Алексей Грачев - Кто вынес приговор
Свет фонарей осветил лицо Ушкова, лежавшего на поломанных железных прутьях ограды. Лежал он навзничь, застряв ногой в металлическом хламе. Услышав шаги, попытался ее вытянуть, на лице выступили красные пятна. Вот он повернул голову, разглядывая окруживших его людей, точно искал среди них кого-то. Двинулся было - боль в раненой ноге заставила вскрикнуть. Тут же заорал с матерной бранью:
- Што смотрите...
Агенты не двигались - ждали чего-то, слушали частое дыхание раненого преступника, близкий стук колес маневрового паровоза, ходившего по путям туда и сюда, ударяющего вагонами.
- Сымите...
Лишь Джек переступил тонкими ногами, повыл жалобно.
Ушков сразу затих, повернул голову в сторону собаки.
- Сдохнет Бика-Граммофон...*
_______________
* Б и к а-Г р а м м о ф о н - служебная собака.
- Поживет пес еще, - выкрикнул Варенцов.
- А я говорю, подохнет, - с каким-то удовольствием, удивившим агентов, повторил Ушков. - Сымите, - вдруг повторил он, дернулся снова.
Наконец агенты подошли к нему, собираясь поднять его, но тут железные решетки загремели, и он рухнул на земляной пол к их ногам, тихо, с захлебом, подвывая собаке...
33
На следующий день наряд конной милиции заметил на левом берегу Волги человека, уходившего из города. Был он в шинели, в кепке, высокий. На окрик остановился и сдался без выстрела, хотя в сугробе, недалеко от дороги, обнаружили брошенный им наган.
Это был Хрусталь. Вот теперь он признался, что снял кольца и вырвал серьги из ушей у женщины. Но кражу муки отрицал опять.
- Знать не знаю, что за мука.
Не узнал он и Би Бо Бо, которого Саша Карасев все же выловил в подвалах под ткацкими корпусами. Долго разглядывал тупо улыбающегося подростка, потом ответил:
- Вроде как припоминаю, а где встречал - не помню...
Би Бо Бо еще шире разинул рот и тоже вдруг затряс головой, хотя перед этим признался Подсевкину на допросе, что знает он Хрусталя и что был в тот вечер на стреме возле склада "Хлебопродукт". Надо думать, что он решил во всем походить на своего любимца.
Допрос их отложили пока.
К вечеру этого дня Костю вызвал в коридор дежурный. Выйдя, увидел там рыжебородого мужичка, приехавшего в город зарабатывать на лошадь.
- Тебе чего, дядя? - спросил, добавив шутливо: - Иль заработал уже на лошадь?
- Мальчишку я ищу, Коляя-то, - сказал строго Михей. - Был я в ночлежке. Так заведующий велел сходить до тебя. Мол, должен инспектор знать, где Коляй, потому как его будто ищут...
- Ну, здесь он, - ответил Костя, удивляясь. - А тебе зачем?
- Да вот заработал я на путях, купил еды. Ну и ему решил... Покормить... Как дома, тут не накормите.
- Не накормим, - согласился Костя. - Утром горбушка с кипятком.
- Ну вот, - как обрадовался Михей, - а я ему колбасы, да еще селедочку, да горчичного хлеба... Пусть поправляется... Обязан я ему очень, работу, можно сказать, подыскал мне.
Тогда Костя повел его в "дознанщицкую", тихую сегодня, пустую.
- Ну, раз пришел, посиди, а я за ним схожу.
Когда он ввел Кольку Болтай Ногами в "дознанщицкую", Михей даже встал, и были теперь совсем похожи они на отца с сыном. С жалостью и добротой смотрел крестьянин на парнишку.
- Ах ты, бедолага. Остричь бы тебя да вымыть.
Колька Болтай Ногами переступил с ноги на ногу, потрогал косицы волос на виске.
И удивился тут Костя. Подумать только: с ними вот, с агентами, всегда сжат парнишка. Брови сдвинуты непримиримо, глаза - в пол, зубы стиснуты. И весь он как бы говорит: попробуйте, узнайте что-нибудь от меня...
А тут и глаза виноватые, и вроде бы даже поблескивают они: уж не всплакнуть ли решил?
- Ах ты, бедолага, - снова сказал Михей, вынимая из котомки каравай, круг колбасы. - Вот купил тебе, заработал там, на путях, а потом на разгрузке. Давай ешь или забирай с собой. Чего притих-то?
Он оглянулся на Костю, стоявшего у дверей, и улыбнулся:
- На бирже не таким был. Орал во все горло: "А ну, напрись, робя!" А тут и рот боится открыть.
- Освобождаем его, - ответил Костя, - как случайного по этому делу.
- Куда же он теперича? - спросил Михей. - Нешто снова в ночлежку, не приведи бог кому-либо туда.
- В приемник направим... Там поживет пока.
- А коль выпускают, - засуетился Михей, пряча снова в котомку колбасу и хлеб, - так мы с тобой поедим по-людски, где-нибудь в трактире. Да и подумаем, что делать дальше-то. Вот что, - тут же проговорил он, - а может, ко мне в деревню? В бане попаримся. А там видно будет.
Костя с удивлением взглянул на него:
- Это ты что же, серьезно? Семья ведь у тебя?
- Найдется кусок, да и дело найдется. Айда, Коляй. К вечеру и дома будем.
Теперь Костя сурово покачал головой:
- Спасибо тебе, дядька, но не положено... И кормить надо. Не положено, - повторил он, отводя глаза от растерянного взгляда крестьянина. - Вот что, раз решил покормить его, сведи в трактир "Биржа". А потом отведешь на станцию, в приемник. Бумагу я выдам. Вроде дежурного милиционера будешь. Там, в приемнике, его и остригут, и помоют, может, и одежонку новую дадут, а нет - так и эту прожгут как следует, выгонят насекомых. А после поедет он на вигоневую фабрику. Договорился я с директором фабрики. Возьмут учеником художника...
Михей посмотрел на Кольку Болтай Ногами, а тот вопросительно - на Костю.
- Не сбежишь? - спросил Костя его. - Не подведешь меня снова?
- Не сбегу, - пообещал беспризорник, - зачем же, раз я художником буду.
- Не художником пока, а учеником, - засмеялся Костя, - до художника тебе еще далеко, Коля...
Он проводил их до выхода. Долго не закрывал дверь, глядя, как шли они оба по направлению к Мытному двору. О чем-то говорили и казались приятелями-подростками в этих надвигающихся сумерках.
Навстречу им уже попадались люди с новогодними покупками. Какой-то старик пронес елку, высоко подняв ее над головой, и запах снега теперь смешался с запахом хвои. Прошла в дорогом манто дама, прижимая к груди пакеты с покупками, ветки елки, искусственные цветы пучками. Поправила шапочку, глянула искоса, поравнявшись с Костей, - снег мягко пел под сапожками. У нее ожидался веселый и нарядный Новый год. А как встретит праздник вот этот мальчишка в мятой, окорнанной до колен зеленой шинели и смешном картузе?
На углу Колька Болтай Ногами обернулся, - увидев Костю, вдруг прибавил шаг, как опасался, что тот вдруг позовет обратно.
Каким он, Колька, будет много годов спустя? Может, станет художником все же. Или уведут его снова старые дружки в уголовный мир, изломают его душу, вытравят все мечты... Каким он будет?..
Проходя коридором, мимо дверей во двор, где временно содержались задержанные, он остановился. Потом вышел во двор, спустился по лестнице в камеру. Хрусталь лежал на нарах - в шинели, в кепке. Увидев Костю, сел.
- Вот что, - подсев к нему на нары, сказал Костя. - Кто же тебя, Хрусталь, послал за мукой? И где мука?
Тот покачал головой, усмехнувшись, сказал:
- Не имею к этой краже касательства...
Он упрямо сдвинул брови, добавил:
- Не брал муки...
Кого-то он боялся. Ясно же - не Горбуна. Кого же? Он, отпетый рецидивист, которого наверняка ждет суровый приговор губсуда. Уж не Хиву ли? Но он тих и толст, он сидит на завалинке и покуривает. И все же - не Хиву ли?
34
Викентий Александрович ждал ответа из Вологды от своего знакомого Сапожникова. Комиссионера на место Вощинина найти было нелегко, а сливочное масло все дорожало. Поэтому пришлось договариваться телеграммой, без личной встречи. Но Сапожников молчал, и это молчание тревожило. Надо было посылать новую телеграмму - тем более что сегодня Синягин пригласил его к себе в гости. Жаден мужик, но хлебосол в отдельные дни - в сретенье, в масленицу, вот и сейчас, на Новый год.
Вечером Викентий Александрович приехал на станцию. В душном зале, на столике, засыпанном шелухой, закапанном почему-то стеарином, он на листке бумаги набросал текст телеграммы Сапожникову. За аппаратом сидела та знакомая барышня - с кудельками на лбу, со стреляющими глазами. Увидев его, она воскликнула радостно:
- А вам телеграмма из Вологды, только что приняла.
Викентий Александрович сунул поспешно в карман пиджака заготовленный текст и принял телеграмму от барышни. Пробежал ее быстро глазами. Ну что ж, Сапожников обещал вагон.
- Благодарю. Хорошего вам праздника, с суженым чтобы.
Барышня даже визгнула от удовольствия, а Викентий Александрович, огладив бородку, двинулся к выходу на площадь. Она была заставлена крестьянскими санями - ожидался вечерний поезд. Подлетали легковые извозчики; лошади, храпя, водили дымными ноздрями над головами людей, слепо оглядывая их стеклянными глазами. В один из возков Викентий Александрович сел, не поглядев на возницу. А тот, перегнувшись, хрипловато пробасил:
- Вот те и встреча... Добрый вечер, Викентий Александрович. С наступающим вас Новым годом.
Теперь и Трубышев узнал его: Сорочкин - извозчик, живший в его, трубышевском, доме. Кажется, в нижнем этаже, на задворках; был трезвого образа, платил аккуратно, одинокий, по причине выбитого левого глаза, и сейчас закрытого повязкой.
