Кровавый апельсин - Гарриет Тайс
Я читаю врачебные заметки – длинный перечень ожогов, порезов, синяков. Хронология показывает на два-три инцидента в год, с пиками в 2009-м и в 2017-м, на это указывают заметки доктора. Вероятно, он описывает самые серьезные инциденты, хотя в другой раз ему пришлось зашивать порез у Мадлен. «Я такая неловкая», – сказано в заметках. Такие фразы встречаются сплошь и рядом. Ни разу я не почувствовала, что доктор добивался подробных объяснений, хотя однажды он об этом задумался. «Я считал, что, если надавлю на Мадлен, она перестанет ко мне ходить. А так у меня, по крайней мере, есть данные обо всех повреждениях. Реши она когда-нибудь подать жалобу, мои записи можно было бы документально оформить» – так закончил свое заявление доктор.
Все это поможет Мадлен, очень поможет, если не будет иметь решающего значения. Для меня ценнее всего показания Питера Гаррисона, преподавателя французского, в каникулы обучавшего Джеймса на дому. В его словах впечатления от общей атмосферы, которую он почувствовал у Смитов: «Когда Эдвин был на службе, дышалось спокойнее, а вот при нем Мадлен и Джеймс постоянно нервничали», – и от конкретного случая шестимесячной давности, когда они с Джеймсом занимались за кухонным столом: «Когда Джеймс задрал джемпер, чтобы снять, задралась и футболка. Я увидел его грудь и испытал самый настоящий шок. Все ребра были в синяках, темно-и светло-пурпурных. „Регби”, – сказал Джеймс, перехватив мой взгляд. Я расспрашивать не стал, о чем сейчас жалею. Дело в том, что во время летнего семестра школьники в регби не играют. Они играют в крикет».
Прочитав показания Гаррисона, я делаю небольшую паузу. Вообще-то рассказ Мадлен подготовил меня к подобному, но сердце все равно сжимается.
Краткий итог психиатрического освидетельствования также не обманул наши ожидания. Полностью отчет будет готов недели через две, жду не дождусь его. Пока все факты говорят в защиту Мадлен. У меня хорошее предчувствие о предстоящем процессе.
В парике и мантии я встречаю Патрика и Мадлен у дверей седьмого зала Центрального уголовного суда. Фрэнсин тоже здесь, но держится поодаль. Парик из конского волоса безбожно колет кожу головы, мантия давит на плечи. Обычно на такое я внимание не обращаю, но при виде Патрика каждая клеточка тела становится гиперчувствительной. Кровь приливает к коже, ладони чешутся. С гиперчувствительностью я борюсь формальностью тона, которым объясняю Мадлен протокол сегодняшнего слушания.
– Мадлен, боюсь, вам придется сидеть на скамье подсудимых, – говорю я. – Потом судебный секретарь зачитает вам обвинительный акт и спросит, признаете ли вы себя виновной.
– И вы правда считаете, что вину я признавать не должна? – спрашивает Мадлен, наклоняясь ко мне.
– Да, на основании того, что вы рассказали мне. С моей стороны было бы недопустимо давать вам другие советы. Как я уже объясняла, когда получим все необходимые доказательства, мы обратимся к суду с просьбой переквалифицировать дело в непредумышленное убийство. Сейчас я об этом говорю, но в процессе сегодняшнего слушания не стану.
Впервые с момента прихода в суд я смотрю Патрику в глаза, стараясь игнорировать замирание сердца, когда наши взгляды встречаются.
– Элисон права. Мы тщательно проработали тактику защиты и получили свидетельские показания людей, которых вы упомянули. Все они поддерживают отдельные эпизоды истории, которую вы рассказали нам.
– Только отдельные эпизоды? – уточняет Мадлен.
– Тем вечером в доме, кроме вас, никого не было. Поэтому о случившемся нам известно только с ваших слов. Но ваша версия подтверждается другими доказательствами, – говорю я.
Мадлен начинает смеяться. Я невольно улыбаюсь, толком не понимаю, чем вызван смех. Моя улыбка скоро гаснет, а Мадлен срывается на истерический хохот. Очень осторожно и бережно Патрик трясет ей руку.
Мадлен делает глубокий, судорожный вдох:
– Извините. Я просто подумала… Тем вечером в доме конечно же был Эдвин. Но он ничего не расскажет. Больше ничего… – Мадлен начинает плакать.
Я подаюсь к ней, чтобы утешить, но тут перехватываю взгляд своего оппонента, коридором шагающего к залу суда. Джереми Флинн – адвокат, о котором мечтает любой обвиняемый. Высокий, подкупающий хорошим образованием, в тройке, сидящей так, словно ее шили на заказ, – именно таким представляют идеального адвоката. Не шибко умный, но достаточно импозантный, чтобы каждый раз убеждать присяжных. С тех пор как в записках по делу увидела его имя на стороне обвинения, я очень надеялась, что Флинн будет слишком занят, чтоб возиться с этим убийством. Увы, не повезло, хотя, может, к самому разбирательству у него найдется дело поинтереснее.
– Здравствуй, Элисон! – басит Флинн. – Можно тебя на пару слов?
– Да, конечно, – с улыбкой отвечаю я и поворачиваюсь к Патрику и Мадлен: – Я быстро. Тут лишь предварительные переговоры.
Мы с Флинном идем по коридору к нише.
– Я впрямь должен верить, что сегодня вы вину не признае́те? – осведомляется Джереми, всеми фибрами источая высокомерие. – Насколько я разбираюсь в уголовном праве, многократно вонзать нож в тело другого человека считается противоправным действием. Ты уж прости за каламбур.
Лекция по уголовному праву от дурня с манерным выговором богатика – вот здорово! Я продолжаю улыбаться.
– Да ладно тебе, Элли! Что ты здесь делаешь? Пустая трата судебного времени и средств. Может, тебе в голову взбрело, что ты помогаешь ей, как женщина женщине, но никакой пользы ты ей не принесешь. Уж поверь мне, послушай добрый совет. – Джереми понижает голос и склоняет голову набок – наверное, искренним хочет казаться.
– Возражение по иску ты получишь в положенный срок. Вопреки твоей позиции хочу предупредить, что мы активно работаем над заявлением о непризнании вины в непредумышленном убийстве в силу того, что подзащитная находилась в состоянии аффекта. А пока надеюсь, ты представишь нам недостающие доказательства. Новых материалов у меня нет, – напоминаю я, растянув губы в улыбке.
– Что ж, Бог любит тех, кто пытается, – вздыхает Джереми. – Элли, могу сразу сказать: ты зря теряешь время. И способности свои
