Андрей Константинов - Решальщики. Перезагрузка
Дмитрий выскочил из подъезда. На улице продолжал моросить мерзкий дождь. Впрочем, сейчас он приятно холодил горячее лицо. Битое стекло блестело в слабом свете уличного фонаря. В центре этой россыпи стояла лужа густой черной крови, лежал домашний тапок. Дмитрий рванул под арку, выскочил в переулок…
Зажимая руками горло, Саша медленно шел по Апраксину, а за ним тянулся кровавый черный след. Его качало, но он шел… Завизжала попавшаяся навстречу Матвееву девушка, заскулил пудель на поводке. Саша шел, качаясь, по улице, и босые ноги печатали кровавый след…
Петрухин догнал его легко, быстро. Он посмотрел Саше в глаза и понял, что наручники больше не нужны. Матвеев зажимал руками длинную резаную рану на горле и груди. Из-под рук текла кровь. Она текла толчками, но с каждой секундой толчки становились слабее. Разрезанная в нескольких местах футболка Саши обильно пропиталась кровью. Джинсы тоже были вспороты, кровь текла по ногам.
— Саша! — ударил сзади крик. — Сашенька!!!
Матвеев обернулся — его тут же повело, и Петрухин придержал Сашу за локоть. Лена подбежала и, оттолкнув Петрухина, прильнула к своему мужчине, который медленно осел на асфальт.
Лена, колотясь, опустилась рядом.
В своем алом халате она выглядела сейчас гораздо более окровавленной, чем Саша…
Шел дождь, горели яркими брызгами несколько крошек битого стекла, застрявшие в футболке Матвеева. Плакала и быстро, сбивчиво говорила что-то девушка…
— Не умирай! Саша, только не умирай… Сашенька, потерпи! Потерпи, родной. Сейчас будет «скорая»… Не умирай, Саша… Я с тобой… Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, САША!
Петрухин отшатнулся от этой парочки и устало вытер с руки липкую черную кровь…
«Скорая» приехала через одиннадцать минут. Саша Матвеев был уже мертв…
12 мая 2011 года, чт.
— На! — злобно рыкнул Брюнет и сунул в руки бывшего вице-президента «Магистрали» полный стакан коньяку.
Игорь Васильевич кивнул, жадно вцепился в стакан. Руки у него дрожали, и по запредельно дорогой ярко-коричневой поверхности побежала маленькая рябь, отбрасывая «зайчиков» на бледное лицо накануне низложенного топ-менеджера.
— Пей-пей, мудила грешный!
Строгов снова кивнул и поднес стакан к губам. Петрухин, Купцов и Брюнет молча наблюдали за тем, как судорожно и неприятно задергался его кадык под небритым треморным подбородком.
Игорь Васильевич допил стакан до дна, вытер рот рукой. Этот жест никак не соответствовал имиджу не только еще недавно микроолигарха, но и бывшего морского офицера. Жест был мужицкий, кабацкий… Короче, неопрятный.
— Господи! — всхлипнул Строгов. — Да если бы я знал, я бы ту заправку за километр объехал! Но тогда я ничего не знал. Наоборот, подумал, что Саша может быть полезен… э-э-э… в некоторых ситуациях… Я оставил ему свою визитку. Через пару дней он позвонил и продиктовал номер своего домашнего телефона. Сказал, что если будет какая работа… Но тогда я не мог ему ничего предложить. А потом, как на грех, как раз такой случай и подвернулся.
— В середине апреля? — уточнил Петрухин.
— Что? А… да, в середине апреля. Откуда вы знаете?
— Догадался.
— А вот я, представьте себе, тогда не догадался. Ни хера я не догадался, что сам голову в петлю сую… — Строгов, не выдержав, снова сбился на мелкое рыдание.
Леонид плеснул в стакан минералки, молча протянул «недогадливому».
— Сп-па-сссибо, — Игорь Васильевич жадно отпил воды, снова обтер рот обшлагом рукава и поставил стакан на стол. — Спасибо большое.
— Дальше! — приказал Брюнет. — И прекрати размазывать сопли по столу! По МОЕМУ столу!
— Понимаешь, Виктор… Понимаете… Меня оскорбили. Очень сильно… Оскорбили почти как… Как тогда, на заправке… Нет, конечно, ситуация была немного другая, но смысл — тот же самый. Мы с Ольгой подъехали к одному магазинчику. Я только поставил тачку, как вдруг — бах! — вылетает орел в униформе, с дубинкой: здесь нельзя ставить! Почему это, говорю, нельзя? А потому, что здесь наш босс всегда паркуется. Вот-вот он подъедет… будут неприятности… Да что же, думаю, за херня такая? Я с женщиной… вы понимаете? Я же все-таки мужчина, офицер. Я должен как-то… э-э-э-э… соответствовать!
— А ты, Игорек, са-а-т-т-ветствуешь, — с издевкой процедил Брюнет.
— Тебе обязательно нужно в меня плюнуть? — жалобно спросил Строгов.
— Ты сам весь себя обслюнявил, папа! Хочешь са-а-тветствовать — подойди и дай в морду. Тебя могут избить, могут искалечить. Но ты будешь чувствовать себя мужиком. Вот так, папа! А то офицер… с женщиной. А надо — как твой Саша: вязанкой — в харю!
— Тебе обязательно нужно в меня плюнуть, — снова сказал Строгов.
— А ничего, что из-за твоих «подвигов» я на три шага к инфаркту приблизился?! Это как?! Офицер, бля, с женщиной!
Леонид натужно кашлянул в кулак и выразительно посмотрел на Брюнета. Резонно опасаясь, что под натиском издевок и оскорблений в свой адрес Строгов может не выдержать и, как минимум, замкнуться, уйти в себя. Сейчас Игорь Васильевич был подогрет алкоголем, возбужден. Ему все еще хотелось выговориться. Но в любой момент он мог и «закрыться». Такие случаи бывали.
Это прекрасно понимал и Петрухин. А потому протянул Строгову пачку сигарет, сдерживая внутреннее омерзение, похлопал его по плечу и сказал фальшиво-участливо:
— Отлично тебя понимаю, Игорь. Героев в жизни нет. А ситуевина крайне неприятная. Тебя оскорбили, и ты позвонил Саше. И я бы позвонил Саше. И Виктор тоже позвонил бы Саше.
Брюнет хмыкнул, и Дмитрий раздосадованно наступил ему на ногу под столом: дескать, молчи. Обосрешь нам всю обедню.
— Вам, наверно, трудно это понять… Но… меня в присутствии Ольги едва ли не пинками вышибли со стоянки. Нормально, да?.. И тогда я позвонил Саше. И мы встретились с ним на следующий день, в баре «Трибунал».
— Какого числа?
— Двенадцатого апреля. Я это хорошо запомнил, потому что…
— Потому что День космонавтики, — мрачно сказал Петрухин.
— Что? А, да, действительно… В общем, я обрисовал ему ситуацию. А Саша рассмеялся и сказал: так в чем вопрос? Проучить надо уродов… И мы с ним поехали на Загородный. И, как назло, на том самом месте как раз стояла эта тачка…
— Лёнька, вкурил? Джип на Загородном?!
— Слышу-слышу. Выходит, не зря я весь вечер в Инете тогда ковырялся.
Строгов посмотрел на партнеров непонимающим взглядом. А уже в следующий момент Брюнет смачно хлопнул себя ладонями по ляжкам и ажно привстал:
— Стоп! На Загородном, говоришь? Так это ты сжег джип Утюга?
— Как? Того самого? — потрясенно спросил Петрухин.
— Того самого, — оскалился Виктор Альбертович и, не удержавшись, заржал. — Ну ты, друг детства, даешь! Да Утюг на говно изошел! Все орал: найду падлу — поглажу… Ты, кстати, знаешь, Игорек, почему его Утюгом зовут?
— Н-нет.
— Сильно любит гладить! — с далеко идущим намеком охотно «разжевал» Брюнет. — М-да… Правильно парни рассказывали: характерный мужик этот твой Саша.
Строгов побледнел еще больше и протянул руку к бутылке.
— Очень быстро гонишь, Игорек! Этак ты укушаешься раньше, чем мы дослушаем до конца твою увлекательную повесть. А мне страсть как хочется узнать, чем она кончится.
— Она давно кончилась, — глухо сказал Строгов, продолжая держать руку протянутой. — В кабинете Нокаута. В воскресенье.
— Угу, на Пасху… Вот про это и пили́. Как зазубренным серпом по моим нежным колокольчикам… Пили́, Игорек, пили́.
Игорь Васильевич с тоской посмотрел на бутылку.
— Да дай ты человеку выпить, Виктор! — крякнул Петрухин. — Видишь, хреново ему?
— Тьфу… Да пусть хоть зальется! Офицер-с-женщиной.
Строгов набулькал себе коньяку. Выпил.
— Спасибо… С чего… с чего мне… э-э-э… начать?
— Ну с Утюгом худо-бедно разобрались. Там Саша взялся «наказать уродов». Допустим. А вот в чем все-таки была суть конфликта с Нокаутом? — подсказал направление Купцов. — Версия «фольксваген» выглядит не очень убедительно.
— Да, конечно. Не в «фольксе» дело…
— А в чем тогда?
— Просто Лешенька начал борзеть… У него была масса амбиций и полторы извилины. Он же никто. Ноль. Жлоб. Пэтэушник. Такой же, как эти уроды на заправке. Быдло. Вы… вы меня понимаете?
Леонид автоматически кивнул. Ему не очень нравилось слово «быдло», но применительно к облику Леши Нокаута, за который им в свое время красочно живописал Брюнет, похоже, оно было вполне уместно.
— Вот… Короче, Лешеньке захотелось уважения. Ему хотелось быть — о-го-го! — бизнесменом. А он же трех слов связать не может без мата… не человек, а беда в «дольче габбана». Но с претензиями. Помнишь, Виктор, когда мы с финнами только-только завязались и поехали в Хельсинки?
— Ну?
