Алексей Макеев - Жертва тайги

Все четыре стены оказались идеально ровными. По крайней мере, до уровня вытянутой руки они не имели ни единого изъяна, выступа или щелочки, которые можно было бы использовать, зацепиться за них при подъеме. Пол не был забетонирован, но это мало что меняло. Слишком плотно утрамбованный глинозем представлял собой такой прочный монолит, что попытка пробиться через него без какого-либо шанцевого инструмента представлялась законченной глупостью.

Однако Антон все-таки предпринял такую попытку. Все подчистую из его карманов Валерьяныч выгреб еще на реке. Проковырявшись голыми руками в течение получаса, обломав все ногти, он наколупал в итоге жалкую горку породы, которая вполне могла бы поместиться в детскую формочку для песочницы. При таких темпах, учитывая, что до поверхности земли было около четырех метров, на подкоп ушло бы не меньше трех-четырех месяцев. На такой длительный срок заключения им вряд ли следовало рассчитывать.

– У тебя есть что-нибудь? – пересилив себя, без всякой надежды спросил Антон.

– Что? – включил дурака Чеботарь, чем вызвал в Антоне бурю негодования.

«Вот козлище! А то не понимает, что я имею в виду!»

– Да что угодно! Гвоздь какой-нибудь, железная расческа? О ноже я уже и не спрашиваю. Все, чем только можно землю ковырять?

– Нет ничего.

– Слушай, а палки они тебе никакой не оставили? Ты же… хромой!

– Палка-то есть. Дрын дубовый. Да что проку? Ты же его даже заточить не сможешь. Только все зубы себе обломишь.

– Плохо.

Антон забился в угол, опустился на землю, обхватил колени руками и принялся усиленно размышлять:

«Люк закрыт на замок или нет? Но до него все равно не добраться. Крышка, как я заметил, с приваренной пяткой. Да и что бы это дало? Все равно ни полотна ножовочного, ни монтировки. Рама из мощного швеллера. Но к чему она крепится? Вот вопрос! Если к каким-то металлическим балкам, то очень хреново. А если просто тупо в землю забита? Тогда можно будет попробовать ее расшатать и выдавить. А что? По крайней мере, попытка не пытка.

Так. Если я встану ему на плечи?.. Да, безусловно, так лучше будет. С одной ногой он вряд ли сумеет у меня на плече устоять. Равновесие не удержит. Так, если я встану, смогу ли до люка дотянуться?.. А другого варианта все равно нет. Значит, надо пробовать. Но это возможно только в том случае, если он действительно в состоянии такое проделать. Неприятно, конечно, измученного калеку к такому нелегкому делу привлекать, но ведь речь идет о нашей жизни. Какие уж тут сантименты, мать их?»

– Ты как себя чувствуешь? – поежившись, спросил Антон, укорив себя мысленно:

«Ну как он может себя чувствовать через несколько дней после ампутации конечности? Слава богу, что жив еще. Ему бы сейчас пластом лежать, а он со мной тут лясы точит».

– Сейчас уже ничего. Только чешется нога эта страсть как. Просто спасу нет. Вроде как живая. Это первые два дня шибко тяжко было. Теперь уже ничего, терпимо. Я же здесь, в норе-то этой всего сутки обретаюсь, – продолжил Чеботарь, выводя Антона из ступора. – До того они меня в хате держали. Поили и кормили дивно, ничего не скажу. Как какого гостя любезного обихаживали.

– А у тебя хоть таблетки какие-нибудь есть?

– Да таблеток этих валом. Не поскупились, бесовы дети. Горстями лопаю. Да ты вот что, Антоха, не ходи вокруг да около. Говори уж сразу, чего от меня-то нужно, и давай без извинений.

– Сможешь меня на плечах удержать?

– Не знаю. Как-то я теперь ослаб совсем. Но расстараюсь, коли надобно. Хочешь попробовать до крыши дотянуться? Так она, зараза, на замке, а к нему, как я петрю, ни в какую не добраться.

– А если они саму раму безо всякого крепежа просто тупо в землю загнали? Присыпали по бокам, да и все?

– Задумка-то справная, но вот как оно на деле-то выйдет? Нечего впустую языком трепать. Давай попробуем.

Антон помог мужику подняться и доковылять до стены. Люк располагался у самого края потолочных балок, что в немалой степени облегчало их задачу. Чеботарь сможет прислониться к стене. В противном случае, без надежной точки опоры, он и секунды не простоял бы, ни за что бы не смог удержать равновесие.

– Ставь ногу на мою ладонь, – почувствовав, что напарник замешкался, сказал Чеботарь.

– Ну, ты как? – озабоченно спросил Антон, кое-как взгромоздившись коленями на его шаткие плечи.

– Давай, лезь. Смелее, паря, выдюжу.

Антон стал приподниматься, но тут Чеботарь замычал, поехал в сторону, и они с матюгами рухнули на землю.

– Нет, паря, – через неровное сорванное дыхание вдруг как-то жалобно прохрипел Чеботарь. – Ни хрена у нас с тобой не выйдет. Тут уж не взыщи. Нету мужика больше. Все. Приплыли.

– Да ты чего? Прекрати! – принялся его успокаивать Антон, а у самого сердце сжималось от жалости. – Отлежишься немного. Поднакопишь силенок…

– Не надо, Антоша. Не мели ты попусту. Я не баба, чтобы меня по головке-то гладить. – Быстро оправившись, Чеботарь отстранился, завозился, отполз в сторону.

– Слушай, а ты куда по нужде-то ходишь? В какой угол? – предпринял Антон неловкую попытку отвлечь мужика от безрадостных мыслей, сгладить возникшую ситуацию.

– Да в углу параша стоит. Ведро. Гляди только, крышка там.

Антон оперся рукой об землю и почувствовал, что она попала во что-то липкое. Он потер пальцы, принюхался, и снова от сострадания горло пережало.

«Да у него же рана открылась! Вот ведь мудак я законченный! И зачем я его напрягаться заставил?!»

– Помочь?

– Нет. Не надо. Малость поплохело мне. Сейчас полежу чуток, и отпустит.

«Неужели мы так и будем безропотно дожидаться своей участи, как бараны, обреченные на заклание?» – спрашивал себя Антон в вернувшейся тягучей тишине.

Все его существо отчаянно сопротивлялось этой худой проклятущей мыслишке. Он скрежетал зубами, сжимал дрожащие от дикого возбуждения руки в кулаки.

Наяву и во сне Очередное признание Чеботаря. – Еще один собрат по несчастью. – Секреты и сказки от Сереги. – Неудачный побег из темницы. – Второй сон, леденящий душу

– Не спишь? – через какое-то время, отлежавшись, спросил Чеботарь.

– Нет.

– Тогда послушай, что скажу. Ты мне, конечно, паря, в вере-то давно отказал. Я тебя, ясное дело, понимаю, но все одно послушай. Давно я с этим хренком моржовым, с эстонцем Молчуном вожжаюсь. Уже, наверное, пятый годок как проклятый на него ишачу. Поначалу все больше золотишко ему таскал. Так, по малости. Много ли намоешь примитивной бутаркой [79] ? За месяц на десяток злотников [80] . Случалось, правда, когда фарт нешутейный покатит, что и жужелку [81] -другую ему притараню. А потом этому жуку прижимистому мало показалось. Приспичило попутно всякой древней шнягой промышлять, безделушками разными с городищ этих старинных. Где что копануть удастся да слямзить у археологов по случаю. Оно сейчас шибко выгодно стало. Можно что хочешь с ходу сбагрить. Каждый жирный котяра при бабках чем-нибудь таким перед своими корешками и шмарами форсануть тужится. Вот, значит, так. Тогда, стало быть, когда мы с тобой встретились, я ведь тоже по его наводке в тайге шлындал. Надо было одну вещицу забрать и до поселка двигать. А там меня на моторке один хмырек дожидался. Давно уже у нас было все это отлажено.

Чеботарь передохнул, прокашлялся, с шумом высморкался и повел дальше свой сбивчивый рассказ:

– И в пещеру я эту не просто так намылился. Мне ж тот талисман твой и нужен был. Да вот тварюга эта клыкастая все карты спутала. Пришлось и тебя на пару с собой тащить. Струхнул я действительно не на шутку. Подумал, что она меня одного да без ружья загрызет влегкую.

– Опять!.. Так, или ты рассказываешь мне все толково, без всякой мути, или даже рта не раскрывай! – резко и грубо оборвал его Антон. – Я твоей галиматьей сыт по горло! Меня уже тошнит от таких спектаклей! И слушать я эту твою гнилую чухню больше не намерен, понял? – гаркнул он на Чеботаря, но через несколько минут напряженного молчания сообразил все-таки, что выбрал совсем неверный тон, явно переборщил, серьезно обидел обессилевшего, истерзанного болью старика, и поспешно пошел на попятную: – Ну, извини меня, батя, прости. Зря я наорал на тебя. Нервишки уже ни к черту стали. Никуда не годятся. Виноват, не сдержался.

– Да ничего, – устало вымолвил Чеботарь. – Все в норме, Антоха. Не бери в голову. Это мне скорее пристало извинения просить за то, что я тебя тогда на речке с панталыку сбил. На другую стежку завернуть принудил. Не кори себя, паря, понапрасну.

Антон вдруг ощутил, что почему-то испытывает к этому верченому, скользкому, как уж, очень не простому мужику, непосредственному виновнику всех его злосчастных таежных приключений какие-то на удивление теплые, едва ли не родственные чувства. Это было, конечно же, верхом безрассудства, натуральной детской глупостью и вполне могло в дальнейшем иметь самые дерьмовые последствия, но, как известно, из песни слова не выкинешь.