Андрей Ветер - Случай в Кропоткинском переулке
— Рано мне, — он пожал плечами, — я в вашей школе всего год.
Алексей перевёлся в школу № 449 в прошлом сентябре, когда родители обменяли две комнаты в коммуналках на квартиру в новом доме недалеко от станции метро «Семёновская». Со многими ребятами он сошёлся сразу (у него был лёгкий характер), но некоторых сторонился до сих пор, побаиваясь их необузданных нравов. Прежняя его школа была спокойной, миролюбивой, интеллигентной, как и все специализированные школы, куда попадали дети только из так называемых благополучных семей. Но здесь всё было иначе: жёстче, примитивнее, гадливее. Здесь многое казалось Алексею диким и необъяснимым. Даже знание английского языка, который он изучал с малолетства в спецшколе, здесь, в новом окружении, выделяя его из средней массы учеников, ставило Алексея в невыгодное положение: шпана, требуя от Алексея подсказок на уроках, грозила ему кулаками, а кулаки у них были бойкие и увесистые…
— Лёш, хочешь, я дам тебе рекомендацию? — предложила Нина.
— Дай, — он пожал плечами.
Они вместе спустились на первый этаж. В воздухе плавала пыль, поднятая десятками торопливых ног. Возле закутков, выделенных в раздевалке для каждого класса, стояла толкотня. Все спешили поскорее вырваться из школы и потому отпихивали друг друга, пролезая к своим вешалкам. В вестибюле не горела лампочка, кишевшие фигуры школьников казались тёмными и бесцветными, не различался ни синий цвет мужской формы, ни коричневые тона женских платьев, только густые силуэты на фоне бледных окон.
— Пузенков, что ты вечно на ноги наступаешь?
— Да ладно тебе! Не королева небось!
— Жорик, айда в киношку?
— Куда?
— В «Родину».
— А чего там крутят?
— «Жил-был полицейский». Французский фильм… Там, знаешь, сценка такая есть — офигеть можно…
— Ты уже позырил, что ли?
— Ага… Представляешь, чуваку одному в лобешник пулю всадили, а он за рулём… Ну он втыкается в молочную цистерну, и всю его машину заливает молоком. В натуре! Он сидит в молоке, а из башки кровь капает… Кап в молоко, кап…
Погода стояла тёплая, но в последние дни часто лил дождь, поэтому приходилось до сих пор приносить сменную обувь. Алексей Нагибин поспешно запихнул в тряпичный мешок «сменку» и, зашнуровав уличные башмаки, почти бегом двинулся к выходу. Настало время свободы! Можно было покурить. В школе Алексей старался не курить, так как в туалете, где обычно собирались подростки, всегда было слишком дымно, а кроме того туда иногда врывался Моисей Маркович, математик и фронтовик по призванию. Моисейка, как называли его ребята, влетал в туалет, сильно прихрамывая, и начинал яростно рубит длинной деревянной указкой направо и налево, как саблей. Старого математика не интересовало, кто попадался ему под руку, заядлый курильщик или случайный пацан, зашедший справить естественную нужду. Моисейка вёл беспощадную войну против никотина, должно быть, не утолив до конца свой воинский пыл на войне, забывая при этом, что школьники не могли ответить ему ничем на бешеные удары указки.
Вообще-то Алексей курить не любил, но курить в его возрасте было модно. Так он выглядел старше в собственных глазах. Многое из того, что позволяли себе взрослые мужчины, ему было ещё недоступно — например, собственные деньги, близкое общение с женщинами, право приказывать, право запрещать… Зато сигареты и смачные матерные словечки были вполне досягаемы, поэтому Алексей, беря сигарету в рот, словно проникал на территорию старшего и, как думалось, независимого поколения. Впрочем, сигареты всё равно не делали его по-настоящему взрослым (приходилось либо скрываться в подворотнях, либо таиться у кого-то дома в отсутствие родителей, либо как-то ещё… одним словом, свободы не чувствовалось); Алексей осознавал неоднозначность этой ситуации не до конца, но всё же чувствовал какую-то неполноценность происходившего…
Повернув за угол, он сразу увидел на заднем дворе школы Пашку Исаева. Пашка сидел на корточках, прислонившись спиной к облупившейся кирпичной стене школы, и что-то читал. К рукаву синей школьной формы прилипли крошки красного кирпича.
— Привет, Павло. Что за книга? — Алексей протянул руку для пожатия.
Пашка молча поднял перед собой потёртый томик, это была «Американская трагедия» Драйзера. Пашка был одним из самых удивительных мальчишек во всей школе. Учителя единодушно утверждали, что в девятый класс Исаева не переведут. «Пусть в ПТУ отправляется! Исаев — несмываемый позор не только нашей школы, но и всего района!» У него насчитывалось несколько приводов в милицию, он регулярно прогуливал занятия, слыл отъявленным хулиганом, но при этом он никогда сам не лез на рожон, хотя, отзанимавшись два года в боксёрской секции, мог отлупить любого задиру. Но главное было не это. Пашка обожал читать.
Нагибин никогда не слышал, чтобы хулиганы любили читать, и поэтому не считал Исаева хулиганом. Пашка Исаев боготворил книги. Вся пёстрая «Библиотека приключений» была прочитана Пашкой уже давным-давно, теперь его интересовала более серьёзная литература. Стендаля и Мопасана он проглотил одним махом и теперь принялся за Теодора Драйзера.
— Закурить есть? — спросил Алексей.
— Держи, — Исаев порылся в кармане и достал смятую пачку «Примы».
— Ты чего на уроках не был сегодня? — спросил Алексей. — Тебя Галина Семёновна спрашивала.
— А ну их всех в задницу. Настроение поганое. Письмо от отца получил.
— От отца? Ты же говорил, что у тебя отца нет.
— Вроде и нет его, а на самом деле есть, — Пашка взял зубами папиросу. — Я не видел его… уж лет шесть. Сидит он.
— В смысле? — не понял Алексей.
— Срок мотает, — они оба затянулись и пустили по воздуху густой синеватый дым. — Сестру он свою родную зарезал, тётку мою то есть. Говорят, изнасиловал сначала, а потом убил, — равнодушным тоном сообщил Пашка.
— Ни фига себе! — присвистнул от удивления Нагибин. — А я-то думал, что нет у тебя отца.
— А его и нет. Разве это отец? Мать же сбежала от него. Он сильно нажирался, на ногах стоять не мог, бил её часто… Вот она и уехала, меня забрала. Ну а он почти сразу влип в историю… Мы сюда к каким-то дальним родственникам материнским приехали. Она уборщицей пристроилась… Перебирались с места на место несколько раз. В конце концов опустились тут… Ну и вот вдруг теперь письмо от отца. Нашёл же каким-то образом адрес наш, падла!
— Чего хочет?
— Да пошёл он! Чего хочет, того не получит. У меня своих проблем по горло, — Пашка сплюнул густой слюной. — Нет, мне с моим батей не о чем общаться. Сидит он на зоне, и самое ему там место. Ты знаешь, какая кликуха у моего отца?
— Кликуха?
— Верстак, — мрачно хмыкнул Пашка. — И почему Верстак? Какой из него верстак? Маленький, хлипкий…
Они медленно пошли со двора. Шагали молча, понуро. Алексей мучительно пытался представить себе Пашкиного отца, страшного человека, изнасиловавшего собственную сестру и зарезавшего её после этого, но не мог…
* * *Алексей пришёл домой вечером. Из большой комнаты неслись громкие голоса — были гости. Заглянув в дверь, он поздоровался.
— Ты что так поздно? — вышла к нему мама. — Иди скорее умывайся, переодевайся и садись за стол.
В гостях был сослуживец отца Николай Жуков с женой Галей. Жуков был высокий (на целую голову выше Алёшиного отца), рельефный, как скульптура Давида, и всегда очень громко говорил, у него был поистине громовой голос. По сравнению с ним отец Алексея выглядел очень невыразительно — узкоплечий, с округлившимся животиком, редеющими волосами на темени. Они оба сидели за столом, сняв пиджаки и повесив их на спинки стульев, у обоих были накрахмаленные белые рубашки и тёмные галстуки с тугими узлами.
— Володь, — обращался Жуков к Алёшиному отцу, — вот ты лучше ответь мне, что даёт нам силу жить дальше? Я всё время задаюсь этим вопросом. Вот взять, к примеру меня. Ведь я, собственно, ни во что не верю. Просто привык жить честно, вот и живу честно. Мне временами кажется, что я по инерции какой-то живу. По инерции работаю честно. Может, просто не умею иначе работать? Может, просто нет условий, чтобы я захотел вдруг жить нечестно?
— Нет условий?
— Ну да. Я вот думаю, а если бы такие условия вдруг возникли, то не оставил бы я службу?
— Ну что ты такое говоришь! — воскликнула Галя и толкнула мужа в плечо.
— Мы не так воспитаны, Коля, — ответил Владимир Нагибин и наполнил стоявшую перед ним рюмку водкой. — Тебе плеснуть?
— Давай. Тяпнем ещё. А воспитание, знаешь ли, штука условная. Возьми хотя бы революционеров. Подавляющее большинство их было из дворян, имело прекрасное образование, а вот пошли против режима.
— Режим был гнилой, — встрял в разговор Алёксей, усаживаясь за стол и накладывая себе заливной рыбы.
