Лезвие света - Андреа Камиллери
— Кстати о матерях. Как зовут мать Валерии? — спросил Монтальбано. — Возможно, через нее…
— Ее звали Агата Тесситоре, но она умерла три года назад.
— Мы в тупике, — прокомментировал Мими.
Однако комиссар ухватил кость и не намеревался ее отпускать.
— Сейчас я пробью один безумный вариант, — сказал он. — Но надо сказать, что один раз у меня уже выгорело.
Набрал номер с прямого телефона и включил громкую связь.
— Алло! — ответил женский голос.
— Адели, Монтальбано это.
— Вы, комиссар? Слушаю. Что случилось?
— Мне нужно кое-что узнать. Ты знакома с пожилой женщиной, которая прибирается в доме одной синьоры по фамилии Бонифачо?
— Нет.
— Эту пожилую женщину вроде как зовут Нина.
— Нина Бонсиньори?
— Фамилии я не знаю.
— Комиссар, я знаю одну старушку, которая покупает рыбу там же, где и я, и всегда говорит про свою хозяйку, все уши мне прожужжала, уж такая она умница, такая красавица… Говорит, она ее вырастила, была ей кормилицей…
В яблочко.
— Та самая!
Продолжил, бросив торжествующий взгляд на Мими и Фацио:
— А хозяйку зовут Валерией?
— Да.
— Когда ты снова увидишь Нину?
— Наверняка, как обычно, завтра утром в половине восьмого, на рыбном рынке.
— Сейчас объясню, что тебе надо у нее спросить, но пусть это выглядит как простое любопытство. Как только она скажет, звони мне в Маринеллу.
— А не подождет это до моего прихода?
— Нет, мне нужно знать сразу.
Повесил трубку и обратился к Фацио.
— Завтра утром, как только узнаю фамилию, позвоню тебе, назову, и ты бегом в отдел регистрации.
В Маринеллу он прибыл чуть раньше половины девятого, и, как только вошел в дом, зазвонил телефон.
— Привет, Сальво.
Это была Ливия. Она говорила медленно, голос звучал будто издалека, приглушенно, ей словно трудно было переводить дыхание.
— Тебе лучше?
— Нет. Хуже. Сегодня даже не смогла выйти на работу. Осталась дома.
— У тебя жар?
— Нету жара. Но он как будто есть.
— Можешь получше объяснить, что ты?..
— Сальво, я живу с ощущением постоянной давящей тревоги. Как ни стараюсь — а я стараюсь, поверь, — не могу найти причины, но тревога не утихает. Как будто со мной вот-вот случится что-то ужасное.
Ему стало страшно жаль ее.
Представил ее одну, непричесанную, с покрасневшими от слез глазами, отрешенно бродящую по комнатам… Слова вылетели из самого сердца:
— Слушай… хочешь, я прилечу в Боккадассе?
— Нет.
— Возможно, я бы мог помочь.
— Нет.
— Но почему?
— Я буду невыносима.
— Но ты же не можешь сидеть вот так, сложа руки!
— Если завтра не полегчает, схожу к кому-нибудь. Обещаю. Теперь пойду спать.
— Желаю тебе заснуть.
— Со снотворным, да. Спокойной ночи.
Он ощущал горечь во рту, на сердце лежал камень.
Сел в кресло и включил телевизор. Дзито вел выпуск новостей.
…сегодня истекает срок подтверждения ареста Сальваторе Ди Марты судьей по предварительному расследованию, синьором Антонио Грассо. Однако судья Грассо запросил продления срока для принятия решения на 48 часов. Законно предположить, что улики, которые прокуратура сочла достаточными для выдачи ордера на задержание, не были признаны столь же убедительными и надежными судьей по предварительному расследованию.
Перейдем к следующей новости. Продолжается охота на трех мигрантов, которые несколько дней назад устроили перестрелку с силами правопорядка в окрестностях Раккадали. Был обнаружен заброшенный дом, где мигранты устроили временное прибежище. Найденные там лоскуты ткани, пропитанные кровью, подтверждают информацию, что один из них серьезно ранен. Синьор Спозито заявил, что круг преследования все более сужается, и их поимка — вопрос лишь нескольких дней.
Только что мы получили информацию, что муниципальный совет…
Стал искать фильм. Аппетит совсем пропал из-за звонка Ливии. Нашел кино про шпионов и посмотрел целиком, хоть ничего и не понял.
Выключил телевизор и пошел посидеть на веранде. Даже виски не хотелось. Ему было тоскливо.
Снова стал думать, как Ливия там одна, в Боккадассе. Жалость, боль, сострадание к ней комком подкатывали к горлу.
Он видел в ней себя, ведь ее снедало то же одиночество, которым страдал и он, пока не появилась Мариан.
Возможно, Ливия правильно сделала, что отказалась от его приезда в Боккадассе: какой из него теперь утешитель? Разве сумел бы он обнять и приласкать ее, как раньше?
Словами? Но его слова не только не будут на высоте, но и прозвучат фальшиво. Потому что нельзя годами жить с человеком, зная его изнутри и снаружи, и не понять, что в этом человеке происходят какие-то перемены. А Ливия, конечно же, заметила эти перемены.
Но на этот раз она не стала реагировать, наоборот, уточнила, что ее боль с этим не связана.
Что же тогда могло с ней случиться? Откуда взялась эта навалившаяся вдруг тревога? Возраст сыграл злую шутку?
Сильнее всего его беспокоило то, что Ливия вовсе не была истеричкой, не впадала в беспричинные депрессии, не страдала буйной фантазией, перепадами настроения, совсем наоборот. Главным ее достоинством была ясность ума и трезвость суждений. Если она сейчас так себя чувствовала, причина наверняка была очень серьезной. И дело может обернуться совсем худо, если не выяснить прежде всего, в чем же эта причина.
Нет, не может он бросить ее в такой момент, это будет двойной подлостью.
Словно подслушав его мысли, позвонила Мариан. Потому что он, пока звонил телефон, был совершенно уверен, что это Мариан. Протянуть руку и ответить оказалось делом нелегким, трубка словно была налита свинцом и весила сто кило.
— Алло, кто… говорит?
— Привет, комиссар, как ты? У тебя странный голос.
— Я… устал. Очень.
— Наверно, утомился вчера ночью.
— Да. Было… тяжело. А у тебя как дела?
— Звонил Лариани, вел себя странно. Сказал, что должен быть очень осторожен с людьми, с которыми ведет дела. Я спросила о причине такой осторожности, он не ответил. Ему нужен еще один день.
— Что ты ему сказала?
— Согласилась подождать. Но я приняла решение. Даю ему срок до завтрашнего вечера. Если не объявится или снова перенесет, обрублю концы.
— Объяснись получше.
— Обрублю концы, прикрою лавочку, брошу все.
— Ты серьезно?
— Конечно серьезно.
— Разве тебе это не выгодно?
— Еще бы не выгодно!
— Тогда зачем бросать, когда ты почти у цели?
— Сальво, ты до сих пор не понял.
— Что?
— Да мне даже одну минуту, всего минуту, быть вдали от тебя, дорогого стоит. А целый день — стоит колоссально много. И я больше не могу продолжать платить. И ни одна
