Юлия Вознесенская - Русалка в бассейне
– А что вы можете сказать о Наталье Беляевой? – спросил инспектор Миллер.
– Наталье Беляевой? – Брови Георгия Бараташвили резко подпрыгнули под кудрявую, спадавшую на лоб челку. – Вы, наверное, хотели сказать, о Татьяне Беляевой? Татьяна, Таня, Танечка – одна из моих новых протеже, но ее я никуда не собирался устраивать: мне самому как раз нужна была женщина присматривать за моим загородным домом.
– Вашим домом? – переспросила Апраксина. – А я слышала, что это дом покойной княгини Кето Махарадзе. Или я ошибаюсь?
– Нет, вы не ошибаетесь. Это действительно дом покойной княгини, и мне понятно, почему вы удивились, когда я сказал «мой дом». Но видите ли, тетушка давно разрешила мне им пользоваться и даже обещала оставить мне его в наследство. Правда, как выяснилось, княгиня Кето завещания не составила, не успела, и все ее имущество будет передано старой княгине Нине, как следует еще по завещанию ее сына, Вахтанга Махарадзе. Но я уверен, что бабушке Нине он ни к чему, и она позволит мне по-прежнему им пользоваться.
– Может быть, все может быть, – сказала Апраксина, но добавила мрачновато: – Если только вам не придется поменять место жительства в ближайшее время.
Недоумение скользнуло по лицу Бараташвили, и было совершенно очевидно, что намека графини он не понял.
А инспектор между тем гнул свое.
– Нет, нас все-таки интересует не Татьяна Беляева, а ее сестра Наталья Беляева. Нам известно, что вы с нею были близкими приятелями.
– Близкими приятелями? Да вовсе нет! Мы случайно познакомились во время одной из моих поездок в Москву: она работала гидом в гостинице, где я в тот раз остановился. Мило провели один-два вечера, и она по-дружески попросила меня оказать ей услугу – подыскать жениха в Германии. Девушка она была яркая, язык немецкий знала, замужем не была – почему бы и нет? Я дал объявление в газету, и жених скоро нашелся: пенсионер-вдовец, которому нужна была молодая и непривередливая подруга, чтобы скрасить его одинокую старость.
– Вы получили гонорар за устройство этого брака?
– Да, получил. А что в этом плохого? Разве это не благородный поступок – подыскать партию одинокому мужчине или женщине?
– Однако каждый доход в Германии облагается налогом, – заметил Миллер.
– Только если это постоянный заработок или крупный гонорар! – горячо возразил Бараташвили. – А если это всего лишь подарок за дружескую услугу? Знаете, инспектор, как это бывает между своими людьми: у одного возникает проблема, у другого есть возможность эту проблему разрешить, и если все складывается удачно, то почему бы принявшему дружескую услугу не вознаградить оказавшего ее? Милая молодая женщина попросила найти ей жениха, я его нашел, брак состоялся, и я с легким сердцем принял от счастливой новобрачной небольшое вознаграждение.
– Сколько именно?
– О, да я даже не помню! Какая-то малость…
– А муж ее ничего вам не заплатил?
– Гм… Да нет, он только угостил меня ужином в хорошем ресторане.
– Выходит, даже потертые немецкие женихи ценятся на брачном рынке выше молодых русских невест, – заметила Апраксина.
– Ну, такова реальность, графиня! – чуточку цинично усмехнулся Бараташвили.
– А как звали мужа Натальи Беляевой? – спросил инспектор Миллер.
– Ее мужа? Гм… А вот, знаете, совершенно вылетело из головы! – Бараташвили похлопал себя по лбу. – Увы, не могу припомнить! Какое-то очень простое и распространенное немецкое имя. Да и знакомство наше с ним было весьма коротким: я дал ему адрес Натальи в Москве, он поехал с нею знакомиться, по возвращении отблагодарил меня ужином, а дальше они уже справились без меня. И на этом наше знакомство закончилось. – Апраксина и Миллер насторожились, но Бараташвили продолжал: – Правда, недавно я снова видел Натальиного мужа, но уже совершенно случайно. Наталья Беляева провела почти сутки в моем доме, им надо было встретиться с сестрой: выяснилось, что Наталья и ее муж улетают в Нью-Йорк. На другой день я отвез Наталью в Блаукирхен, чтобы посадить на электричку, идущую в Мюнхен. На платформе ее ждал муж. Я бы и не узнал его, ведь прошло несколько лет после заключения их брака, но Наталья сама сказала мне: «А вон стоит мой муж! Не выдержал, примчался. Ну и хорошо, значит, я поеду с ним на его машине, а не на электричке!» Она поблагодарила меня за гостеприимство, еще раз попросила помочь Татьяне и пошла к своему мужу, а я отправился к своей машине.
– А как выглядел муж Натальи? – спросила Апраксина.
– Как выглядел? – Георгий задумчиво почесал длинным ногтем мизинца тонкие усики. – Ну, такой представительный старый немец, полноватый, но довольно высокого роста, хорошо одет…
Апраксина почувствовала некоторую искренность в его голосе: возможно, Бараташвили и впрямь нечего было добавить к этому скудному описанию, а то бы он не остановился. Во всяком случае, он был совершенно спокоен, говоря о муже Натальи Беляевой.
А вот дальнейшие расспросы о его отношениях с покойной княгиней Кето, его тетушкой, заставили Георгия Бараташвили заметно волноваться, хотя вопросы были самые обычные: какие у них были взаимоотношения – о, конечно, самые добрые! – как они провели тот вечер с тетушкой – да как обычно на этих журфиксах, скучно и бестолково! – и как он провел время потом – пил с бароном фон Ляйбницем, что могут подтвердить как сам барон, так и его жена, баронесса Альбина фон Ляйбниц… из Чапаевска.
Миллер вызвал дежурного надзирателя и, объявив, что допрос окончен, попросил увести господина Бараташвили обратно в его камеру.
– Ну так что – опять тупик? – спросил инспектор Апраксину, когда они остались одни.
– Да еще какой! Можно сказать, тупик в неосвещенном метро во время наводнения: мокрые дела и тьма вокруг.
– А по-моему, графиня, на вас просто угнетающе действует тюремная обстановка, я это и прежде замечал.
– Ну что вы, инспектор! Я просто обожаю эти длинные пустые коридоры – есть время подумать о бренности жизни, пока по ним шествуешь, мне нравится этот грязно-зеленый колер и четкие узоры решеток на окнах – это действует на меня как-то… организующее! И в то же время успокаивающе: кажется, что все зло мира уже собрано здесь, а за стенами этого заведения его почти не осталось.
– Вы капризничаете, графиня. По-моему, вчерашние приключения вас утомили, и вам просто надо поехать домой и как следует отдохнуть, покопаться в своем любимом садике…
– Чушь собачья! – воскликнула графиня и сердито ударила себя кулаком по колену, отчего ее нога непроизвольно дернулась и ударилась о ножку стола. – М-м-м!
– Больно ударились? – участливо спросил Миллер.
– Ни чуточки! – Она потерла ногу. – Прямо косточкой саданулась… Больно ли мне? Да! Мне больно и обидно! Молодая дуреха летит на Запад, как бабочка к сверкающим огням, а попадает в лапы старого мерзавца, который использует ее как рабыню, заставляет на себя работать да еще и ублажать себя. Она думала, перед нею океан свободы! А попала, как русалка в бассейн: ей тесно, душно и тошно, и некуда уплыть – сама виновата, сама заплыла! Она еще пытается держать марку перед сестрой вместо того, чтобы предупредить ее об опасностях, подстерегающих неопытную девушку в Европе. И вот вроде просвет – впереди Америка, возможность вновь обрести свободу, но и попытка второй эмиграции кончается полным и окончательным крахом – гибелью. А княгиня Кето Махарадзе? Конечно, это была вздорная, эгоистичная и даже злая старуха, но это была ЖИВАЯ старуха, и никто на свете, кроме Господа Бога, не имел права решать, жить ей дальше или пора умереть! Она хотела жить и жила как умела. Она являлась на эти журфиксы к баронессе Ханнелоре, разодетая в пух и прах: в ядовито-розовый пух боа из перьев фламинго или прах траченного молью собольего палантина. Я думаю, она страшно боялась, что ее нищенской вдовьей пенсии и денег, оставленных мужем, не хватит даже на эту жалкую светскую жизнь – со штатом дешевых слуг и перешитыми туалетами от лучших портных Парижа. Они обе так и стоят у меня перед глазами – «русалка в бассейне» и старуха-калека в инвалидном кресле… И я ни за что не смирюсь с безнаказанной наглостью их убийц!
– Я тоже, графиня, а потому успокойтесь. Мы все равно должны выбраться, хотя бы даже на ощупь, из этого нового тупика.
– Да, да, да!
Инспектор ждал. Потом графиня глубоко вздохнула, поднялась и сказала уже своим обычным голосом:
– Я думаю, инспектор, нам пора отправиться в общежитие для беженцев.
Общежитие находилось в Гизинге, минутах в пятнадцати езды от городской тюрьмы, и производило едва ли более радостное впечатление: серое здание с рядами скучных окон, с одинаковыми грязно-желтыми шторами, без единого цветка на подоконниках. Впрочем, смотреть на это убожество было особенно некому: прохожих тут было немного, около здания появлялись лишь его обитатели, уходившие по своим делам и возвращавшиеся к своему временному пристанищу, да играли на тротуаре их дети.
