Екатерина Островская - Заповедник, где обитает смерть
Я вышла на Театральную площадь, потопталась возле памятника Глинке, потом поплелась к Неве, шла по мосту, смотрела на Васильевский, дышать было трудно от непонятной любви к городу, от тоски по нормальной жизни и от жалости к себе: ведь ничего нет и никогда ничего не будет.
Вышла на Университетскую набережную, потом на Менделеевскую линию, уткнулась в психологический факультет и подала документы.
Сдала вступительные экзамены, проучилась год и перевелась на прикладную математику.
– Трудно было? – спросил Волошин.
– Было замечательно. Я получала стипендию, потом в моем детском доме освободилась ставка музыкального руководителя, меня взяли туда работать, и я почувствовала себя очень богатым человеком: стипендия, зарплата, частные уроки музыки – пара учениц, родители которых платили мне сто рублей за урок. Счастье! Правда, все деньги я тратила на подарки и сладости для детей в детдоме. Потом мне выделили комнату…
Вера наконец допила свой апельсиновый сок.
– Пойдемте домой, а то ваш друг проснется и опять начнет паниковать.
Они возвращались домой еще медленнее, чем шли в магазин. Вера держалась за локоть Алексея гораздо увереннее и, наверное, ощущала этим прикосновением пистолет в его кармане. Тихо вошли в дом, возились с приготовлением завтрака, молчали и почему-то старались не смотреть друг на друга. Наконец Волошин вспомнил, чего не хватает в доме. Храпа! Он спустился в подвал – Ивана не было. На голос Филатов не отозвался. Не было в гараже и его «БМВ», лишь на лобовом стекле волошинского «Лексуса» лежал лист бумаги, на котором было написано толстым фломастером:
«Я не хочу, чтобы они нашли меня здесь. Знаю, где смогу найти надежное убежище для себя и для любимой женщины. Мы будем жить в заповеднике, где не стреляют и не убивают друг друга, где люди дружат с животными и все счастливы».
Последние строчки были написаны совсем мелко, чтобы уместилось все послание, – листок оказался слишком мал.
Подписи не было. Алексей вернулся в дом и показал записку Вере. Та сказала, что знает наверняка, где сейчас Филатов. Волошин понимающе кивнул. Конечно, Ванька торчит у Эммы, значит, он скоро успокоится и, может быть, вернется вместе с возлюбленной. Если, конечно, Эмме не придется тащить его на себе.
Но Филатов не вернулся ни в этот день, ни утром следующего. На телефонные звонки тоже не отзывался. Тогда-то Волошин с Верой и отправились к Эмме. Дом отыскали и даже видели следы шин «БМВ», но ни автомобиля, ни Ивана, ни Эммы. Дом, судя по всему, пуст, а бесконечно стучать в глухую дверь – занятие бесполезное. В свой коттедж возвращаться не хотелось, и они вдвоем просто побродили по поселку, а потом отправились к лесному озеру и там сидели на черном стволе поваленной сосны, Волошин рассказывал всякие байки, Вера улыбалась. Смеяться не смог бы и сам Алексей: все-таки он волновался за друга. А то, что Вера улыбалась, уже было счастьем.
Но все же домой возвращаться нужно, каким бы теплым ни казался день, февраль – не лето. Холод забирался за пазуху, мерзли пальцы ног, а сидеть у огня камина все-таки приятнее. Особенно вдвоем.
Сгорали, пощелкивая дрова, небо за окном начало темнеть, пахло так и не убранной елкой, и можно было не шевелиться, а просто сидеть, но Вера вдруг поднялась со своего кресла:
– Я принесу нам чаю.
И тут же, взглянув за окно, приглушенно сказала:
– К вам кто-то идет.
Волошин подошел к окну. К дому направлялся тренер биатлонисток.
Глава 20
– Добрый день, Альберт Ринатович, – поприветствовал гостя Волошин. – Проходите, сейчас чайку попьем.
– Леша, – тихо произнес тренер и повторил со вздохом: – Леша!
В этот момент старик увидел в комнате Веру и заморгал глазами:
– Извини меня. Я, наверное, не вовремя.
Он повернулся к выходу, но Алексей схватил его за плечи:
– Не отпущу вас никуда. Давайте-ка снимайте свою куртку, сейчас мы сядем за стол. Столько времени не виделись, а вы…
Волошин говорил бодрым голосом – он и в самом деле обрадовался, увидев старика.
– Леша! – тренер посмотрел ему в глаза. – Нади больше нет.
Альберт Ринатович отвернулся. Взгляд его остановился на висящем на стене прихожей коврике с изображением двух биатлонисток. Альберт Ринатович прикрыл лицо ладонью и потряс головой, словно не поверил тому, что увидел.
– То есть как? – не понял Алексей.
– Совсем нет.
Голос старика дрогнул, и губы скривились:
– Погибла она. Убили.
Альберт Ринатович двумя руками провел по глазам, смахивая слезы к переносице, а Волошин смотрел на него оторопело: наверняка это какая-то ошибка.
– Вот, – старик достал из-за пазухи бутылку водки. – Пришел к тебе помянуть девочку…
Он снова ладонью закрыл лицо, резко выбросил вперед руку с бутылкой:
– Возьми!
– Может быть, это ошибка? – спросил Волошин. – Этого не может быть.
– Может, Лешенька, – тряхнул головой тренер. – Очень даже может.
Они сидели за столом вдвоем. Вера ушла в кабинет, чтобы не мешать их разговору. Поставила на стол закуски и исчезла, но тренер вроде и не замечал ее, как, впрочем, порой забывал, что рядом Алексей. Рассказывал все так, будто повторял для самого себя:
– Ты знаешь, она выигрывала все юниорские старты, а в последнее время у нее были такие результаты, что наши спортивные боссы решили выставить ее на этапе кубка Мира в первой команде. Они и не ждали от нее ничего выдающегося, как и я сам. Но я верил в нее, а эти просто решили дать отдохнуть перед чемпионатом мира другим и вспомнили про Надю: пусть, дескать, девочка международного опыта наберется. Меня вызвали – личный тренер как-никак. Приехали мы в Оберхоф. Мы с ней пошли трассу изучать, а она все повторяет: «Я должна победить, должна. Я должна стать его достойной». Иду рядом, прикидываюсь глухим, а сам понимаю, кого Надя имеет в виду. У нее фотография твоя, Леша, в золоченой рамке всегда на тумбочке у кровати стояла; она возила ее с собой повсюду как талисман. Другие разных мишек плюшевых, слоников голубых, а она, значит, фотографию. Там еще собор какой-то немецкий…
– Да, да, – кивнул Волошин. – Это я ей подарил.
– Ну вот, – вздохнул старик. – Она, значит, старта ждет. Тренерский совет решил ее только на этап эстафеты поставить. Но в самый последний момент объявили – пойдешь на индивидуалку. Она в первой десятке стартовала, и почти до самого конца ее результат был лучшим. Только шведка смогла его превзойти, но шведку тренеры по всей дистанции вели. Та на секунду быстрее прошла, пришла на финиш и рухнула. Надя подбежала ее поздравлять, а та не то что говорить – дышать не может. С гонки преследования шведка вообще снялась: видимо, сил совсем не осталось. Надю отогнали, но смотрели ей вслед не только шведы – с таким ужасом! Все поняли, какая девочка у нас неизвестно откуда появилась. Ну а гонку преследования Надя легко взяла. С флагом финишировала. Второй немка пришла через полторы минуты. В эстафете Надю, конечно, на последний этап выставили. Она пятой уходила, но пришла первой. Во как! На следующий день нас пригласил в гости спонсор нашей команды: он как раз неподалеку живет. Наш, русский, только в Германию перебрался, там у него какой-то бизнес. Роскошное поместье, дом, прислуга. Наши-то боссы ему в рот смотрят, а он вокруг Наденьки увивается. В один момент звездой стала!
– Я этот день посвящаю лучшей биатлонистке планеты, – заявил спонсор. – Хочу провозгласить тост за успехи Нади, за ее красоту и смелость.
Все поняли, что этот миллионер уже все решил: деньги в Надю можно вкладывать. И очень большие, потому что они вернутся с еще большей прибылью: реклама – дело весьма выгодное, а такие звезды, какой должна была стать Надежда, доходы приносят немаленькие.
Руководители наши домой засобирались, наших всех опытных с кислыми рожами с собой прихватили. Меня подтолкнули: следи, мол, за Надей, чтобы режим не нарушала. Мы, дескать, решили ее еще на смешанной эстафете заявить: наши что-то сдали в последнее время, так что единственная надежда на победу – это участие Нади. Сказали так и смеются, то есть уже не сомневаются в победе. А совсем недавно ведь эти же люди не хотели Надюшу и к сборной подпускать.
Мы с ней с полчаса в том доме оставались. Потом нас в джип посадили и в гостиницу повезли. В машине она меня спрашивает: «Альберт Ринатович, вы как думаете, он видел эту гонку?»
Я плечами пожал: не понимаю, дескать, о ком она. А Надя уже сама себе говорит:
– Следующую обязательно увидит!
Вечером я пошел к ней в номер, стучу, а никто не открывает. Везде искал, даже в бар спускался. И наши боссы волнуются: «Где же Надюша? Где красавица наша?»
Я к себе направился, а меня портье догоняет, протягивает мне ключ от ее номера. Не понимаю, что он хочет, ведь ключ от моей комнаты у меня в кармане. А портье говорит… Я-то по-немецки понимаю, как-никак в ГДР пять лет тренером работал.
– Ваша девушка, – говорит портье, – та, которая вчера победила, просила вам передать ключ от своего номера.
