Ровно в шесть двадцать - Дэвид Балдаччи
– Что, например? Я не умею читать мысли.
– Тогда озвучьте собственные соображения.
– Я знал Сару, она мне нравилась, как и всем, кто с ней общался. Вы еще с кем-нибудь здесь говорили?
– Разумеется, – кивнул Шумейкер. – Сейчас ваша очередь.
– Я вас слушаю.
– Сара вела дневник. Вы знали об этом?
– Мать упоминала. Она сказала, что полиция его не нашла. Телефон и ноутбук вы уже проверили?
Ответил Шумейкер:
– Мы просмотрели ее электронную почту, заметки, записи в календаре. И знаете, что нашли?
– Понятия не имею.
– Мисс Юс делала аборт.
Дивайн выпрямился и подался вперед.
– Что? Сара была беременна?!
– В противном случае аборт не нужен, – саркастично заметил Экман.
– Где она его делала?
– В календаре была запись с датой и названием процедуры. Клинику мы пока не нашли.
– Она писала, кто отец?
Шумейкер скрестил ноги и постучал указательными пальцами друг о друга.
– Это были вы? – спросил он, посмотрев в сторону, прежде чем перевести взгляд на Дивайна.
Сделано так было для пущего драматизма, и полицейский прекрасно справился со своей задачей.
– Я впервые слышу.
– Опять-таки я спрашивал не об этом. Вы занимались сексом с Сарой Юс?
– Я не обязан вам отвечать.
Снова заговорил Экман:
– Разумеется, но отказ будет чреват последствиями. И, чтобы вы знали, отцом она назвала именно вас.
Дивайн перевел на него взгляд.
– А еще я знаю, что полицейские часто врут подозреваемым, заставляя их признаться. Поэтому верить вам нельзя. Где именно фигурирует мое имя? Покажите!
Шумейкер хмыкнул:
– М-да, Пол, этот парень заткнет за пояс любого адвоката. Кто бы ждал такой прыти от бравого вояки.
Об уловках полиции Дивайн знал не понаслышке, поскольку сотрудники военного уголовного розыска не раз допрашивали его после смерти Хокинса, пытаясь заморочить голову: врали, вынуждали признаться, выбивали показания. Однако тело капитана слишком сильно пострадало от зубов животных, и экспертиза не сумела возложить ответственность за гибель офицера на Дивайна; а его собственные травмы, полученные в схватке с Хокинсом, не подтверждали его вины. У всех солдат имелись шишки, синяки и ссадины. Даже ДНК, обнаруженная на трупе, не могла служить доказательством, потому что они жили в одной казарме. Ни свидетелей, ни улик, ни точного времени смерти – все это позволяло Дивайну утверждать, будто он ни при чем. Военная полиция в конце концов сдалась. Видимо, они решили поскорей закрыть дело, пока не всплыла информация о том, что расследование предполагаемого самоубийства Бланкеншипа тоже проводилось спустя рукава.
– Можете взять у меня отпечатки и образец ДНК. Я ее не убивал.
– А на полиграф согласны? Готовы его пройти?
Дивайн откинулся на спинку стула.
– Значит, ни ДНК, ни отпечатков пальцев на месте убийства вы не нашли. Как и других улик, указывающих на меня. Теперь вы пытаетесь выбить признание, чтобы закрыть дело и порадовать начальство. Только если повесите убийство на меня, настоящий преступник останется на свободе. Я готов заключить с вами сделку.
– Не припомню, чтобы мы ее предлагали, – сказал Экман.
– Я пройду полиграф, если вы покажете, где написано, что ребенок от меня. И поклянетесь под присягой, что это реальный факт, а не ваши домыслы.
– Вы смотрите слишком много полицейских сериалов, – буркнул Шумейкер. – Да, мы можем делать необоснованные высказывания во время допроса, но фабриковать улики не имеем права. Это было бы преступлением.
– Значит, вы не согласны?
– Где вы были в пятницу с полуночи до четырех часов утра?
Дивайн нетерпеливо поморщился.
– Господи, я уже все рассказал вашему коллеге…
– Какому коллеге? – резко спросил Шумейкер.
– Хэнкоку.
– Какому Хэнкоку? – удивился Экман.
– Детективу Карлу Хэнкоку из полиции Нью-Йорка. Я думал, он расследует дело вместе с вами.
Мужчины переглянулись со странным выражением на лицах. У Дивайна в животе екнуло.
– Когда Хэнкок с вами разговаривал? – спросил Экман.
– Он ждал меня в пятницу на железнодорожной станции в Маунт-Киско. На следующий день, когда я вернулся с работы, он встретил меня возле дома.
– Вы сказали ему, где были в ночь убийства?
– Разумеется.
– Опишите его, – велел Шумейкер.
– Темнокожий, около ста восьмидесяти пяти сантиметров ростом, лысый, крепкий, лет сорока. Одевается так же, как и вы; водит развалюху, провонявшую сигаретами и кофе. Говорит, мол, полиция Нью-Йорка уже десять лет не закупала новые машины. Еще он сказал, что живет в Нью-Джерси, в Элизабет-тауне. – Дивайн уставился на своих собеседников. – Неужели вы его не знаете? Сколько же у нас в городе детективов-следователей?
– В отделе убийств южного Манхэттена – десять. Двое из них перед вами.
– У него был значок, точь-в-точь как ваш. И говорил Хэнкок как коп. Это он, кстати, сказал, что Сара не покончила с собой. Что ее убили.
– Серьезно? – воскликнул Экман. – Он сказал это в субботу?!
– Да. И о моем армейском прошлом он тоже знал.
– Что именно он говорил про убийство? – спросил Экман.
Дивайн пересказал разговор с Хэнкоком. Не стал лишь приводить пример из своего армейского прошлого.
– Он сказал, направление странгуляционной борозды доказывает, что смерть была насильственной, а не добровольной.
Шумейкер бросил в сторону напарника нервный взгляд, выдававший, что он больше не контролирует ситуацию. Тот правильно понял подсказку и перехватил инициативу.
– Ладно, допустим. Продолжаем. Где вы были в указанное время? – спросил Экман.
– Дома, в постели. Спал до четырех часов. Потом тренировался на стадионе рядом с домом. Затем принял душ, оделся и сел на поезд в шесть двадцать, как обычно. На вокзале должны быть камеры, я наверняка попал в кадр. В такое время не слишком много народу.
Шумейкер сказал:
– Вы могли убить ее ночью, сесть на поезд и вернуться в город задолго до утра.
– Опять-таки на вокзале висят камеры, а в здании сидит охранник.
– Вы могли ехать не поездом, – заметил Экман. – А охранник делает обход.
– Чтобы попасть в здание, нужен пропуск. Время ухода и прихода сотрудников фиксируется.
«И в журнале записано, что я приходил ночью, так зачем задавать лишние дурацкие вопросы?» – мысленно негодовал Дивайн.
– Мы проверим базу данных, – ответил Шумейкер. – Чтобы выгрузить информацию, нужно время.
«Боюсь, мне очень не понравится результат ваших поисков».
– Вы всегда встаете на тренировку в четыре утра? – уточнил Экман.
– Да.
– Кто-нибудь готов это подтвердить?
– Нет. Я спал один и тренировался тоже. Меня никто не видел.
– А соседи?
– Есть. Трое. Но в такое время они обычно спят, как все нормальные люди. Мое алиби подтвердить не смогут.
– Откуда вы знаете? – уточнил Экман.
– Потому что уже спрашивал, когда появился Хэнкок и попытался спустить на меня всех собак. Они не помнят. Просить их врать я не буду.
Шумейкер глядел так выразительно, что в мыслях, скорее всего, уже надевал на Дивайна наручники и зачитывал ему права.
– Какой вы славный парень, – хмыкнул он, но без особой язвительности.
Вид у него был слегка растерянным.
