Екатерина Островская - Заповедник, где обитает смерть
Мы с ней с полчаса в том доме оставались. Потом нас в джип посадили и в гостиницу повезли. В машине она меня спрашивает: «Альберт Ринатович, вы как думаете, он видел эту гонку?»
Я плечами пожал: не понимаю, дескать, о ком она. А Надя уже сама себе говорит:
– Следующую обязательно увидит!
Вечером я пошел к ней в номер, стучу, а никто не открывает. Везде искал, даже в бар спускался. И наши боссы волнуются: «Где же Надюша? Где красавица наша?»
Я к себе направился, а меня портье догоняет, протягивает мне ключ от ее номера. Не понимаю, что он хочет, ведь ключ от моей комнаты у меня в кармане. А портье говорит… Я-то по-немецки понимаю, как-никак в ГДР пять лет тренером работал.
– Ваша девушка, – говорит портье, – та, которая вчера победила, просила вам передать ключ от своего номера.
– Зачем? – спрашиваю.
Но он только головой трясет: его попросили ключ передать, он выполнил просьбу.
– Извините, – говорит. – Надо бежать – позвонили, сообщили, что сейчас полицейские подъедут: что-то случилось в городке.
Взял я ключ и поспешил в ее номер. Зачем мне внутрь заходить? Уже подошел к двери, а сердце как заноет! Замок отпираю, рука трясется. Зашел, включил свет – все прибрано, а на столе лист бумаги. Письмо для меня…
Старик посмотрел внимательно на Волошина, и Алексей, не выдержав этот взгляд, отвернулся. Потом, чтобы как-то сгладить молчание, взял со стола бутылку и наполнил стопки. Тренер, не дожидаясь, выпил залпом, потом полез в карман пиджака и достал сложенный вчетверо листок:
– Читай.
Волошин внимательно посмотрел на письмо, но увидел лишь белое пятно – буквы разбегались. Наконец проявился текст, но смысл не доходил до сознания, и потому приходилось начинать читать снова и снова.
«Дорогой Альберт Ринатович!
Если Вы читаете мою записку, значит, произошло худшее, хотя самое худшее не случится – я не допущу. Большая просьба к Вам, родной Альберт Ринатович, фотографию Его положите со мной, а эти деньги отдайте маме. Передайте Ему, что я люблю (зачеркнуто) любила Его. Прощайте, родной Ринатыч.
Надя».
Алексей держал лист возле самого лица, словно закрывался от взгляда старика.
– На столе лежала пачка денег, – негромко произнес тренер, – двадцать тысяч евро. И фотография. Но только другая – не та, что в рамке.
Он снова полез в карман и вынул лист фотобумаги для цветных лазерных принтеров. Протянул его Волошину, но тот уже знал, что там. Это был снимок Алексея, но не на фоне собора Сент-Мари Мадлен в Женеве, а другой – без всякого фона, тот самый, что Волошин отправил через Интернет, посылая заявку на участие в игре.
– Взял я письмо, деньги и эту фотку твою, вышел, ничего не понимая. А тут как раз бегут наши боссы и местные полицейские.
– У вас ключ? – спрашивают.
– Да, – отвечаю. – Как раз собирался зайти проверить, что и как.
– Верните быстро ключ, – приказал мне полицейский начальник. – И возвращайтесь в свою комнату!
– И вы тоже, – сказал немец нашим руководителям. – Понятых мы и так найдем.
А наши боссы красные все и потные. Как только мы остались одни, говорят мне:
– Глупость какую-то сообщили, будто Надю нашу мертвой нашли. Кому это вдруг потребовалось ее убивать, шведам, что ли?
Я слушаю и не верю. Действительно, ерунда. При чем здесь шведы? И вдруг меня как током! Ведь я сам читал ее письмо, видел деньги. Они уже у меня в кармане лежат.
И все равно говорю:
– Не может быть! Это какая-то ошибка.
– Если бы, – ноют эти придурки. – Сейчас надо кому-то в полицейский морг ехать – труп опознавать. Давай ты, Ринатыч. Ведь ты же ее тренировал, который год знаешь – опознаешь, если это она. Ой, что же с нами будет? С федерации погонят, будем судить областные соревнования. И все ведь из-за этой…
Тут к нам подошли полицейские.
– Ну, кто, – говорят, – поедет в морг?
Боссы показали на меня пальцами, да я и без того сам уже к выходу поплелся. Пока в автобусе меня везли, просил, умолял Бога: «Лишь бы не она. Пусть кто угодно, но только не Наденька». К дверям морга подвели, у меня ноги дрогнули, и я в последний раз взмолился: «Убей меня, Господи, прямо сейчас на месте. Но только, чтобы она была сейчас где-то живая».
Меня заботливо под руки подхватили и повели по коридорам. Подошли к дверям, распахнули. На столе тело лежит, простынкой прикрытое, и врач рядом. Когда я подошел, врач простыню откинул. Смотрю: девушка. Одежды на ней нет – раздели ее уже немцы. Надя или нет? Чувствую, что она, шагнул, простынку снова на тело набросил. Только лицо открытым осталось. На голове рана, уже промытая, видно, совсем небольшая ранка, но пулевая. Скорее всего, от пистолета.
А врач-садист снова простыню сбрасывает.
– Всего три ранения, – говорит, – одно в ногу, в область голени – легкое, кость не задета. Потом пулевое ранение в спину. Оно как раз и стало причиной смерти – пуля попала в сердце, а третья рана на голове. Первые две вызваны попаданием пули калибра 5,45. Скорее всего, из автомата Калашникова, а в голову стреляли из пистолета калибра девять миллиметров.
Вот такой у них специалист, сразу все определил.
– Вы узнаете эту женщину? – спрашивает меня полицейский начальник.
Я головой киваю, пытаюсь простыней Надю прикрыть.
– Узнаете?
– Я, – отвечаю. – Дас ист унзере шилауферин.
Почему я сказал «лыжница»? Но они поняли правильно.
– Назовите ее имя и фамилию.
Я назвал.
Потом меня привезли в полицейский участок, чтобы записать мои показания. А за соседним столом допрашивают двух мужчин. Допрашивают через переводчика, потому что они тоже русские и служили в охране того нашего славного спонсора…
Старик посмотрел на окно, но ничего не увидел, кроме задернутой шторы.
– Налей-ка, Лешенька, еще по одной!
Некоторое время сидели молча. Тихо было во всем доме. Не работал даже компьютер в кабинете. Только капал с крыши растаявший снег, и некоторые капли изредка стучали о жестяной подоконник.
– Сижу я и слушаю показания этих двух, – продолжил свой рассказ тренер. – Сначала даже не понял, о чем они говорят и почему их доставили сюда, когда у нас такое горе. Хотел даже попросить у полицейского разрешения позвонить нашему спонсору – ведь он почти что местный, живет в Оберхофе, всех, наверное, знает и сможет помочь. Но потом слышу, что те говорят, и не верю, потому что такого не могло быть никогда.
– Мы подогнали хозяину снегоход, – рассказывал один, а второй кивал головой, соглашаясь. – Хозяин хотел просто покататься по лесу – он часто это делал. С крыльца спустился, подошел к аппарату, ногу закинул, чтобы сесть, и вдруг на бок завалился, упал, стало быть. Мы думали, что просто поскользнулся, бросились помогать, а он мертвый – дырка у него в голове. Откуда? Это только сейчас вспомнили, что был какой-то щелчок, а тогда вскочили, по сторонам смотрим. И видим, как спортсменка со снега поднялась, спокойненько так винторез за спину повесила и деру… В смысле, в лес уходить стала. Мы пока хозяина оттащили, пока машина завелась – ушла она. А тут как раз наши пацаны на другом снегоходе подвалили. Мы кричим: «Туда баба ушла, отсекайте ее!» Ну, они и погнали за ней, а минут через пять мы выстрелы услыхали. Сначала две короткие очереди, потом еще одна. Потом все стихло, и один выстрел, но потише.
– Какое оружие было у других охранников? – спрашивает следователь.
– «Калашников» и пистолеты, – отвечает один из гадов.
– Видели ли вы, куда потом поехали те двое? Может, вы знаете, куда они могли отправиться?
Гады только головами трясут. Потом их спрашивали, знают ли они, что их хозяин торговал радиоактивными материалами. Но мне это уже было неинтересно. Я ответил на вопросы, подписал какие-то бумажки и сидел в уголочке, ожидая, когда меня отвезут в гостиницу. Закрыл глаза и представил, как Надя надела форму, взяла лыжи и винтовку, как она шла через еловый лес к поместью этого… Как поднималась на горки, спускалась в лощины, как легла на снег, зарядила винтовку. Наверняка все так, как я ее учил. Потом вышел этот мафиози, Надя целилась долго, чтобы поразить с первого выстрела, ведь потом тот может укрыться за снегоходом или его прикроют телохранители. Расстояние – метров пятьдесят: в голову попасть не так сложно, а вот в висок! Но она сделала это. Я отчетливо представил, как она поднялась спокойно, как обычно, на стрельбище, закинула за спину винтовку и пошла, словно к финишу своей самой важной гонки. Потом, когда за ней погнались на снегоходе, она могла остановиться и снять и одного, и второго. Почему-то не сделала этого. Просто возвращалась к гостинице, и только. Десять километров не дошла, для нее – это минут двадцать с небольшим. Даже меньше, потому что она еще раньше въехала бы в городок, а те гады не стали бы стрелять на улицах. Сначала ее ранили в ногу, и даже тогда она могла еще отстреляться, но продолжала идти. Потом уже полицейские, которые были на месте, сказали, что Надя прошла еще метров пятьдесят, но потом пуля попала ей в спину и в сердце. Умерла она сразу, ну, может быть, еще несколько секунд жила. Вот так, Лешенька! О чем она думала в последние мгновения? Или о ком? Потом ей в голову выстрелили. Вот теперь все. Завтра я на ее родину лечу. Будут хоронить дома в Красноярске, я обязательно выполню ее просьбу – положу в гроб ту фотографию в рамочке, хотя мне и не очень хочется это делать.
