладства. Поднял ее, посадил перед собой, попробовал обнять. Она фыркала, как лошадь, сдувала кудряшки, устряпанные дарами тайги, демонстративно отводила глаза. Зрел в ней мощный выброс энергии, который до поры до времени она сдерживала. Он взял в ладони ее лицо, развернул к себе, чтобы она посмотрела на него.
– А если ты меня не удостоишь взглядом, – натужно пошутил он, – покину этот мир, что стал при жизни адом.
Она невольно прыснула, высвободилась, оставив на щеках отпечатки его грязных ладоней.
– Покинешь, Илюша, покинешь. И гораздо быстрее, чем планируешь, если будешь мной распоряжаться, как собственной шубой.
Была в мерцающих глазах какая-то скрытая угроза. Но вновь затрещали выстрелы, и он обо всем забыл. Торжествующий вопль, переходящий в предсмертный, пальба. Дальше выстрелы звучали реже – как-то осмысленнее. Потом и вовсе прекратились. Илья напрягся, вытянул шею по ветру, стал прислушиваться.
– Илюша, может, пойдем, а? – жалобно тянула Даша.
– Постой, – встрепенулся Илья. – Здесь что-то не так…
Здесь все было не так! Прогремел мощный взрыв, предваренный вскриком. И – глухая кладбищенская тишина…
– Не пойду… – задрожала Даша. Какое мудрое и взвешенное решение. Прошло минут пять, они не проронили ни слова. Треснул выстрел – остался кто-то живой. А дальше он выбирался из ступора, выискивал в карманах старый «кольт», найденный перед поездкой на чердаке Павла Афанасьевича, боролся с охватившей его растерянностью.
– Сиди здесь, – приказал он.
– Сижу, сижу, Илюшенька, – закивала девица. – Ты только поосторожнее там, не ровен час…
«А то одной придется выбираться из этого дерьма», – хотел продолжить, но не стал. Он медленно выходил из леса, чувствуя ледяную пустоту в груди. Развалины подозрительные… нечто подобное он видел на страницах пособия профессора Золотарева «Древняя Сибирь». Святилище енисейских киргизов – это они окружали свои храмы на возвышенности каменными заборами… В кустах окровавленный лик – мертвый капитан Волынцев. Чуть поодаль – такой же Жилин. На той стороне продырявленного забора – чернявый татарин в кожанке. Рот оскален, в глазах злоба.
Он медленно обходил развалины. Внутренний дворик, заваленный грудами булыжников, – картина жутковатая, откровенная: обломки телеги, мертвые лошади, мертвые люди. Ельцов, Сыромятов, Онищенко, Крахарь, Гордецкий… Жандармский ротмистр Малютин, не сберегший себя для ответственной миссии… Двое живых – увы, из вражеского стана, – чьи спины уже приближались к дальнему лесу. Парень ковылял, опираясь на клюку, и ночной кошмар, который воплотился в образ уполномоченного Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем, спекуляцией, шпионажем и преступлениями по должности… Товарищ Субботин – чей визит с клевретами в дом Анастасии Афанасьевны навсегда останется в памяти. «Моя фамилия Субботин. Именем трудового народа! Гражданка Кольцова – вот мандат реввоенкома. В вашем доме производится обыск с целью конфискации сокрытых народных ценностей!» Он сжал револьвер и на подгибающихся ногах побрел за навьюченным чекистом…
Последние патроны улетели в белый свет. Сил сражаться не было – НИ У КОГО. Он не помнил, как рядом оказалась Даша – обхватила за рукав, волновалась страшно, бормотала посиневшими губами какую-то предохранительную молитву… Расстояние между ошметками враждующих партий неумолимо сокращалось. Красный командир и раненый боец стояли посреди тропы – набыченные, хмурые, безоружные, настороженно глазея на подходящих. «Полтора бойца», – мелькнула юмористическая мысль. Странно: ведь и на другой стороне, если вдуматься, полтора бойца. Одноногий парнишка равнозначен двуногой девушке. А еще он подумал, что допустил промашку, которую поздно исправлять. Рядом с мертвыми солдатами валялись винтовки. Подбери он хоть одну, и чаша весов свалилась бы на его сторону. Но возвращаться назад – с комиссаром наперегонки – это так нелепо…
Они стояли в десяти метрах, неприязненно разглядывая друг друга – идейные враги, которым на идею в этот час было глубоко и искренне плевать. Он ненавидел Субботина – жилистого, мрачного мужика с голубыми глазами, так и не сумевшего обзавестись жирком на обильных большевистских харчах. Он ненавидел его приспешника – чумазого тщедушного юнца в лохмотьях и рваной кепке. Ненавидел все их люмпенское племя – не умеющих ничего создавать, но без разбора убивающих, грабящих, насилующих… И эта ненависть хлынула из Ильи, как пена из брандспойта. Он бросился вперед, но ноги сделались ватными, занес кулак, обросший чугуном, ударил. А может, показалось, что ударил. Пробил пустоту и испытал мучительную боль в позвоночнике. Субботин отклонился, но и его тело не слушалось – столкнулись в коротком бессмысленном поединке. Илья схватил большевика за горло, тот сжал ему ключицу – оба захрипели, распались. Какая уж тут драка, когда сил осталось только упасть? Пронзительно взвизгнув, Даша бросилась под ноги пареньку – тот выронил свою клюку, упал, закричав от боли, она схватила выпавшую палку, замахнулась, но он ударил ее в бедро здоровой ногой, и девица, выражаясь неприличными словами, завертелась юлой…
