Алистер Маклин - Золотое рандеву
Но мне это было только на руку. Мы двигались вперед, шатаясь между стенками, и совершенно не заботились о сохранении тишины. За завываниями ветра, громким барабанным боем тропического ливня и периодическим грохотом от удара носа судна о набегающую волну никто нас не услышал бы, даже стоя в двух футах.
Выбитые окна салона были наспех заколочены досками. Стараясь по возможности не напороться глазом или шеей на осколки стекла, я уткнулся лицом в доски и заглянул в щель.
Шторы были спущены, но врывающийся через щели ветер надувал и полоскал их, так что было кое-что видно. За минуту я выяснил все, что было нужно, но пользы никакой из этого не извлек. Все пассажиры сгрудились в углу салона, большинство лежало на матрасах, некоторые сидели, прислонившись к переборке. В жизни никогда не видел общества столь безнадежно укачанных миллионеров: цвет их лиц изменялся от нежно-салатового до мертвенно белого. Все они откровенно страдали. В другом углу заметил нескольких стюардов, коков и офицеров машинного отделения, включая Макилроя с Каммингсом. Похоже было, что за исключением палубной команды все свободные от вахты содержались под арестом вместе с пассажирами. Каррерас экономил на охранниках: я увидел только двух краснолицых, небритых типов с автоматами. На мгновение у меня мелькнула мысль ворваться в салон и уничтожить их - но только на мгновение. Вооруженный только складным ножом и на полной скорости обгоняющий не всякую черепаху, я и приблизиться к ним не сумел бы.
Через две минуты мы были уже около радиорубки. Никто нас не окликнул, никто нас не заметил - этой ночью на палубе не было ни души.
В радиорубке было темно. Я прижался ухом к металлической двери, закрыл ладонью другое ухо, чтобы заглушить шум моря, и внимательно прислушался. Ничего. Осторожно положил руку на круглую ручку двери, повернул ее и толкнул дверь. Она не шелохнулась. Со всей возможной предосторожностью и точностью расчета движений человека, вытаскивающего кохинор из гнезда спящих кобр, я отпустил ручку.
- В чем дело? - спросила Сьюзен. - Разве... Дальше ей сказать ничего не удалось, ибо моя рука весьма невежливо прикрыла ей рот. Только когда мы отошли футов на пятнадцать, я снял руку.
- Что такое? Что такое? - в сердитом шепоте ее слышалась дрожь, она явно не знала, то ли пугаться, то ли сердиться, то ли и то, и другое.
- Дверь заперта!
- А почему ей не быть запертой? Зачем им тут дежурить?
- Эта дверь запирается на висячий замок. Снаружи. Вчера утром мы повесили новый. Его там уже нет. Ктото закрылся на защелку изнутри*
Я не знал, много ли из того, что я говорил, доходит до нее - рев моря, барабанная дрожь дождя, налетающий из темноты ветер, высвистывающий свою похоронную песню в такелаже, казалось, подхватывали мои только что произнесенные слова, рвали и уносили их обрывки. Я подтолкнул ее к вентилятору, создававшему некое подобие жалкого убежища, и ее слова показали, что она слышала и поняла большую часть моего выступления.
- Они оставили часового? Просто на случай, если кто-нибудь ворвется туда? Как может кто-нибудь туда ворваться? Мы все под стражей и под семью замками.
- Это именно то, о чем говорил Каррерас-младший: старик ничего не оставляет на волю случая, - я прервался, не зная, как продолжить и затем сказал: - Я не имею права этого делать. Но я должен. Я теперь отчаянный. Я хочу вас использовать как подсадную утку - помогите мне вытащить оттуда этого типа.
- Что я должна делать?
- Умница, - я сжал ее руку. - Постучитесь в дверь. Снимите ваш балахон и покажитесь в окне. Он наверняка включит свет или зажжет фонарь, а когда увидит, что там девушка, то будет скорее удивлен, чем испуган. Он захочет выяснить...
- И тогда вы... вы...
- Вот именно.
- Одним складным ножом? - дрожь в ее голосе стала явной. - Вы очень уверены в себе.
- Совсем даже не уверен. Просто, если мы будем выжидать, пока представится стопроцентная возможность, с теми же шансами можно уже сейчас прыгать за борт. Готовы?
- Что вы собираетесь делать? Допустим, вы попадете внутрь? - она была совсем испугана, голос ее срывался. Да и я сам был не вполне счастлив.
- Послать SOS на аварийной волне. Предупредить все суда в зоне приема, что "Кампари" захвачен силой и собирается перехватить корабль с грузом золота в такой-то точке. Через несколько часов все в Северной Атлантике узнают положение. И примут меры.
- Да, - долгая пауза. - Примут меры. А первым примет меры Каррерас, когда увидит, что пропал его охранник. Где, кстати, вы собираетесь его спрятать?
- В Атлантическом океане. Она вздрогнула и проговорила задумчиво:
- Мне кажется, что Каррерас знает вас лучше, чем я... Охранник пропал. Конечно они поймут, что виноват в этом кто-то из команды. Скоро они обнаружат, что единственный из охранников, кого в это время сморил сон, это юноша около лазарета.
Несколько секунд она молчала, затем продолжила так тихо, что я едва слышал ее за ревом урагана:
- У меня прямо перед глазами стоит, как Каррерас срывает у вас с ноги эти повязки и обнаруживает, что кость не сломана. Вы представляете, что тогда произойдет?
- Не имеет значения.
- Для меня это имеет значение, - она говорила спокойно, как нечто само собой разумеющееся и совсем не важное. - Еще одно. Вы сказали, что через несколько часов все будут знать обстановку. Два радиста, которых Каррерас подсадил на "Тикондерогу" узнают немедленно. Они немедленно передадут эту новость обратно на "Кампари" Каррерасу.
- После того, как я займусь радиорубкой, никто на тамошней аппаратуре не сможет ни передать, ни принять ни звука.
- Отлично. Вы там все разобьете. Одного этого Каррерасу будет достаточно, чтобы понять, что произошло. Но все приемники на "Кампари" вам ведь не удастся разбить. Например, к приемникам в салоне вам не подобраться. Вы говорите, все узнают. Это значит, что хунта и их правительство тоже узнают, и тогда все радиостанции страны только и будут круглосуточно передавать сводку новостей. Каррерас обязательно услышит.
Я ничего не ответил. В голову лезли только какие-то обрывки мыслей видно, потерял порядочно крови. Она соображала на порядок быстрее и четче, чем я. Да и вообще, все ее рассуждения были весьма толковы. Она продолжала:
- Вы с боцманом, по-видимому, совершенно уверены, что Каррерас не оставит в живых никого из команды и пассажиров. Возможно, вы думаете так потому, что он не может оставлять свидетелей - ведь какие бы выгоды ни получила хунта от обладания этими деньгами, все они сведутся к нулю из-за всемирного протеста против нее, если хоть кто-то узнает о происшедшем. Возможно...
- Протеста! - прервал я. - Протеста! Да у них на следующее утро на берег будут наведены орудия британского и американского флота - и хунте конец. И тогда уже никто за нее не вступится. Когда дело идет об их собственных деньгах, американцы становятся щепетильными. Конечно, они не могут допустить, чтобы хоть кто-то знал. Для них это вопрос жизни и смерти.
- Если говорить точнее, то они даже не могут допустить, чтобы кто-нибудь узнал о совершенной попытке грабежа. Поэтому, как только Каррерас услышит о вашем сигнале бедствия, он тут же избавится от всех свидетелей без исключения, исчезнет на том корабле, что его ждет, и все.
Я стоял, не в силах что-нибудь возразить. Голова гудела, явно не справляясь с возложенной на нее работой, с ногами дело было еще хуже. Я пытался убедить себя, что все это из-за наркотика, которым Марстон меня накачал. Но сам-то я знал, что это не так. Чувство собственного поражения - самый худший наркотик из всех. Я пробормотал, вряд ли сознавая, что говорю:
- Ну, по крайней мере, мы спасли бы золото.
- Золото! - для того, чтобы вложить столько презрения в слово "золото" все-таки необходимо быть дочерью мультимиллионера. - Да наплевать мне на все золото мира! Что такое золото в сравнении с вашей жизнью, с моей жизнью, с жизнью моей матери, моего отца, с жизнью любого на "Кампари"? Сколько золота на "Тикондероге"?
- Вы слышали. Сто пятьдесят миллионов долларов.
- Сто пятьдесят миллионов! Да папа за неделю мог бы столько выложить, да еще столько же осталось бы.
- Хорошо папе, - пробормотал я. У меня опять начинала кружиться голова.
- Что вы сказали?
- Ничего, ничего. Этот план казался таким удачным, когда мы с Макдональдом его разрабатывали, Сьюзен.
- Мне очень жаль, - она крепко сжала ладонями мою правую руку. - Мне действительно очень жаль, Джонни.
- Почему вы решили, что именно так меня следует именовать? - проворчал я.
- Мне так нравится. Капитану Буллену ведь можно. О, у вас руки, как лед, - воскликнула она. - И вы дрожите, - нежные пальцы приподняли мой колпак. - У вас лоб горит. Высокая температура и лихорадка. Вам нехорошо. Вернемся в лазарет, Джонни, пожалуйста.
- Нет.
- Пожалуйста!
- Бросьте пилить меня, миледи, - я устало отвалился от вентилятора. Пошли!
