Гилберт Честертон - Позор отца Брауна (рассказы)
Среди книг, которые листал этот доктор, были памфлеты XVII века, и я заметил, что один называется «Истинное свидетельство о суде над лордом Стаффордом». Но ведь дело Стаффорда началось с одного из детективов истории – со смерти сэра Эдмунда Берри Годфри. Его нашли в болоте, а загадка отчасти заключалась в том, что он был и задушен, и проткнут собственной шпагой. Я сразу подумал, что кто-то мог позаимствовать идею, не для убийства, для вящей загадочности.
Потом я увидел, что это подходит ко всем гнусным подробностям – бесовским, конечно, но не только бесовским.
Понять этих людей можно, они хотели покруче все запутать, чтобы задержать нас подольше. Вот они и вытащили несчастного старика и заставили его бедное тело ходить колесом – словом, делать все, чего оно делать не может. Надо было подсунуть нам неразрешимую загадку. Свои следы они замели, но забыли убрать метлу. К счастью, мы вовремя догадались.
– Это вы догадались, – сказал Фламбо. – Я бы долго шел по ложному следу, занимался пилюлями.
– Ну, во всяком случае, мы уехали, – благодушно сказал священник.
– Видимо, – сказал сыщик, – поэтому я и еду на такой скорости.
События этого вечера нарушили монастырский покой в обители и в храме. Рака святой Доротеи, вся в золоте и рубинах, стояла в боковой комнатке монастырской часовни до той поры, пока процессия не возьмет ее и не внесет в часовню к концу службы.
Охранял ее один монах, очень зорко и настороженно, ибо он, как и его братья, знал о возможной опасности. Поэтому он и вскочил в тот самый миг, когда в окно, сквозь решетку, просунулось что-то вроде темной змеи.
Тигр Таиров делал так и прежде, но для монаха это было внове. К счастью, на свете жил человек, для которого приемы Таирова внове не были; он и появился в дверях – огромный, с воинственными усами, – когда вор собирался выйти. Фламбо и Тигр пристально посмотрели друг на друга и словно бы отдали друг другу честь.
А священник проскользнул в часовню помолиться о тех, кто замешан в этих невероятных событиях. Он скорее улыбался, чем печалился, и, честно говоря, ни в коей мере не ощущал, что дела преступного семейства безнадежны; напротив, надежды здесь было больше, чем для многих куда более почтенных семейств.
Потом он подумал о многом другом, что подсказали место и случай. На фоне зеленого и черного мрамора, в глубине часовни, мерцал темный багрянец великомучеников, а на его фоне алели рубины усыпальницы, розы святой Доротеи. Отец Браун снова подумал о странных событиях и о женщине, боявшейся святотатства, которому она сама помогла. В конце концов, думал он, Доротея тоже любила язычника, но он не убил ее веры. Она умерла свободной, умерла за истину, и послала ему розы из рая[20].
Священник поднял взор и увидел сквозь облака ладана мерцание огоньков, сообщившее ему, что благословение подходит к концу, сейчас пойдет процессия. Сокровища времени и преданий двинулись к нему сквозь века, а высоко над ними, снопом негасимых огней, солнцем в нашей ночи дароносица сверкала сквозь мрак, как сверкает она сквозь темную загадку мироздания. Многие считают, что и эта загадка неразрешима. Многие считают, что у нее только одно решение.
Сельский вампир
Среди холмов, на повороте тропки, где два тополя, словно пирамиды, стерегли деревушку Галь, появился однажды человек в одеждах очень странного покроя и странного цвета – в ярко-алом плаще, в белой шляпе на пышных черных кудрях, с бакенбардами, как у Байрона.
О том, почему он выглядел столь странно и старомодно, и все же держался изящно, даже дерзко, гадали среди прочего те, кто пытался разгадать его загадку. Загадка же такая: миновав тополя, он исчез, словно растворился в заре или унесся с утренним ветром.
Лишь через неделю тело его нашли в четверти мили, на каменистых уступах сада, ведущего к мрачному, обветшалому дому, который называли Мызой. Перед тем как ему исчезнуть, слышали, что он с кем-то бранился, и произнес при этом слова «какой-то жалкий Галь»; а потому предположили, что он пал жертвой местного патриотизма. Во всяком случае, сельский врач удостоверил, что его сильно ударили по голове, отчего он вполне мог умереть, хотя рана не так уж глубока, а били, видимо, дубинкой. Это соответствовало представлению о том, что на него накинулся человек деревенский, довольно дикий. Однако человека не нашли, и записали «убит неизвестными лицами».
Года через два случай этот всплыл, а причиной тому были события, побудившие доктора Тутта – многим казалось, что он и впрямь свеж, темен и немного багров, словно тутовая ягода, – отправиться поездом в Галь вместе с другом, который и прежде помогал ему в таких делах. Несмотря на излишнюю округлость и явную склонность к портвейну, глаза у доктора были умные, ум удивительный, что и сказывалось в его беседе со священником по фамилии Браун, которого он знал много лет, ибо они разбирали когда-то дело об отравлении. Священник сидел напротив него, словно терпеливый ребенок, внемлющий назиданиям, а доктор подробно объяснял, почему они едут в эту деревню.
– Вы знаете, – говорил он, – человек в плаще неправ, Галь – не жалок. Конечно, это далекое, заброшенное селение, так и кажется, что ты перенесся лет на сто. Старые девы здесь – именно девы, престарелые барышни, исполненные изысканности и благородства, и врач у них – не врач, а лекарь. Они согласились, чтобы я ему помогал, но все же такие новшества не для них, мне еще нет шестидесяти, в графстве я прожил только двадцать восемь лет, а их адвокат выглядит на добрых двадцать восемь веков. Есть и адмирал, прямо из Диккенса. Дом у него просто набит кортиками и сушеными рыбами. Завел он и телескоп.
– По-видимому, – сказал отец Браун, – скольких-то адмиралов всегда выносит на берег. Не пойму только, как они оказываются так далеко от берега.
– Есть и священник, – продолжал врач, – точно такой, как нужно, твердолобый, консервативный, принадлежит к Высокой Церкви[21]. Страшно ученый, седой… Шокировать его легче, чем старую деву. Здешние дамы, хоть и строги, выражаются вольно, как и те, былые пуритане. Раза два я слышал от мисс Карстейрс-Кэрью поистине библейские выражения. Как наш старик читает Библию?.. Наверное, закрывает глаза, когда до такого дойдет. Вы же знаете, я человек старомодный, меня совершенно не радует джаз и все эти развлечения.
– Они и модных не радуют, – вставил священник. – В том-то и беда.
– И все-таки я больше связан с миром, чем такое захолустье, – продолжал медик. – Знаете, я до того дошел, что обрадовался скандалу.
– Неужели модные люди открыли это селение? – улыбнулся отец Браун.
– Нет-нет, скандал совершенно благоприличный! – заверил Тутт. – Надо ли говорить, что все дело – в сыне священника? Если у священника сын в порядке, это уже непорядок. На мой взгляд, наш случай – очень легкий. Ну, скажем, кто-то видел, как несчастный пил пиво у кабачка «Синий Лев». Но вообще-то суть в том, что он пишет стихи, а это хуже браконьерства.
– И все-таки, – сказал отец Браун, – вряд ли даже здесь это вызовет настоящий, большой скандал.
– Да, – серьезно ответил доктор, – скандал вызвало не это. На самой окраине, в коттедже, который называется Мызой, живет одинокая дама, миссис Мальтраверс. Приехала она примерно год назад, никто ничего о ней не знает. Мисс Карстейрс-Кэрью говорит: «Не пойму, что ей здесь нужно! Мы не ходим к ней в гости».
– Может быть, это ей и нравится, – предположил отец Браун.
– Словом, – добавил врач, – она их раздражает. Понимаете, она привлекательна и, как говорится, со вкусом. Молодым мужчинам наши леди сказали, что она – истинный вампир.
– Тот, кто теряет милосердие, обычно теряет и разум, – заметил священник. – Можно ли жить слишком замкнуто и быть вампиром?
– Вот именно, – сказал доктор. – И все-таки в ней много загадочного. Я ее видел, она мне нравится. Такая высокая брюнетка, хорошо одета, изысканно некрасива, если вы меня понимаете. И умна, и довольно молода, но… как бы это сказать? – немало видела. Старые дамы назвали бы это «с прошлым».
– Да, – сказал отец Браун, – ведь сами они только что родились. Наверное, кровь она сосет из этого злосчастного поэта?
– Конечно, – кивнул врач, – а отец страдает. Говорят, она вдова.
По кроткому круглому лицу пробежала тень – отец Браун рассердился, а это бывало очень редко.
– Говорят! – воскликнул он. – А почему бы ей не быть вдовой? Какие у них основания сомневаться в ее словах?
– Опять вы правы, – сказал доктор. – Но суть не в этом. Самая суть, самый скандал – именно в том, что она вдова.
Отец Браун тихо и печально охнул; может быть, он прошептал: «О, Господи!».
– Во-первых, – сказал врач, – они выяснили, что она актриса.
– Так я и думал, – откликнулся священник. – И еще одно я подумал, хотя и не к делу…
– Конечно, – продолжал его собеседник, – этого хватило бы. Бедный пастырь в ужасе от одной мысли, что актерка и авантюристка навлекает позор на его седины. Старые девицы плачут хором. Адмирал признался, что когда-то был в театре, но не согласен терпеть лицедеев «в нашей среде». Мне лично это не мешает. Она – истинная леди, хотя и загадочная, вроде смуглой леди сонетов. Поэт в нее очень влюблен. Я, старый дурак, ему сочувствовал, совсем разумилялся, но тут ударил колокол. Именно мне пришлось стать вестником беды. Понимаете, миссис Мальтраверс – не просто вдова. Она – вдова мистера Мальтраверса.
