Эдуард Хруцкий - На углу, у Патриарших...
Беляков пил кофе из кружки с портретом Аллы Пугачевой. Увидев изображение любимой певицы, Никольский довольно умело спел из ее репертуара:
— Делу время, делу время, да-да-да-да-да-да-да-, а-а-а поте-ехе час!
— Именно, — сказал Беляков и отставил кружку на маленький столик. — И дело по тебе, потому что дело деликатное. Чего стоишь-то? Ты садись, садись! Кофе хочешь?
— Уже, — сказал Никольский, усаживаясь. — Раз деликатное, значит, отказняк нужен?
— Именно, — подтвердил Беляков. Понравилось ему слово «именно».
— И кто пострадавшая? — осведомился Сергей не без иронии.
— Алифанова Ольга Петровна, — начал рассказывать подполковник. — Патрульная группа подобрала ее на Малой Бронной. Паршиков хотел ее сразу в больницу задвинуть, вызвал «скорую», а она ни в какую: пока, мол, заяву не примите, никуда не поеду. Утверждает, что ее… менты насиловали. Тут и «скорая» на Паршикова насела: мол, будете тянуть — будете и за последствия отвечать. Пришлось заяву принять.
— Проститутка? — вяло поинтересовался Никольский.
— Какая проститутка! — Беляков сделал большие глаза. — Референт-переводчик «Горбачев фонда». Интеллигентная симпатичная барышня. И ты у нас интеллигент. Вот и договоритесь.
Больница была как больница. Двенадцать этажей, длинные коридоры, в коридорах койки с не поместившимися в палаты пациентами… Врач, без доброжелательности встретивший Никольского, взглянул на него угрюмо и спросил:
— А вам, собственно, какое до нее дело?
— Самое прямое, — Никольский достал удостоверение. Доктор внимательно изучил документ.
— Ну что же, хочу вам сообщить, что она не только сильно избита, но и зверски изнасилована, — говорил медик жестко, и глаза его оставались холодными, колючими. — Надругались над ней ваши коллеги группой, господин начальник уголовного розыска.
— Будьте добры, подготовьте мне медицинское заключение, — вежливо попросил Никольский. — И разрешите мне поговорить с пострадавшей.
…В отдельном боксе, опершись о спинку кровати, сидела женщина, возраст которой трудно было определить.
— Здравствуйте, — сказал Никольский. — Я начальник уголовного розыска 108 отделения милиции, в которое вы были доставлены. Я бы хотел подробно выяснить все обстоятельства нападения на вас.
— И изнасилования, — добавила за него женщина, пытаясь иронически усмехнуться. — Только эти обстоятельства вряд ли вас устроят…
…В кабинете Никольского собрались все шесть оперативников и дознаватель. Хозяин кабинета обвел взглядом присутствующих и приступил к их опросу:
— Я пригласил вас, граждане сыщики, чтобы прояснить все обстоятельства дела весьма вонючего, — для начала заявил Сергей голосом, не предвещавшим ничего хорошего. — Лепилов!
Миша Лепилов встал, откашлялся.
— По упомянутому пострадавшей адресу действительно находится агентство по трудоустройству фотомоделей и манекенщиц, — доложил он. — А по моим оперативным данным — крыша для крутого сутенера, некоего Константина Андреевича Кузьмина, 1969 года рождения, прописанного по адресу… — Миша назвал адрес.
— У тебя все? — спросил Никольский. Лепилов кивнул. — Шевелев!
Встал блондин Шевелев.
— «Форд», бортовой номер два ноля ноль сорок два, принадлежит шестому батальону ППС, экипаж сменный, шесть человек. Вчера машина на улицах не работала. Экипаж состоит из трех прапорщиков, младшего лейтенанта и двух старшин. Вот их фамилии.
Шевелев положил список на стол.
— Климов, говорил с проститутками? — спросил Никольский.
— Говорил, — ответил флегматичный Климов. — С ними же говорить — что не говорить. Все в отказе.
— Климов, плохо давишь! Прессуй их, шалав, прессуй! — Сергей сердился: дело действительно дурно пахло. — Лепилов, глаз не спускай с этого Кузьмина! Вешняков! — Встал самый солидный оперативник. — Тебе сутки на выяснение, когда и по какой визе выехала в Турцию двоюродная сестра потерпевшей — Алифанова Татьяна Владимировна. Шевелев, у тебя жена где работает?
— Вы же знаете, Сергей Васильевич, — удивился Шевелев. — В управлении кадров ГУВД.
— Чтобы завтра у меня личные дела всей этой шестерки были здесь! — Никольский хлопнул ладонью по столу. — Только скажи Вале, чтобы аккуратненько все сделала. А то спугнем… Вопросы?.. Нет?.. Все свободны.
Выворачивая плечевые и тазобедренные суставы, двигались по маленькой сцене трое обнаженных молодых людей и три девы в хитонах.
Проделывали они это для того, чтобы в натуре повторить изображение хоровода на древнегреческих амфорах. А передвигались нарочито замедленно, осуществляя кинематографический трюк — рапид. Зрелище было, конечно, изысканное, но малоубедительное.
Режиссер, сидевший за столиком, поднял руки над головой и три раза хлопнул в ладоши. Хоровод подошел к рампе.
— Дорогие вы мои, — проникновенно приступил к выволочке художественный руководитель, — поймите же, наконец, что вы еще не персонажи «Эдипа», вы, все вместе, — сон, пришедший к нам из глубины веков. Вы — наша генетическая память, черт бы вас всех побрал. Сначала!
Молодые люди опять принялись корячиться в хороводе.
Изнемогавший от желания закурить Никольский больше терпеть не мог. Щелчок электронной зажигалки в благоговейной театральной тишине был подобен выстрелу. Режиссер вскинулся, будто пуля попала в него, вздернул брови, развернулся на вертящейся табуретке, узнал посетителя и возгласил с фиоритурами:
— Господи, как у Арто: смотрите, кто пришел! Девочки, мальчики, нас навестил легендарный сыщик Сергей Никольский. Так давайте поприветствуем его! — Он зааплодировал. Захлопали и девочки с мальчиками. За что были вознаграждены резким начальственным приказом: — Перерыв!
— Творишь, Аркаша? — приветливо спросил, подойдя, Никольский.
— Экспериментирую помаленьку, — улыбаясь, кивнул режиссер. — Но признаюсь тебе по-приятельски: на событие столичного театрального сезона данная постановка не претендует.
— А почему ты, Аркаша, на афишах — Адам? — не без сарказма поинтересовался Сергей.
— Для того, чтобы это узнать, ты и пришел к нам в театр, да? — хохотнул режиссер. — Аркадий Горский — это почти Аркадий Вольский. А я в политику не лезу.
— И Адам — наипервейший из первых! — пришла очередь хохотнуть Никольскому.
— Все-таки какого хрена ты к нам забрел? — Хитрованская улыбка не сходила с лица Адама.
Ответить Никольский не успел: подошла, закутанная поверх хитона в халатик, одна из дев, поморгала зелеными глазами и высказалась торжествующе:
— А я вас знаю, знаменитый сыщик!
— Откуда, если не секрет? — Никольский деву не узнавал.
— Я после Щуки полгода, до тех пор, пока меня Адам Андреевич не пригласил, в продуктовом павильоне на Малой Бронной продавщицей работала, — пояснила прелестница. — И вы к нам иногда за пивом забегали.
— Точно. Теперь и я вас припомнил! — обрадовался Сергей. А обрадовало его то, что хорошенькая девица знакома с ним не как потерпевшая или, упаси Бог, правонарушительница. Значит, к криминальному миру девочка отношения не имеет. Это вдохновляло.
— Наш хозяин предупреждал: неприкормленный, мол, милиционер! — продолжала зеленоглазка, с показной наивностью хлопая длиннющими ресницами.
— Неприкормленный — это хорошо или плохо? — строго поинтересовался Никольский. Впрочем, строгость его была такой же наигранной, как и наивность зеленоглазки.
— Вообще-то хорошо, — улыбнулась девушка. — Но для беспатентной торговли — плохо.
Для режиссера разговор без его участия был неприемлем! Он сперва поерзал на своей табуретке, потом пару раз кашлянул и наконец вмешался:
— Сережа, перерыв у нас — десять минут! Коротко, исчерпывающе, ярко отвечай: что тебе от нас надо?
— Да уж не знаю, как и начать… — помялся Никольский и опять перевел взгляд на девицу.
— Он в нашем классе отличником был, — сказал Адам Горский и добавил объективности ради: — А я троечником. Вот так-то жизнь складывается, Анюта.
Анюта смотрела на Никольского и непонятно улыбалась.
— Анюта, значит. Очень приятно, — Сергей слегка поклонился. — А вы, простите, только в античной классике играете?
— Обижаете, — нарочито серьезно ответила Анюта и тут же вызывающе улыбнулась: — Я все могу. И даже Элизу Дулитл.
— А Настю можете? — быстро спросил Никольский.
— Какую Настю? — удивилась Анюта.
— Из пьесы Максима Горького «На дне»…
Беляков стоял у окна и привычно разглядывал улицу.
— Разрешите? — вежливо дал знать о себе вошедший Никольский.
Беляков обернулся, придал лицу надлежащую строгость, спросил:
— Ты где шляешься?
— В театре был, — невинно сообщил Никольский. — На репетиции.
Беляков посопел в размышлении: спрашивать или не спрашивать о цели столь необычного визита? Счел, что это ниже его достоинства, и совсем уже строго приступил к делу:
