Андрис Колбергс - Ночью в дождь
Но когда наступал желанный четверг, то он либо сам не мог встретиться (сваливалась на голову какая-нибудь делегация, заседание и не присутствовать нельзя было), либо ей не позволяли срочные, очень неотложные дела.
Встречались они редко: хорошо, если раз в три-четыре месяца, а может и реже - на летний отпуск Алп увозил семью под Цесис. Говорил - ради того, чтобы семья побывала на свежем воздухе, а на самом деле ради себя. Там его знали и уважали, и они вместе с председателем и главным агрономом колхоза ночами напролет мотались с ружьями по лесам, охотясь на диких кабанов, которые выходили в поисках корма иногда в сумерки, а иногда совсем уже на рассвете. Утром Алпа привозили на "газике", во дворе они громко обсуждали, почему и кто из них промахнулся, и договаривались, в котором часу встретятся вечером снова. Днем Алп отсыпался: ведь он "выматывался, как собака", Илгонис ковырялся в своем мотоцикле, а потом гонял на нем по холмам вдоль реки - готовился к мотокроссу. Однажды она упрекнула Алпа в том, что он не помогает старикам заготовить сено, ведь это, в конце концов, его родители, но он только засмеялся в ответ: охотясь по ночам, он заготовил кормов для скота больше, чем она, Карина, накосила бы на сенокосилке, запряженной парой лошадей. Это была правда комбикормов в доме всегда было вдоволь.
"Двенадцать лет. Уже двенадцать лет!"
Иглонису тогда еще не было пяти, Алп работал всего лишь старшим мастером.
В тот раз она тянула жребий, и ей не повезло! Дежурства в праздничные дни средний медицинский персонал разыгрывал в начале каждого месяца, и график составляли с учетом результатов жеребьевки. В День медика работу ей предстояло начать в восемь вечера, когда в Доме культуры торжественная часть уже подойдет к концу, оркестр доиграет приветственный марш и все будут усаживаться за празднично накрытые столы.
Она, как и другие медсестры, тоже готовилась к этому вечеру и так же надеялась, что несчастливый жребий - один из десяти! - обязательно обойдет ее. Однако ей не повезло.
Вечер был заманчив своей грандиозностью и демократичностью: тут не было ни проректоров, ни доцентов, ни руководителей кафедры и главных врачей, все были просто веселыми участниками вечера, приглашавшими дам, и те некоторым даже смели отказывать; каждый пел, дирижировал, все вместе выбирали королеву бала, каждый мог попытать счастья в лотерее или блеснуть знаниями и остроумием в викторине.
Карина пришла на работу раньше, чтобы коллега - счастливица! которую она сменила, успела забежать домой и переодеться.
- Еще оперирует, но сейчас уже кончит, - сказала та, торопливо надевая пальто. - Кофе уже можешь смолоть.
- Успеха на вечере!
- Мы о тебе будем вспоминать с глубокой скорбью!
- Кто из врачей сегодня дежурит?
- Кто-то из молодых. Очень неразговорчивый. Фамилию я не запомнила.
- Беги, - с грустью улыбнулась Карина. - Опоздаешь.
- Ну, привет!
Комната, куда врачи возвращались после операции, была довольно большой. По предложению одного из руководящих хирургов ее обставили так, чтобы она как можно меньше напоминала больничное помещение, и врач до начала следующей операции - перерывы между которыми были совсем короткими - мог отдохнуть не только физически, но и душой.
Два глубоких кресла, обтянутые тканью горчичного цвета, такой же глубокий диван и журнальный столик между ними.
Как только хирург сел в кресло, Карина поставила перед ним дымящийся кофе.
- Ваш кофе, доктор!
- Спасибо, - пробубнил он в ответ и стал пить небольшими глотками, глядя в окно, как будто там, в темноте, что-то можно было увидеть.
Угрюмый, неразговорчивый, наверно, очень устал.
Карина решила, что ей следует что-нибудь сказать. Стоя возле шкафа, она переставляла посуду, ей были видны только резкие линии его неподвижного профиля.
- Может, налить еще?
- Нет, мне достаточно, вполне достаточно одной.
- На вечере уже, наверно, танцуют.
- Не знаю. Возможно.
- В прошлом году в это время уже вовсю танцевали твист.
- Я не был, не знаю. Я на вечерах вообще давно не бывал. Очень давно.
- Вы, наверно, не танцуете.
- Почему сразу так? Мне очень нравятся всякие вечера и вечеринки, только времени мало. На конкурсах танцев я даже дипломы получал. - Он умолк, допил свой кофе и после паузы добавил, как бы уточняя: - На свете очень много всего, только времени мало.
Карину развеселила чрезмерная серьезность молодого мужчины и прямо-таки стариковское отношение к своим обязанностям. Когда он ушел оперировать, она даже посмеялась над ним с одной из коллег, дежуривших в приемной.
- Ужасно скучный! - согласилась та. - Наркевич - правая рука главного. Знаешь, остальные врачи очень довольны - он охотно дежурит по праздникам и воскресеньям. Его даже в канун Нового года или Лиго не приходится уговаривать - он тут как тут. Как только жена от такого не сбежала!
- Странный все же...
- Очень честолюбивый. Он или взберется очень высоко или свихнется. Скорее всего второе: нормальный человек такое не выдержит. Мне кажется, я понимаю, почему он стремится дежурить именно в праздники. Тогда он может сам оперировать, а не только ассистировать. В праздники никого нет, он сам себе начальник, даже принимает решения, сам все делает так, как считает правильным. Ни у кого не было таких больших возможностей для практики. Пожалуй, никто особенно-то к этому и не стремился. А он к операциям рвется так, что его трактором не удержишь. Ужасный фанатик!
- Если чего хочешь добиться, то иначе ведь и нельзя.
- Так недолго и угробить себя!
Карина вспомнила, что еще от кого-то слышала об одержимости Наркевича. Тогда в высокопарных тонах речь шла о долге и солидарности медиков, а она этого странного энтузиаста защищала и завидовала ему. Во-первых, потому, что он сумел пробиться сквозь большой конкурс, поступить в медицинский институт и закончить его с отличием. Сама она после средней школы поступала в институт дважды, и оба раза безуспешно, затем встретила Алпа, влюбилась, потом родился Илгонис и ее великая мечта сократилась до медицинской школы. Но медицину она продолжала считать святой миссией и по-прежнему обожествляла ее.
Потом она вспомнила чей-то другой разговор о фантастическом трудолюбии Наркевича и его отказе от заманчивых возможностей сделать карьеру, о самопожертвовании, которое для его близких оборачивалось жестокостью, но ведь без этого ничего и не достигнешь - взбираясь на стеклянную гору, мешки с золотом оставь у подножья. Она вспомнила насмешки, которыми такие разговоры сопровождали люди, сами ни на что серьезное не способные, обычно старавшиеся убедить: "Я просто не хочу!" Или судачили о его человеческих слабостях и мелких неудачах, будто сами таковых не имели, но при этом не упускали случая похвастать дружбой с Наркевичем в студенческие годы.
Операция затянулась.
Уже было далеко за полночь, когда позвонили из Балви и сообщили, что машина местной "скорой помощи" повезла больного к вертолету, который доставит его в Ригу.
- Он не сможет... Да и никто не смог бы, - протестовала Карина. - В операционной он уже четыре часа без перерыва!
- Но кто же тогда? Ты? - Сестра из приемного отделения уже давно безуспешно звонила по телефону, пытаясь найти кого-нибудь, кто мог бы оперировать вместо Наркевича.
- Но ведь наша больница не единственная в республике?
- Зато наша больница единственная, где есть необходимая аппаратура для такой операции!
В приемном отделении на письменном столе под стеклом лежал список домашних телефонов хирургов. Медсестра - пожилая, опытная женщина, - водя пальцем по списку, набирала номер за номером.
Не отвечает.
Нет дома.
Не отвечает.
- Все на вечере, где же им быть! Вот ведь сумасшедшие люди надумали болеть в наш праздник. А ты, крошка, не сиди здесь! Нам его надо взбодрить: ступай варить кофе! Да покрепче! И подлей спирта. Только смотри не переборщи!
В комнату он вошел совсем бодро, откинулся в мягкое кресло и вдруг на глазах у Карины сник: веки закрылись, тело обмякло.
- Вот кофе, доктор!
Он отпил, поднял глаза и открыто, по-детски улыбнулся:
- Вряд ли поможет, сестричка!
И Карина подумала: он даже не осознает, насколько он велик, думая лишь о своей слабости.
- Я налью еще, доктор!
- Не надо... Посидите просто так, так очень хорошо... Почему я вас раньше не замечал?
- Я совсем недавно перешла в это отделение... Временно. Может, все-таки еще немного кофе, доктор?
- Нет, ни в коем случае. Просто посидите. Очень вас прошу... - В его глазах, ставших очень добрыми, что-то загорелось.
Он был рядом. По-мальчишески застенчивый, уставший, идол, достойный поклонения. Он взял руку женщины в свою - нежно, без всяких претензий.
Карину совершенно обезоружила его робость.
"Я же сумасшедшая!" - пытаясь образумить себя, мысленно прокричала она, но ее красивая грудь под накрахмаленным халатом предательски волновалась, губы, ожидавшие поцелуя, сделались сухими.
