Михаил Васильев - Грибник
Потом другим низким голосом, наклонив голову и прижав к груди все свои подбородки:
— У мово милого муда, как у Клинта ИствудА…
— Кто пощупал этот муд, — неожиданно подхватила Бокситогорская, — словно съездил в Голливуд.
По озеру двигалась, проходила мимо самоходная баржа со щебнем. При ее приближении девки запрыгали на берегу, а Бокситогорская еще замахала рукой, будто останавливая такси. Внезапно оттуда донесся длинный густой гудок. Девки запрыгали еще сильнее, потом попадали на берег, скиснув от смеха.
Регина, наконец, вышла из воды. Подходила, обнаженная — прекрасная и совершенная, как никогда раньше. Настолько красивая, что Артур и не знал, что такое возможно.
Девы все сели у костра, даже сейчас они не стали одеваться. Артур — рядом. Он изо всех сил делал вид, что ничего особенного в этом не видит. Он — такая же богема. Представитель декаданса.
Взгляд притягивали интимные прически вокруг него — разные, но все волнующие до щекотной дрожи внутри. Сейчас Артур думал об одном — чтобы этого никто не заметил.
Оказалось, что у девок есть еще одна большая бутылка водки. После первых рюмок они парадоксально присмирели и даже как будто протрезвели. Хотя никто из них почти не закусывал.
Все они тесно сидели вокруг маленького костра. Артур ощущал, как Регина небрежно, не замечая этого, касается его плечом. Это было событие. Как блаженно, приятно чувствовать ее тепло. Приятно и неожиданно. Будто только сейчас Артур поверил, что она живая. Совсем как все.
— Вы чего, Капитан? — услышал он ее голос. — С вами все нормально?
Курочка Рая рассказывала, как в Милане, в оперном театре итальянские клакеры пришли в ее гримерную требовать деньги:
— …Они там лоджанисты называются, всех на коротком поводке держат. Если кто из певцов не заплатит, на концерте освистают, не дадут петь. Козлы, в общем. И вот ко мне пришли, тоже денег захотели. От меня! Я достала все свои жалкие рубли, копейки, все, что у меня было и бросила перед ними на гримерный стол. Говорю, вы бесчестные люди, если требуете деньги у женщины, нищей русской актрисы. Лоджанисты посмотрели на этот стол, на мои гроши, и брать отказались. Повернулись, собрались уходить. Пожалели вроде как! Я тогда совсем разозлилась, уже потребовала деньги взять, сбросила их на пол. Стала шуметь. Кричу, берите и все! Взбесилась совсем. Итальянцы тогда с пола собрали все, что было, стали извиняться. — Scusi! — кричат. — Scusi bella signorina! Шуму было. Уже на коленях просили принять обратно. Я тогда говорю, никогда не возьму деньги из рук таких негодяев… — Курочка Рая почему-то замолчала, затягиваясь своей тонкой коричневой сигаретой. Ее пестрое от веснушек, словно перепелиное яичко, лицо впервые сегодня выглядело нерадостным, хмурым.
— А они что? — осторожно спросила Бокситогорская.
— Да что, положили их на стол и ушли. Обматерила этих лоджанистов на прощание, конечно. — Раиса даже произнесла, как именно обматерила.
— Не выражайтесь, здесь дамы! — попытался пошутить Артур. На него не обратили внимания.
— И что, плакала потом? — спросила Бокситогорская.
— Ну, конечно, — неохотно призналась Раиса. — Хорошо, что при них сумела сдержаться.
— Тяжело женщине бороться за себя, — почему-то негромко произнесла Регина. — Одной. Для женщины одиночество невыносимо. Это не то, что для мужика. У нас свое одиночество.
"А я!" — тут же мысленно вскинулся Артур.
— Мне больше всего нравятся умные мужики, — продолжала она. — Это самое сексуальное.
"Я! Я умный мужик", — чуть не сказал вслух Артур.
— Ум — это да… Но в мужчине еще много чего должно быть, — вроде бы, не согласилась с ней Лаида Бокситогорская. — Я недавно видела в одном спортивном магазине — зашел один. Высокий такой, плечистый. Взял эспандер пружинный, попробовать. И сразу так зверски растянул, что все пружины вытянулись. Распрямились в проволоку. А он спокойно вынул бумажник, заплатил за этот эспандер, как будто за аттракцион, и ушел. Брутальный такой мэн, — с какой-то задумчивостью произнесла Бокситогорская. — И бумажник у него фирменный. Из настоящего крокодила.
— Ах, разве поймешь, за что любишь, — произнесла Курочка Рая. Похоже, что сейчас, как в рассказе Мопассана, все по очереди взялись рассказывать о любви. Каждый о своей. — Помню, когда училась в консерватории, за мной пытался ухаживать сокурсник. Сам невзрачный такой, да еще имя у него было Каземир. Казик. Цветы, шоколад — все, конечно, на карманные деньги, мамой выданные. Но вот однажды пригласил этот Казик к себе в общагу, я зачем-то пошла. Угощал супом, сам сварил. Я попробовала — невкусный такой. Разве так варят, думаю. И как я могла после этого его не полюбить.
— А у меня был один парень, — опять вступила Лаида Бокситогорская. — Он гениально танцевал танго. Как никто на свете не умеет. Так уметь, вообще, невозможно. У нас с ним совсем ничего не было, два года мы встречались и только танцевали. Уезжали к нему на окраину, на Шафировский проспект, маленький такой проспект возле кладбища, и танцевали. Два года только танго.
Кажется, здесь забыли о существовании Артура.
— Что вы можете знать о страсти, если вы не танцевали танго! — выдал он.
Неизвестно откуда это пришло в голову. Но все неожиданно отнеслись к его словам серьезно и даже посмотрели с одинаковым уважением.
Девки, отвлекаясь от своих рассказов, все-таки постепенно одевались. Теперь все вокруг костра было усыпано тонкими дамскими окурками. Печеной картошкой пренебрегли, она давно так и сгорела в костре. Артуровы шашлыки почти не пробовали и даже водку не допили. Забрать шашлык с собой, обратно, на глазах у этих граций было немыслимо. Артур с деланной небрежностью бросил его на берегу чайкам.
— Не забудьте свои ползунки, — это он показывал на их одежду, развешанную на еловых пеньках.
— Это не ползунки, а колготки! — Девки все вместе разговаривали по одному мобильному телефону, как будто с кем-то о чем-то договаривались. Опять ожили, хихикали в телефон. Они почему-то не хотели, чтобы Артур слышал их, даже говорили тише, когда тот подходил. А Регина преградила путь, не дав приблизиться:
— Слушай, нам надо в Шлиссельбурге остаться. Доедем потом сами, на автобусе. Высадишь нас там. Я знаю, ты не откажешься, ты же хороший мальчик.
От волны, поднятой проходившей здесь баржей, "Поплавок", как оказалось, выбросило на берег. Артур, упершись в катер плечом, выталкивал его на большую воду. Тот был тяжелым, хоть и алюминиевым. "Tohatsu" — прочел автоматически — от двигателя рядом с лицом грубо пахло бензином. До этого Артур и не знал, как тот называется. Ну, все! "Поплавок", наконец, качнулся, освободившись от, будто цеплявшегося за него, каменистого дна. Закончен сегодняшний отдых.
* * *Артур остался на катере один — девки сошли в Шлиссельбурге. Все возвращались мысли о финансовом благополучии, которое обещало это лето. Из-за жары грибы стали дефицитом, оказалось, что они есть только у него, Артура. Их брали наперебой, покупатели даже сами повышали закупочные цены, по собственной инициативе, а некоторые предлагали поговорить с хозяином пицца-хаусов и перезаключить договор на себя.
Грибные покупатели стали как-то неестественно вежливы, вдруг зауважали Артура. Иногда даже казалось, что они говорят не с тем же прежним Артуром Башмачниковым, может, путают его с кем-то. Кажется, он, наконец-то, заслужил удачу.
Над головой как будто медленно пролетел первый мост Петербурга. Артур на полминуты окунулся в прохладу. На городских берегах угадывался зной, жар от накалившихся камней. И ему это все сейчас нравилось.
"Чудесное лето 2010го года"!
Непонятно откуда возникало ощущение, что что-то в жизни выправилось, встало на место.
"Я люблю литературу, театр и прекрасную женщину, — пришло вдруг в голову. — У меня есть все это. Я, получаюсь, гармоничная личность".
Надо продать много грибов и получить много денег. Хорошо одеться. Записаться в какую-нибудь качалку и заняться культуризмом. В тридцать пять лет это возможно? После этого влиться в ряды красивых людей и жить.
Теперь, все у него, наконец, должно было стать благополучно. Возникнуть длинная-длинная белая полоса в жизни.
"Оказывается, моя жизнь называется "реализованные амбиции".
Впереди появился голубой, будто фарфоровый, Смольнинский собор. Такой привычный, что перестал быть красивым. Значит все, путь заканчивается.
В бортовом магнитофоне нашелся какой-то торжественный туш. Наверное, Илья запас его для подобных случаев.
Артур давно позабыл про ограничения скорости, а сейчас разогнался до максимума, как недавно на Ладоге. Как давно мечтал. Пусть на берегу смотрят на его такой красивый, такой модный белоснежный "Поплавок", что так стремительно мчится сквозь город. Пусть столько людей, не в состоянии разглядеть его издали, сейчас считают его богатым плейбоем, суперменом. Железное пространство под старыми сводами моста Александра Невского гулко, торжествующим громом подхватило звуки "Оды к радости". Начинается жизнь!
