Смерть в прямом эфире - Кирстен Уайт
Теперь передо мной уже не та скромная девочка с кудряшками, сморщенным от смеха носиком и очаровательными ямочками на щеках. Она выросла и уже не выглядит вашей лучшей подругой. Вовсе нет. Она остригла волосы и уложила в строгую прическу, которую сама считает стильной, но которая на самом деле лишь старит ее. Нынешняя Дженни состоит из сплошных резких линий и острых углов, распространяя вокруг себя ощущение обмана. Она больше не способна ничего изменить, как бы ни пыталась следовать правилам, поэтому сейчас всегда одинокая, печальная и жалкая. Сложно вспомнить, почему мы дружили с ней. Почему так любили. Почему Господин Волшебник выделял ее среди остальных. Возможно, если бы кто-нибудь снова сумел обнять ее так, как он, мы бы тоже заново поняли, заслуживает ли она нашей привязанности».
– Почему ты так поступаешь? – Дженни обхватывает себя руками, не поднимая головы.
«Дженни охотнее других делилась любовью и охотнее других ее принимала. Вероятно, именно поэтому вы забыли ту, кто ничего не просил, кроме вашего одобрения. Ту, кто, скорее всего, по-прежнему жаждет его заполучить. Чья жизнь после передачи заключалась в поисках, умоляя и надеясь снова обрести любовь, такую же безоговорочную, какую чувствовала в детстве.
Возможно, Дженни даже построила семью с единственной целью – воссоздать то ощущение.
Судя по всему, ничего не вышло.
Тебя обнять, дорогая?»
– Ты говоришь, как гребаная психопатка. – Дженни поднимает глаза и сквозь слезы сердито смотрит на собеседницу.
– «Следи за языком и не ругайся никогда, только так будешь счастлив ты всегда», – голос ведущей внезапно становится ниже, гуще, сильнее. – Ты же помнишь этот урок.
– Не смей, – шипит Дженни. – Не смей изображать его. Не думала, что ты такая жестокая.
Смех визави звучит одновременно звонко и глухо, эхом разлетаясь по помещению, окружая гостью подкаста со всех сторон.
– Это детская передача. А кто может быть более жестоким, чем дети? – Так же внезапно, как раньше, голос ведущей опять меняется, становясь по-прежнему высоким и приторным. – Прости меня. Не плачь. Хочешь послушать продолжение интервью? Скажи, хорошую ли работу я проделала, и понравится ли подкаст людям.
– Я не хочу…
«Круг распался. Ключевое звено сломалось. Чувствуют ли они это? Ощущают ли, как к ним подкрадывается страшное чудовище? А вы, наблюдая за друзьями с экранов телевизоров, это испытывали? Могли уловить нараставшее напряжение, приближение неумолимого рока, готового нанести удар?
Или всё выглядело, как обычно, вплоть до самого конца, когда всё разрушилось?»
– Я не вижу смысла в твоем подкасте, – произносит Дженни, оседая на пол и сжимая ладонью запястье другой руки, точно в поисках поддержки. – Нам не обязательно собирать аудиторию заранее. Они сами появятся, когда всё заработает. Как и прежде.
– Времена изменились. Теперь мы можем достучаться до самого широкого круга людей. До стольких маленьких умов и сердец. Старейшины стояли на том самом месте, где сейчас сидишь ты, и умоляли меня. Обещали всё исправить в обмен на помощь. Мы заключили договор и сейчас выполняем условия сделки. Ты должна это понимать. – На этот раз в голосе ведущей не слышно ни поддразнивания, ни обвинения: она просто констатирует факт.
Дженни кивает, откидываясь назад и опираясь спиной на ножки стула, после чего повторяет:
– Выполняем условия сделки. Продолжай. Ты отлично справляешься.
«Если бы существовали записи или, например, я бы могла скинуть ссылку, то что бы вы увидели?
Устаревшую, глупую передачу? Или шестерых идеальных детей, живущих в идеальном мире, окруженных волшебством, которое сами для себя создали и запечатали в том чудесном месте, где ничто не могло им навредить, где они принимали лишь верные решения, где становились теми, кто порадовал бы любого родителя?
Именно поэтому взрослые уважали Господина Волшебника. Поэтому без колебаний вручали ему на попечение своих отпрысков: как в телевизионном формате, так и для игры в той идеальной черной стране чудес. Там дети могли просто существовать, свободные от прошлого, не тревожимые будущим.
Кто из родителей не захотел бы такого для своего ребенка?»
– Конечно, звучит замечательно, – комментирует Дженни бесстрастным тоном. – У тебя великолепно получается.
Ее телефон звякает, и она смотрит на него прежде, чем уронить на пол.
– Никто не предупреждает заранее, каково это – быть матерью. Мне бы хотелось спеть песенку, чтобы научить своих детей правильному поведению, но ничего не получается. Я делала абсолютно всё, что от меня требовалось, неукоснительно следовала правилам всегда, даже когда очень расстроена – то есть практически постоянно, – но не знала, как поступать со своими эмоциями, и потому раз за разом рожала, думая, что не буду такой одинокой, когда стану центром собственного круга. Но круга нет – только цепь. И ты сказала верно – я являюсь звеном, которое удерживает все остальные вместе. И этот груз связал меня по рукам и ногам, утягивая на дно. Никто не помогает нести его, никто не отпускает ни на минуту. При этом никто даже не замечает моей роли. Не понимаю, как я могу присутствовать в жизнях родных каждую секунду каждого дня, но одновременно будто не существовать для них. Иногда даже кажется, что я – не настоящий человек. Ни для них, ни для себя. При взгляде на дочек в моей душе образуется зияющая бездна отчаяния, ведь они такие милые, такие наивные и так жаждут испытать всё, через что прошла я, и они выполнят любые правила, которые нужны для того, чтобы быть счастливыми. Но я сама не счастлива и не знаю, как быть счастливой. И никогда не была счастливой, кроме как в детстве, – Дженни наконец поднимает голову и вглядывается в экран сквозь слезы, текущие по щекам, а затем шепчет: – Я хочу, чтобы правила имели смысл. Чтобы они помогали. А еще хочу вернуть отца.
Ведущая ничего не отвечает.
– Хочу, чтобы эта часть побыстрее закончилась, – добавляет Дженни, не делая попыток вытереть слезы.
– Она тянется уже так долго. Правда? – в голосе собеседницы слышится сомнение.
– Правда, – со вздохом подтверждает Дженни.
– Ну же, мы не хотели довести тебя до слез. Ты лучшая подруга для всех. Самая верная. Спой и сразу почувствуешь себя хорошо. «В хоровод скорей вставай…»
Сидящая на полу женщина выглядит такой юной, широко распахнутые глаза вновь пытаются отыскать что-то в черноте экранного фона. Затем с лица исчезают тоска, уязвимость, слабость и даже надежда, словно стертые чьей-то безжалостной рукой. Дженни поднимается на ноги, хрустнув суставами.
– Я должна идти готовиться к дурацкому торжеству. Ты уже получила мою поддержку, мое пение тебе не требуется.
И она выходит.
Свет выключается.
– Но я хотела с тобой спеть, – произносит тихий
