Лариса Соболева - Оберег от порочной любви
Наталья брела к протоке, брела тупо к цели, зная, зачем туда идет. Просто постоять. Может быть, подумать, хотя о чем? О том, чего не вернуть? Бессмысленно, но появилась потребность посетить то место. По верху оврага идти было легче, а вот спуститься крайне трудно, ноги скользили по листве и глинистой почве, приходилось продумывать, куда ступить и за что держаться. Появилась кромка воды светло-серого цвета, как небо, ровная и гладкая. Наталья спустилась на дно оврага и шла, ведь где-то здесь...
Подсказка очутилась под ногами, полоснув по глазам белым цветом. Намеренно или нет, но кто-то положил пучок белых гвоздик прямо на землю. Это не цветы, забытые влюбленной парочкой, уединившейся от посторонних глаз, потому что перевязаны они черной ленточкой. Гвоздики свежие, возможно, их принесли сюда вчера или сегодня ранним утром. Кто-то помнит, не исключено, что и напоминает. О, теперь Наталья не забудет, а ведь забыла. Жизнь течет, в ней много случается и хорошего, и плохого, плохое быстрее стирается из памяти, особенно когда сделано собственными руками, это защитная реакция. Лешкино правило долбануло и Наталью, но еще не до конца. А если гвоздики положил не человек, а тот, кто неустанно следит сверху за людишками и ведет счет их проступкам?
Наталья опустилась на колени, завыла, подняв лицо к небу:
– Я не хотела... Я испугалась... – Она согнулась, закрыла лицо ладонями, спина ее вздрагивала. – Меня уговорили... Да, я все поняла, все, но не смогла... Прости... Прости меня, я не хотела... Правда, не хотела...
В идеальной тишине звуки становятся объемными и выпуклыми. Как бы Наталья ни билась в очередной истерике, а шуршание камыша услышала. Инстинкт самосохранения оказался сильнее страданий, он заставил вскинуть голову и поискать, откуда шум в безлюдном месте.
На противоположном берегу у стены поблекшего камыша совсем не трудно разглядеть черный столб. Их разделяла узкая и глубокая протока, но Наталья сжалась от ужаса, чувствуя, как в теле останавливается ток крови.
Старуха!!!
В голове не пронеслось: откуда взялась, как туда попала, почему она здесь? Она не могла знать, что Наталья свернет с дороги, не могла! Голова перестала варить, она лишь видела ведьму, лютого врага, казалось, у бабки сейчас вырастут руки и дотянутся к ней. Вместе с тем на периферии сознания сигналило: не доберется. Может, поэтому Наталья не упала без чувств, а зло, вперемежку с рычанием и визгом, заверещала:
– Что тебе надо, гадина? Чего привязалась ко мне? Убирайся! Пошла к черту, там тебе место!
А старуха стояла, сложив руки на животе, и не реагировала, зля Наталью до белого каления своим молчанием, преследованиями, пророчествами и видом. Подскочив на ноги, она отступала, агрессивно вопя:
– Чего ты хочешь? Крови моей? Ну, иди, иди сюда... Я сама тебя загрызу! Задавлю старую крысу! Гадина! Гадина!
Наталья кинулась бежать, по склону взбиралась на четвереньках, потом дунула прочь со всех ног, повторяя:
– Гадина. Ведьма. Попадись мне только.
Заметив такси, она чуточку отдышалась, вытерла туфли о траву и упала рядом с водителем, полностью выбившись из сил.
– Долгонько вы, – недовольно буркнул он, заводя мотор.
– Я заплачу за простой, – вяло промямлила Наталья.
Дома она закрылась на все замки и весь день провела на софе. Не спала, находилась в прострации, словно одурманенная, ближе к вечеру позвонила директор школы:
– Наталья Сергеевна, почему вы не были на уроках?
– Я... – Отбросив плед, она подскочила, будто к ней вошел фюрер. – Я... извините, приболела.
– А сообщать на работу не входит в ваши обязанности?
– Я не могла. Мне было плохо... в троллейбусе стало плохо... то есть я потеряла сознание... ненадолго. Мне помогли поймать машину и... я приехала домой и... и легла. Простите, я совсем расклеилась... забыла позвонить.
– Вы к врачу обращались?
– Да какой там! К ним же с утра надо... э... чтоб вызвать врача на дом, с утра надо... Завтра обращусь.
– Значит, и завтра вас не будет?
– Должно быть... Да.
– Предоставьте больничный, иначе вы будете уволены за прогулы. Выздоравливайте, до свидания.
Наталья упала на софу, накрыла ладонью глаза, устало выговорила:
– Как мне все надоело.
На следующий день Брасов остолбенел, войдя в приемную: дочь пожаловала. Вот что делает любовь с человеком: напрочь забыл о прошлом, следовательно, о детях. Анжела сидела, скукоженная, низко опустив голову, так что волосы разных оттенков свесились вниз, обеими руками обнимая живот, будто у нее колики... Брасова ударило: не беременная ли? Когда он вошел, Анжела подняла голову, но треклятые патлы закрыли половину лица, она их не убрала. Брасов распахнул дверь кабинета и кивнул дочери:
– Заходи.
– К вам никого не пускать? – встрепенулась Лина.
Не ответил, захлопнул за собой дверь, прошел к креслу и обернулся, состроив грозную мину, приготовился услышать: «Я беременная, так получилось». Ну, он ей... Но увидев свое чадо – худющее, на котором вещи болтались, джинсы висели на бедрах и широки, пупок наружу, курточка еле достает до пояса, кроссовки видали виды, – жалко стало. Он смягчился:
– Садись. (Она – плюх на стул, словно не ела три дня, и ножки у бедняжки подкосились.) Да убери ты волосы с лица. (У, какая послушная девочка, явно беременная. А ей всего... На аборт деньги пришла просить, но сначала надо найти врача, чтоб без последствий. Нет, сначала взбучку ей устроить, чтоб надолго запомнила.) Какие проблемы?
Анжела положила локти на стол, сама почти легла туда же и вопрос папе бросила:
– Ты совсем от нас ушел?
– Слушай, ты уже взрослая...
– Значит, совсем, – вздохнула она, трогая маркеры, авторучки. – Нет, я тебя понимаю, но маму жалко. Она то плачет, то орет на всех. С тетей Тори тебе лучше?
– Да. Анжела, я всегда любил Тори.
– А когда нас делал, маму не любил?
– Ты как с отцом разговариваешь? – постучал он по столу пальцем.
– Значит, не любил. Когда взрослые не знают, что сказать, или не хотят врать, начинают воспитывать криком. Так ты и нас бросил?
– Нет, что ты, – смутился Брасов, однако заставлял себя смотреть дочери в глаза. – Вас я люблю. Очень люблю и никогда не брошу. Честно.
– Но даже не звонил. И не позвонил бы, если б я не пришла.
– Звонить... нет. По телефону всего не скажешь... Вру, боялся, что ты или сын бросите трубку. Думал позже увидеться, встретить у школы, объяснить. Мне ведь перед вами неловко, а домой я не могу приходить, сама понимаешь.
– Что я, дура? Тебе тяжело было с мамой, только... тебя сейчас дома не хватает.
Вот когда он опустил голову: она тронула его до слез, сказав – не хватает. А полагал, в их семье каждый сам по себе, только сходились за обеденным столом. С трудом Брасов выдавил из себя:
– Анжела, прости, я не смог остаться с мамой.
– А ты купи у меня прощение, а?
У Брасова вытянулось лицо. Нет, он тут, можно сказать, страдает, ему стыдно, а доченька практична, как банкир.
– Вот как! Так ты за деньгами пришла?
– За ними тоже. Мама не дает, говорит, идите к своему папочке.
– Так... – протянул он, постукивая пальцами по столу. – И много просишь?
– Чем больше, тем лучше. Хоть мешок, все потрачу.
Кто ж откажет родной дочке? Ей же мороженого или пирожок в школе съесть надо, колы выпить, поклубиться, да и нехорошо дочери такого человека без денег гулять. Собственно, он рад, главная головная боль исчезла бесследно: с Анжелой они не стали врагами. Брасов достал две тысячи:
– Хватит?
– Ну, пока хватит, потом еще дашь.
Ее рука упала на стол ладонью кверху, мол, клади денежки, а у Брасова – спазм в горле. Браслет! На запястье Анжелы! Знакомый до отвращения! Браслет из цветных бусинок!
– Что это? – выдавил он, указывая глазами.
– Это? – подняла она руку. – Фенечка.
– Что еще за фенечка?
– Ну, от сглаза, порчи, чтоб никакая зараза не пристала. Удачу притягивает. Оберег еще называется.
– Дай-ка сюда...
Взяв браслет, Юрасов перебирал бусины... Тот самый, нет сомнений. У его дочери!
– Где взяла?
– В клубе девчонка подарила на счастье.
– Как ее зовут?
– М... – водила глазами Анжела, вспоминая. – Она подошла ко мне в клубе и сказала, что ее зовут... Женька. Да, Женька. И что она хочет подарить мне эту фенечку. Сняла с руки и дала, я взяла.
Услышав имя, в первый миг Брасов задохнулся от ужаса. Однако Женек сотни, тысячи, это совпадение – неубедительно, однако.
– Как она выглядела? – быстро спросил он.
– Блондинка... – покрутила пальцами у висков Анжела, видимо изображая локоны. – Волосы длинные, до пояса, я думала, прицепила хвост, а он настоящий. Но в отстойных шмотках.
– Что значит – отстойных?
– Ну, вне моды.
– Во что она была одета?
– Юбка короткая, черная, блуза красная с квадратиками, туфли красные... Полный отстой, так одеваются ископаемые.
– Когда она подарила тебе браслет, когда это было?
– Позавчера.
И позавчера разбился Роберт. Стало быть, вон как его решили доконать – к дочери подобраться.
