Ольга Тарасевич - Тайна перстня Венеры
Вот только этот проклятый атавизм – женское самолюбие. Рефлекс сильнее меня. «Меня отвергли! Попросту использовали! Меня никто не хочет! Я начинаю стареть, вянуть и портиться!» – звенят его истеричные выкрики. Этот гад заставил меня надеть соблазнительное платье, выгнал в бар, и вот я провожу вечер за негламурным стаканом молока, дразня своим видом достопочтенных бюргеров.
Господи, да какая ерунда это все – равнодушие Дитриха, его роман с Таней, мои каблуки и красное платье!
Жизнь прекрасна.
Все, что ни делается, к лучшему.
А теперь мне надо срочно переодеться в неприметные светлые льняные брючки и целомудренную маечку. Иначе меня растерзают и изнасилуют здесь же, в полумраке, под нежный шепот клавиш белого стенвеевского рояля. Меньше всего мне нужны такие страсти!
Все-все, убегаю. Не очень быстро – шпильки любят и требуют неспешного дефиле.
Коридоры, витрины магазинов (здесь они открываются ближе к ночи, а днем висит табличка «closed»). Слева, справа, голоса, одно и то же, вот попугаи: «Заходи, скидки, распродажи, только для тебя, красивым женщинам подарок». Невероятно: у турков уже нет акцента. В Москве какая-нибудь кавказская теточка возле метро зазывает к своим трусам-колготкам куда менее грамотно. Правду говорят: Турция – преимущественно российский курорт.
Останавливаюсь…
Телефон, эсэмэс.
Сыночек, чтоб тебя, лишил мать такого веского предлога сгонять в интернет-кафе! Не мог мейл прислать, муля моя!
Ага, вот что он пишет: «Таня Липкина – бездарность. Выгнали при первом удобном случае. Таких „блондинок“ в стрингеры не берут. Как погода? У нас холодно, папа и собаки – нормально».
Благодарю сына, смотрю в окно, чтобы закончить эсэмэску, – какая же здесь погода? – и сердце замирает от восхищения.
Погода… Ах, какая романтичная здесь погода! Потрясающая ночь, оказывается! Роскошная, теплая, едва слышно шелестящая морскими волнами.
Бар старательно морозил мощный кондиционер, поэтому я так и не могла оценить всю ночную нежность. Теперь же, в коридоре, тепло затекает через открытые окна – прекрасное, ненавязчивое, с едва различимой ноткой соленой свежести.
И почему я не на улице? До корпуса, где находится мой номер, вполне можно прогуляться по пальмовой аллее, а не идти по галерее, соединяющей все здания отельного комплекса! Кстати, отличная идея! Как я люблю такие ночи – не зябкие, но и не душные…
Значит, сыночек все разузнал. Наша Таня горько плачет. Безработная, не особо востребованная, не подрабатывающая внештатником. В общем, что и требовалось доказать – второй раз девочка на экскурсию ломанулась для того, чтобы с любовником встретиться. Мужу, должно быть, лапши навешала – и вперед, в Эфес, украдкой миловаться-ругаться с рыжеволосым бюргером. Да, я теперь точно начинаю припоминать: на древних развалинах был такой момент, когда сладкий российско-бюргерский твикс куда-то исчезал. Целовались, наверное, укрывшись за стенами публичного дома. Ну и бог с ними – меня все это совершенно не касается. Зачем мне по поводу чужой личной жизни париться. Лучше займусь своей собственной. Позвоню Лене, спрошу, как поживает моя любимая костяная ножка, а еще…
Увы, я не могу передать ему ни этого ночного тепла, ни яркого сияния подсвеченного бирюзового бассейна, ни сладко-горького аромата крупных фиолетовых цветов, которых тут повсюду целые заросли.
Но все-таки кое-что из прелестей этой ночи получится оценить и в Москве. Я буду с мужем говорить под шум бьющихся о берег волн. Ленька помнит: мы любили слушать шипящий плеск, обнимались, смотрели на лунный мостик, переброшенный через море…
Идти на каблуках по пляжу – та еще пытка, каждая песчинка норовит ввинтиться в ступни. Но сбрасывать обувь ночью нельзя – под покровом темноты берег обожают исследовать морские ежи, и выковыривать из пяток их иглы – удовольствие ниже среднего.
Хоть и медленно, но уже почти добралась. Думаю, еще один ряд зонтиков впереди – и можно доставать мобильник, и Лене будет казаться, что волны совсем рядом, очень близко.
Не знаю, почему я замедлила шаг.
Не понимаю, как не налетела на них, переплетенных, растерзанных страстью.
Сначала меня притормозила интуиция. И вот уже различаю в полумраке, слегка сбрызнутом лунным светом, белый шезлонг, светлые волосы Саши, закрытые от удовольствия глаза, его мускулистые руки, сжимающие статуэтку изящного женского тела. В его объятиях, на его коленях мерно покачивается не Таня – у той длинные волосы, а я различаю темненькое каре, растрепанное ветром и Сашиными пальцами. Сладкие волны удовольствия выгибают женщину, она со стоном откидывает назад голову, и…
Вне всяких сомнений, конечно, это она.
Вероника! Вероника Яковлева, симпатичная жена Андрея. Все-таки своего добилась, стервозина с умопомрачительными персидскими глазами!
А Саша! Это уже вообще за гранью добра и зла…
Ну мужики, ну народ! Жена едва дуба не дала, чуть мозги по горам не разбрызгала, я до сих пор беспокоюсь, не зайдут ли у нее шарики за ролики от такого опасного падения, – а он с другой женщиной через пару часов трахается! И никаких тебе ни волнений, ни переживаний. Только отличная эрекция!
Блин, чем больше узнаю людей, тем больше люблю собак!
А еще…
Мысли заканчиваются внезапно.
Есть только чьи-то крепкие руки, неслышно выскользнувшие из темноты. Они бесцеремонно зажимают мне рот и одновременно тащат прочь от пляжа…
* * *Вообще-то я страстно люблю слова. Мне нравится их вкус, цвет, объем, запах. Мои экспертизы всегда отличаются безупречной грамотностью – стилистической, орфографической, грамматической. Знание языка, как ни крути, – это признак хорошего воспитания, образования и культуры. Развитого интеллекта, высокопроизводительного мозга, достаточной емкости памяти. И, безусловно, слова – это еще и просто очень большое удовольствие, полет, путешествия, истории, поддержка, отдых, опыт, знания, весь мир…
Но иногда слова иссякают, заканчиваются. Пересохший ручеек в пустыне, трещины на желтоватой потрескавшейся почве. Беспомощность, выпавший из гнезда на асфальт мокрый птенец. Еще можно почувствовать биение сердечка под теплыми серыми перышками – а только помочь ничем уже нельзя. Вот как сейчас…
«Андрей, я понимаю, вам очень больно».
Фигня полная. Не надо говорить ерунды, ничего я не понимаю. Я не видела, как Леня занимается любовью с другой женщиной, и всей моей бурной фантазии для представления такой картины не хватит. Этого не может быть, потому что не может быть никогда, по определению. Мой Ленька – красавец, парень хоть куда. Конечно, это не остается незамеченным. Даже теперь, когда, в общем-то, «молодой уже немолод», ему оборачиваются вслед: высокий, подтянутый, с насмешливым взглядом. Ценительниц сколько угодно, женщины вешаются на него пачками. Муж их вежливо и тактично отлепливает, а потом, щедро раздаривая утешительные комплименты, разъясняет технику безопасности по обращению с собой, любимым. Смотреть можно, руками трогать нельзя. Мне нравится такая позиция!
Еще можно сочувственно пробормотать что-то вроде этого: «Говорят же, все, что ни делается, – к лучшему».
Ах, не то, глупость, неубедительно. Боль – хорошенькое такое «лучшее». Разочарование, нет почвы под ногами, пепелище семьи, предательство – все это к добру? Мне такого «счастья» не надо. Никому не надо, не приведи Господь. Это тезис для анализа и рассудка. Кровотечение сердца им не остановить.
«Лучше горькая правда».
«Все можно пережить, жизнь продолжается».
«Время лечит».
Хватаюсь за соломинки слов, но не нахожу опоры. Слишком хрупкие, неутешительные, ломкие. Кромка льда, сомнительное сочувствие полыньи, студит, отвлекает, но никак не выбраться.
Молчу. Банально не знаю, что сказать в этой ситуации. Утешительные конструкции пробуксовывают.
Впрочем, в клубе – дымный полумрак, так что моих нахмуренно-сморщенных напряженных мыслей, должно быть, особо не видно. Скрещиваются красные, желтые, синие и зеленые шпаги – лазерные лучи. По кругу медленно движется серебристый, разбрасывающий пригоршни бликов, переливающийся шар. И вдруг гаснет, а шпаги тоже уже исчезли, остается только дрожащая музыкой темнота. Теперь зеркальный шар начинает строчить очередями-вспышками, отчего все движения танцующих кажутся замедленными. Особенно эффектны изломанные, извивающиеся руки, как крылья, взмах, еще взмах. Люди – птицы, почти парят над танцполом.
Зажигательные латиноамериканские ритмы сменяет романтичный плач Энрике Иглесиаса. Он так жалобно голосит, что заглушает настоящие страдания Андрея Яковлева. Вот оно, то, что доктор прописал? Нам песня измену пережить помогает…
Лицо Андрея – поразительно! – кажется спокойным, невозмутимым, чуть уставшим и осунувшимся, но очень, очень красивым. Я даже ловлю себя на мысли, что мне хочется переместиться с парнем в лобби-бар, там более яркое освещение. Судорожно не хватает света. У Яковлева слишком прекрасные глаза, как прохладное манящее море. Вообще чем дольше я изучаю черты сидящего напротив молодого мужчины, тем больше убеждаюсь: в этом лице завораживающе яркое сочетание красок, фактур и пропорций. Красивым быть не запретишь. Темные, чуть вьющиеся волосы до плеч, вишневые выразительные губы, щетина на смуглой коже, нервный профиль с легкой горбинкой, белоснежнейшие ровные зубы, хулиганские ямочки на щеках. Помню, знаю, любовалась с шезлонга: еще и фигура атлетическая, и рост под сто девяносто. Такая красота не для полумрака, ее грешно прятать.
