Диана Бош - Забытый грех
– Почему – похоже? Она что, ничего не говорит?
– Она отказывается, уверяет, что только хозяйство вела. Но мне кажется, просто боится признаться. А убивается по Азуру сильно, прям лица на ней нет.
– Я хочу с ней поговорить.
– Будет сделано. – Дамир сразу отправился выполнять поручение.
Лямзин пошел вслед за ним, но у самого выхода остановился. Он и сам не мог сказать, что заставило его посмотреть наверх, будто толкнуло нечто. Поднял голову и прямо под притолокой увидел маленькую самодельную куколку в пестром национальном халате и белой чалме. Куколка-оберег была приколота к двери кордом – традиционным таджикским ножом с рукояткой, украшенной яркими самоцветами. Но как-то нелепо – острой частью лезвия вверх. Еще до конца не осознавая зачем, Лямзин надел на руку резиновую перчатку и аккуратно, чтобы не смазать отпечатков, если они есть, выдернул из двери нож. Потом вместе с куклой убрал его в пакет и плотно закрыл.
После этого вышел в подъезд, чтобы еще раз осмотреться. Обычная типовая девятиэтажка с мрачновато выкрашенными стенами, железной сетчатой дверью, ведущей на чердак, и жутким запахом в подъезде. Лифт, как и во многих таких домах, останавливался между этажами.
Наверное, у Лямзина было столь красноречивое выражение лица, что пожилая женщина, которая приехала в лифте, обернулась и сказала:
– Это из мусоропровода воняет. Не убирают, крыс развели, вот и дышать нечем.
– А чего не жалуетесь?
– Так жаловались. Что толку? Одного убрали, другой пришел. И все равно грязно.
– Простите, вас как зовут?
– Людмила Васильевна я. Можно просто – Васильевна.
– Скажите, Людмила Васильевна, вы жильца из семьдесят второй квартиры хорошо знали?
– Это из которой? – Она надвинула на нос очки и подслеповато прищурилась, соображая. – Ага, вон та, значит, желтая. Верки-декабристки бывшая.
– Декабристка – это фамилия? – удивился Лямзин.
– Да нет! – женщина махнула рукой и засмеялась. – Она все к мужу на Север моталась, а потом квартиру продала, да и вовсе переехала к нему жить. Вот ее так и прозвали. А фамилия у нее Сидельникова.
– Хорошо, а о парне из этой квартиры вы что-нибудь слышали? Ну, может, разговаривали с ним когда или кто из соседей жаловался?
– Да тихий он был, незаметный. Про таких говорят – воды не замутит. Хотя… постой, постой… – Она наморщила лоб и, подумав, многозначительно произнесла: – Был! Был один случай! Да что мы с тобой здесь стоим, пойдем-ка ко мне. Я все тебе по порядку расскажу.
Они отошли от дверей кабины и поднялись вверх – на девятый этаж. Свидетелем Людмила Васильевна оказалась ценным: ее дверь располагалась как раз напротив двери Азура.
Тонкие занавесочки на чистенькой кухне, герани на окнах и волшебный, неповторимый запах домашних пирожков с курагой. Лямзин принюхался и не удержался, сглотнул слюну.
– У вас сказочно пахнет домашней выпечкой, – похвалил он хозяйку. – Обожаю пирожки но, к сожалению, не умею готовить. А то бы каждый день их пек.
– А тебе и не надо, – нарочито ворчливо сказала она. – Не мужское это дело. Я вот сейчас чайку вскипячу, и мы с булочками с маком да с пирожочками его и попьем.
Она достала пузатый чайник, налила в него воды и неторопливо поставила на огонь, потом сняла с полки заварку в стеклянной банке и сыпнула ее чуть-чуть в белый, в розовых цветочках, фарфоровый чайничек. Чай, судя по всему, предполагался очень слабенький, если не сказать жидкий.
Лямзин не подгонял Васильевну, понимая, что так ей проще будет с ним говорить – в уютной обстановке, за чаепитием в дружеской беседе.
– А ты женат? – вдруг спросила она. – Детишки, должно быть, есть?
– Нет, я один.
Старушка тем временем придвинула к нему выпечку, и он, взяв пирожок, принялся с удовольствием его жевать.
– Ну ничего, молодой еще, – снисходительно согласилась она и тут же предложила: – А хочешь, я с внучкой тебя своей познакомлю? Такая хорошая девочка, но все одна да одна. Кандидат биологических наук!
Лямзин от неожиданности поперхнулся и закашлялся.
– Извините, – обретя способность говорить, выдавил он, – в мои ближайшие планы не входит женитьба. Я, видите ли, уже был женат, и как раз на кандидате наук. Все кончилось печально.
– Эх ты какой! – она укоризненно покачала головой. – Нельзя назад все время смотреть, мало ли у кого что было да с кем не получилось?! Надо пробовать еще раз.
Он отодвинул от себя тарелку с пирожками, опасаясь, что с охотки да с голодухи съест их все и бедная женщина пожалеет о своем гостеприимстве.
– Давайте вернемся к вашему соседу Азуру.
– Хорошо, чего уж там, давай, – легко согласилась она. – Живет он здесь давно, и всегда все тихо было…
Она долго рассказывала историю появления в их доме Азура, начав издалека, с жизни бывшей хозяйки квартиры и причин, приведших ее к продаже жилья. Говорила она эмоционально, подробно, но Лямзин слушал терпеливо, подперев щеку рукой и не перебивая. Наконец Васильевна дошла до главного:
– …а вот в тот день, помню, Азур вбежал в подъезд сам не свой. Меня чуть с ног не сбил, не поздоровался – а всегда такой вежливый был мальчик – и бегом по лестнице вверх. Даже лифт ждать не стал. А я вышла, села на лавочку около подъезда и сижу, Макаровну из пятнадцатой квартиры жду. Мы с ней всегда после обеда вдвоем воздухом дышим. И вдруг вижу, из подъезда вылетает Майя. Она у Азура убирала, ну и подружкой, что ли, его была. Я видела их частенько вместе, она так всегда на него смотрит, в глаза заглядывает. И тут вдруг бежит, и слезы прям в три ручья по лицу. Ну я возьми да ее и останови. «Что, – говорю, – деточка, с тобой? Может, помочь чем?» А она так дико на меня глянула и совсем слезами захлебнулась. Я ее глажу по голове, а она что-то бессвязное бормочет. Я половины слов не поняла. Вроде бы Азур прибежал домой да с порога на нее как заорет: убирайся, мол, отсюда! А потом взашей из квартиры ее вытолкал. Даже ведро с водой, говорит, не дал с порога убрать. Босиком бедную девочку выгнал, а вслед сумку и обувь кинул. Да что ж ты, говорю, такое сделала, чем его разозлила? А она отвечает, мол, сама ничего не поняла. Все, как обычно, было: убирала в квартире, пыль протирала, есть приготовила, а он прибежал, давай руками на нее махать. Вот оно как было… Ну, я еще пыталась ее разговорить, но ничего больше Майя не сказала. Ушла. Пойду, говорит, пройдусь, может, легче на душе станет.
Хозяйка замолчала, вспоминая, и Лямзин осторожно поторопил ее:
– А дальше-то что было?
– О, дальше полная чехарда началась, – оживилась она. – Два дня и два вечера Азур никуда не выходил. Заперся и сидел дома, как сыч. Даже дверь никому не открывал. Я сама слышала, как к нему почтальон стучался.
– А вы заходили к нему?
– Зачем мне к нему ходить? – удивилась Людмила Васильевна. – Я все слышу и так. Он дома был, но не открывал, это совершенно точно.
– Но, может, он все-таки уехал куда, вы же не следили за ним.
– Я видела, как он после ухода почтальона выглядывал в подъезд. Воровато, словно чего-то боялся. А еще свет у него по вечерам горел. Как ж он мог уехать и свет не выключить?!
– Ну вы Шерлок Холмс еще тот, – уважительно кивнул Лямзин.
– Да, так о чем это я? А, вспомнила. На третий вечер к нему приехал отец. Никогда раньше я его не видала, а тут появился. Вежливый такой, со всеми, кто у подъезда был, поздоровался и наверх пошел. Тихо сначала было, а потом вдруг он как что-то на своем языке закричит! Да гневно так. Окна были открыты, все слышно. А потом что-то разбилось. Мне показалось, метнул он чем-то в сына. Азур в ответ истерически заорал, а потом вдруг раз, и стихло все.
– Как вы могли все в таких мелких деталях запомнить, давно же это было!
– Да уж почти два года назад. А запомнила, потому что именно после этого Виталька-алкоголик – он в квартире ниже живет – машину-то и получил. Он прибежал ко мне радостный и говорит: дай, Васильевна, до вечера мне взаймы. А я говорю: да как же я тебе денег дам, если ты мне еще прошлые не отдал? А он голос понизил и говорит: я теперь, Васильевна, богатым буду. И с долгами расплачусь, и на машине по Москве покатаюсь.
– Хм, интересно…
– Так вот и меня за живое взяло. За что ж это, думаю, нашему Аристократу такая честь?
– Почему – аристократу? Это прозвище?
– У него манера такая – в бархатном халате ходить. Как ни зайдешь к нему, он выходит бледный, с голодными глазами, но зато в шикарном халате. А дома – шаром покати. Разве что корка черствого хлеба на тарелке лежит. Ну точь-в-точь картина «Завтрак аристократа». Да еще он порой хвастался, что предки его из дворян. Вот так он прозвище свое-то и получил.
– Понятно. – Лямзин хотел встать, но Васильевна остановила его:
– Погоди, это еще не все. Я ж денег-то ему тогда дала, а вечером не выдержала и побежала что да как разузнать. Он, конечно, уже был пьян, но говорить ничего не хотел. Но я же не зря всю жизнь в школе проработала – было бы странно, если б я ничего разузнать не смогла. Так вот, и деньги, и машину он получил за то, чтобы в случае чего сказал, что целые сутки три дня назад пил вместе с Азуром. И что тот никуда от него не выходил.
